То, что книги Владислава Крапивина серьезней, чем кажутся, до всех дошло, конечно, после «Голубятни на желтой поляне». Она ни на что не была похожа. Вываливалась из всех жанров, как кэрроллова Алиса из дома Кролика. Что это – детская сказка? Научная фантастика? Социальная притча? Семейная сага? Всё сразу?
Опередил Кэмерона и Кинга
Перечитайте сцену победы над Наблюдателем. Манекен, словно машина, идет на вас напролом, рушит стены, отбрасывает железо. Правда же, это легко представить? Кажется, мы слышим треск штукатурки и цоканье теннисного мячика.
Автор здесь попал в тренд. Это написано и смонтировано на бумаге как будто эпизод из «Терминатора» Кэмерона, который вышел в 1984 году. А первая часть цикла «Голубятня в Орехове», в которой вы про борьбу с Наблюдателем прочитали, напечатана годом раньше.
Когда уже после крушения СССР у нас начали издавать С. Кинга, и я узнал о существовании «Оно», я внутренне усмехнулся. Так вот откуда Крапивин… эээ… как бы это культурней сказать… позаимствовал идею страшного клоуна! И только задним числом до меня, как и до многих других подозрительных читателей дошло, что свой роман Кинг издает в 1986 году, а «Праздник лета в Старогорске» в 1984 году уже появился в «Уральском следопыте». Так что тут еще кто у кого.
И да, у Кинга Пеннивайз убивает и потому внушает ужас. А у Крапивина клоун всего лишь... показывает шмеля. А саспенс в этой сцене вполне сопоставимый. К вопросу о писательском мастерстве.
Стихи и песни из «Голубятни…» цитировать стыдно
И еще более стыдно признаваться, что они нравятся. Если их петь или декламировать отдельно, они смахивают не то на кондовую авторскую песню в худшем ее варианте, не то на разновидность стишков Асадова для мальчиков. В сети, кстати, можно найти какие-то гитарные версии и «Когда мы спрячем за пазухи…» и «Звёздной ночью осенней…».
Спетые под гитарку с интонацией Митяева, эти стихи мгновенно теряют энергию и разряжаются, словно Бормотунчик после ответа на вопрос. Потому что они – часть повествования, и не существуют вне истории. «Когда мы спрячем за пазухи…» должен слышать Яр, потерявший Игнатика, а звездная осенняя ночь – только для Гели Травушкина, который навсегда расстался с самыми дорогими друзьями. И никак иначе.
Эти тексты – по сути прилетевшие со стороны внутренние монологи героев трилогии, оказавшихся в отчаянном положении. И они не могут быть даже на время извлечены из того места, в котором они есть в книге. Мы как бы подглядели со стороны. И поэтому, когда читаешь эти стихи в «Голубятне…», перехватывает дыхание. Остранение, достойное Льва Толстого, выполненное предельно нестандартно. Вне контекста эти стихи не существуют.
Взрослый не поймет? Дюма vs Крапивин
Считается, что прозу Крапивина, как, например, Дюма, надо прочесть вовремя. Если не успел, то опоздал – уже не интересно. Отчасти это правда – я очень хорошо помню, как новые книги писателя, выйдя за рубеж своих 16 лет, читал с огромным трудом.
Однако после своих сорока я нашел неожиданный выход. И «Трёх мушкетеров», и основные книги Крапивина я читал вслух 11-летнему сыну. Не однозначно, и не всё, но на удивление заходило обоим.
Кстати. Знаменитые начальные главы 2-й части «Мушкетеров», про любовный треугольник Д’артаньяна, Кэт и Миледи, про свидания всех со всеми читать вслух сыну было неудобно. И думаю, в этих темных во всех смыслах сценах, которые обычно не входят в экранизации, Дюма хотел высказать что-то для себя важное.
Есть в этих главах «Трех мушкетеров» что-то разлагающее, пробивающее дно, бесконечно гедонистическое, что невозможно исправить никакой исповедью. Вообще мир Дюма – это мир без раскаяния и жалости. Это мир жестоких взрослых. Д’артаньяну, кстати, в книге не восемнадцать, как у Юнгвальд-Хилькевича.
И да, в тексте Дюма фраза «один за всех и все за одного» упоминается только один раз в IX главе. Причем предлагает этот девиз Д'артаньян. И, кстати, остальные мушкетеры поначалу сомневаются в этой фразе, которая должна стать, по мысли гасконца девизом борьбы четверки мушкетеров против кардинала. В отличие от нашей знаменитой экранизации, в которой Атос, Портос и Арамис изначально придерживаются этого принципа как поведенческого ориентира.
