Стрелка часов приближалась к двенадцати. Североморцы теснее подсели к маленькой железной печурке, налили вино в жестяные кружки.
— Только, чур, до Нового года не прикладываться, — сказал краснофлотец Иван Рябошапка.
До 1945 года оставалось еще пятнадцать минут.
— Все у нас есть, — продолжал Рябошапка, весело оглядывая моряков.
— И вино, и закуска, и теплая компания. Не хватает только настоящего новогоднего рассказа. Знаете, такого рассказа, в котором и вьюга бы выла, и елки бы стояли, украшенные снежком, и мальчик бы замерзал поблизости, и привидение бы появлялось...
— На войне привидений не бывает, — солидным баском заявил самый молодой из краснофлотцев, Слава Павлов.
— Только о тебе и слава, что ты Слава, — снисходительно проворчал Рябошапка.
— Несмышленыш, ничего не знаешь. На войне, браток, все бывает.
Моряки поняли, что у Рябошапки на языке вертится очередной «случай из практики».
— Расскажи, дядя Иван, что-нибудь интересное, — зашумели они. — Байку какую-нибудь!
— Нет, не байку, а я расскажу вам всамделишную новогоднюю историю... Было это ровно год назад. Сидели мы с друзьями вот так же у огонька. Только было это не на Севере, а на Правобережной Украине, где мы тогда немца гнали. После боя моряки-днепровцы заняли старинный дом, из которого немецкий отряд еле ноги унес. Расположились мы в большом, темном зале (электричество, конечно, не действовало), затопили камин, зажгли пару свечей. За окнами ветер воет, забрасывает в разбитое стекло снег целыми пригоршнями, а нам у камина тепло и уютно.
— И представьте себе, удалось даже бутылку вина раздобыть. Разлили мы эту тягучую жидкость по кружкам, вынули часы, ждем двенадцати, чтобы тост за родную землю поднять.
— А ветер все воет и воет, да печально так. По стенам тени прыгают, в подполье будто мыши скребутся. Словом, настроение у нас стало портиться. Чтобы немножко развеселиться, хлебнули мы этого винца.
— От этого ли, или по слабости нервов, только молодому бойцу Воронкову вдруг всякие страхи в голову полезли. Послышался ему, видите ли, какой-то подозрительный звук, вроде — стон.
— Ну, мы посмеялись над ним, и вдруг действительно слышим, что на лестнице, которая вела на второй этаж, раздался протяжный, жалобный такой стон. Тут и нам жутковато стало. Чорт его знает, время глухое, дом очень древний. Может, в нем и верно какая нечисть завелась от сырости?
— Я захватил автомат, вышел на лестницу со связкой. Думаю: «Если призрак попадется, пристрелю». Но, однако, на лестнице — никого. Только я собирался вернуться в зал, опять стонет. И ногами шаркает. Неприятно это было. Никого нет, а ногами шаркает!
— Ты, Рябошапка, — сказал я себе строго, — психовать не смей. Ты моряк, значит тебе ни живой, ни мертвец не страшны. Значит, крой напролом!
— И поднялся наверх. Вдруг порывом ветра у меня задуло свечу. В этот самый момент появляется на площадке существо — высокое, в белом, и стонет, словно кошка, которой хвост прищемили.
— Хоть и страшно мне показалось это, но я поднял автомат и говорю:
— Сдавайся, такой-сякой, а то худо будет!
Привидение быстро подняло руки вверх и дурным голосом завопило:
— Гитлер капут!
— Ну, ясное дело, это был фриц. Он удрать не успел, собрался сдаваться, но боялся сразу спуститься вниз, чтобы мы его под горячую руку не пристукнули. Я его потом в штаб представил. Оказался обер-ефрейтор.
— Самый настоящий новогодний рассказ, — захохотали моряки. — И вьюга, и призрак!.. Только где же у тебя, дядя Иван, замерзающий мальчик, где елка?
— Елку мы, извиняюсь, в камине сожгли, — отвечал невозмутимо Рябошапка.
— А замерзающий мальчик имеется. Фриц-то так замерз, что в старые занавески завернулся, ноги мешками обмотал, а сам верещал от холода. Так что все на месте... Ну, товарищи, ровно 24.00! Поздравляю с наступающим Новым годом. Ура!
Н. ГЕОРГИЕВ (1945)