У Дюма же они ничего не знают о жизни друг друга за пределами драк и пирушек. Мушкетеры не дружат с самого начала, они лишь совместно прожигают жизнь.
Мир людей Крапивина тоже далек от совершенства
Но несовершенство там другого рода. Все герои Крапивина, и взрослые, и дети, делятся на две группы. Одни ориентированы на людей, на понимание, уважение, а другие – не ориентированы.
Эти другие живут ради личной выгоды, утверждения своего благополучия. И обслуживают власть тех, кто обеспечивает им право заботиться о себе. Это обстоятельство определяет, положительный у Крапивина персонаж, или нет. Кстати, оно же, слегка искусственное, сказочное деление на положительных и отрицательных, по принципу «установка на понимание – установка на эгоизм» и начинает раздражать, когда читатель Крапивина взрослеет.
Особенно все сказанное справедливо по поводу отношений взрослых и подростков. Люди 12-14 лет у Крапивина – словно рождены для того, чтобы понимать, защищать, помогать.
А взрослые, в особенности, плохие взрослые, часто этого таланта детей не замечают. Они вообще ничего не замечают, кроме себя самих. И стараются тупо регулировать поведение младших. Это как раз то, что писатель в своем интервью 1987 года назвал авторитарной педагогикой. Которая сводится к фразе школьной учительницы «Делай, как я сказала».
Смотрите лекцию автора канала «Владислав Крапивин и альтернативное будущее»
Братство взрослых и детей: второй смысл
Настоящие взрослые или почти взрослые молодые люди, старшие, наставники, конечно, подходят к воспитанию иначе. Они относятся к младшим, к детям как к равным себе. При этом сами не являются идеальными. Они могут хитрить, хвастать, переоценивать обстановку, недоговаривать, говорить неправду. Что, кстати, иногда шокирует чистых сердцем детей, как, например, героя «Валькиных друзей и парусов».
И еще. Педагогика у Крапивина по большому счету – всегда антропология. Отношение к ребенку, подростку – это в его реальности отношение к человеку вообще. Поэтому любое произведение Крапивина – больше, чем детская литература. Мера общения взрослых и детей – это мера гуманизма. Мера того, насколько ты готов быть внимательным и любящим. Поэтому книги Крапивина, чтобы возродить к ним интерес во взрослом возрасте, нужно читать либо как пьесу Сартра, как такой экзистенциальный разворот на 100%, либо... вместе с ребенком. Второе приятнее.
Правильные взрослые и старшие братья у этого писателя всегда снисходят, умаляются, становятся меньше перед детьми и младшими подростками. И это весьма нестандартно.
Обычному подростку становится неинтересно возиться с малышами. У Крапивина не так: у него на светлой стороне подростки – это прекрасные старшие братья и сестры, а взрослые – старающиеся почувствовать своих детей мудрые собеседники.
Само выражение «Старший Брат» в этих книгах бесконечно далеко по смыслу, например, от Оруэлла. Неагрессивная иерархия, забота большего о меньшем возможна. Заботлив, как старший брат Дуг в «Детях Синего Фламинго», Кирилл Векшин в «Колыбельной для брата», Данка в той же «Голубятне…». Всех не перечислишь. Типаж доброго старшего наставника у этого писателя чрезвычайно распространен.
Концепция Старшего, Сильного, который снизошел к слабым, у Крапивина, точно такая же, как у Яна Амоса Коменского (был такой педагог), у Льюиса, у Толкиена или у Роулинг. Не случайно в той же «Голубятне…», во второй повести, возникают не очень-то скрываемые христианские аллюзии. Старший и взрослый у Крапивина – это всегда демиург или Бог, идущий к людям, к детям, к слабым. Этой параллели, конечно, можно не замечать. Но если заметить, многое в текстах Крапивина становится понятным.
Это если смотреть со стороны взрослых. Что только половина дела.
Когда волшебство перестает быть нужным?
Сам Крапивин всегда смотрит со стороны детей. Та же «Голубятня…» написана от лиц Гели Травушкина, Юрки, Игнатика, Альки и Читы. Скадермен Ярослав Родин описывается в третьем лице. Этот взрослый начинает вызывать симпатию, когда вспоминает свое детство, оказавшись в Орехове. И так практически всегда со взрослыми. Самый прозаичный переход для Крапивина, как и для Джоан Роулинг в «Гарри Поттере», – это переход во взрослое состояние.
Взросление – это потеря возможности воспринимать мир как волшебный. Магия остается, а отношение к ней меняется. Если описывать крапивинские реалии языком Роулинг, взросление – это добровольный переход из мира магов в мир маглов. Взрослые перестают интересоваться волшебством так же, как тинейджеры перестают интересоваться старыми игрушками.
Перечитайте концовку «Ковра-самолета», там это очень хорошо описано. Наступает момент, когда ты, вчерашний ребенок, уже не можешь поднять волшебный ковер в воздух силой мысли. Инициации и вызовы заканчиваются, начинается обычная жизнь. И вот, как взрослый Гарри Поттер буднично ведет детей на Хогвартс-Экспресс, так и взрослые герои «Ночи большого прилива» в перерыве между повестями живут обычной жизнью.
Но некоторые взрослые никогда не выходят из состояния детства – как Дед из «Колыбельной для брата» или тот же Яр, который в итоге становится директором школы. Вообще, нормальные учителя во вселенной Крапивина имеют возможность не растерять что-то важное. Вопрос: что? Что такое есть у детей, чего нет у взрослых, даже если принять гипотезу, что взрослые – это боги или толкиеновские эльфы?
Самый главный смысл повестей В. Крапивина: версия
Когда в 1986 году вышел фильм В. Абдрашитова «Плюмбум, или Опасная игра», на Свердловском телевидении обсуждать это кино пригласили в том числе и Владислава Крапивина. Я тогда смотрел эту программу, мне было 12 лет. Я запомнил из этого обсуждения только одну фразу Крапивина про героя фильма: «Он не должен был судить своего отца».
Почему-то запомнилась именно она. Думаю, не случайно.
В мире Крапивина не только сильные призваны заботиться о слабых, снисходя до их интересов. Но, что гораздо важнее, слабым важно уметь заботиться о сильных. Прощать сильным недостатки, несовершенства и грехи. Самим становясь сильнее.
По этой самой причине, кстати, так цепляют мушкетеры сознание подростков. Они привлекательны не только из-за своего безбашенного и рискованного образа жизни. А еще и потому, что любой подросток чувствует себя лучше, человечнее графа де ля Фер, который казнит молодую жену. Честнее Портоса, живущего за счет любовницы и ее мужа-рогоносца. Или даже целомудреннее храброго гасконца, разменивающего на мелкую монету любовь трех женщин. Дети учатся видеть и прощать грехи взрослых, читая Дюма.
То же самое, кстати, у Роулинг. Семнадцатилетний Гарри научается понимать и прощает интриги Дамблдора и возрастную агрессию своего отца, и холодность профессора Снейпа, и даже тетю Петунию, что с трудом делал в 11 лет. У Крапивина ребенок может понять и простить и в десять.
Человечество продолжает существовать, потому что дети прощают своих отцов. Потому что есть любовь более совершенных, хотя внешне более слабых существ. Если опять же возвысить аналогию до горнего уровня, то получится, что люди (дети) должны научиться прощать совершенным богам (взрослым) их несовершенства: хитрость, эгоизм, равнодушие, трусость. И это очень важно, ради этого написаны многие книги Крапивина. Через заботу и прощение слабый человек превосходит самого себя, выходит к свету, и тут ему никакой Ящер не страшен.
Главная, на мой взгляд, аллюзия прозы Крапивина
ДЭВИ: Все ведут себя так, будто ничего не произошло.
БЕН: Об этом не говорят.
Х/ф «Последний дюйм» (1958)
Я знаю, что истории Крапивина сравнивают с историями Грина, Гайдара, Брэдбери. Я сам в этом небольшом очерке приплел еще Кинга, Роулинг и Дюма.
Но всё-таки, я думаю, самый правильный инвариант творческой матрицы Владислава Крапивина, отправная точка его проблематики – это рассказ Дж. Олдриджа «Последний дюйм». Советская экранизация его, кстати, упоминается в «Ковре-самолете». Собственно, коллизию этого рассказа, если внимательно следить, Крапивин и воссоздает в каждой своей повести.
Вот, кстати, песня из этого замечательного кино, и нарезка отношений мальчика Дэви с отцом Беном Энсли как раз в тему того, что я писал выше:
«Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?»
Всем есть дело до всех. Мне до вас, а вам до меня. Кто бы ты ни был – взрослый, ребенок, эльф, человек, ветерок, воин…
«Счастье – это когда счастливы те, кого любишь». Захватив свою порцию кислых леденцов, Дэви из «Последнего дюйма» поднялся над Тюменью, Свердловском, Планетой и Землей. Но оставил нам, уже не юным его читателям, эту пафосную фразу, так похожую на строчку из кондовой авторской песни.
Мы помним, в каком она была контексте, Владислав Петрович.
Читайте другие статьи о детской литературе:
Почему одни детские книги любят поколения, а другие нет?
Успех Успенского и фиаско Союзмультфильма (видео)
