Игорь Сухий (он же Игорь Кучебо, он же Херес Сухий) пишет вроде бы простые, формально как будто незатейливые стихи. Но его герой не так прост, как хочет казаться. Ему достаточно одного небольшого движения, чтобы преобразить реальность.
***
близорукой картошке нужны очки
чтобы лучше видеть колорадских жуков
приходили с тяпками мужики
и боролись с армией сорняков
по травяному давлению можно понять
будет клевать или у рыбы мигрень
весь карась в пруду отправился вспять
и зарылся в тростниковую тень
если выпить без остановок весь пруд
то икота должна пройти
время заколдованный круг
на твоем и моем пути
друг звонит говорит ты где
отвечаю ему на дне
заходи если что говорю ко мне
нетушки лучше ты ко мне
***
Вновь. Блин. Ком.
Благословен дом,
В котором пекут блины
Без признаков куркумы.
А я вот кладу ванилин.
Вновь. Ком. Блин.
Может не те? Не то?
Яйца иль молоко.
Может не та? Не те?
Сковорода на плите.
Масло, как жизнь, горчит.
Боже! Я жарю стыд.
Стыд того, что я есть
В теле вот этом, здесь,
У сковороды на плите.
Мысли не те, не те.
***
Мама спросит: «Ну как там четверть?
Что вам задали на каникулы?»
Сын ответит: «Да к черту четверть.
Мы уже ко всему привыкли.
Нам учитель задал по пению
Выучить, представь, тишину.
Нам учитель по математике
Тоже дал задачку одну:
Рассчитать траекторию падения снега
Учитывая влажность и скорость ветра».
«Легкотня», — скажет мама сыну, —
«Вот у нас было все серьезно,
Если небо беззвездно грозно
Через сколько быть ливню?»
Мы учили символы, знаки,
Мифологизацию птиц.
Мы увязли в бумажном мраке
Палимпсеста страниц.
Палимпсест, полиграф, допросы…
Вот и папа, ты что, с войны?
Сколько нужно пытать матроса,
Чтобы он перестал видеть сны?
Мне сегодня ночью приснилось,
Будто дом наш из кирпича
На Рублевке цунами смыло,
Я проснулся, но не кричал.
Дом наш плыл по волнам, не падал,
Из трубы выпускал фонтан,
А в стенах заточен был папа,
Как Иона внутри кита.
***
Я купил на рынке без спроса
Два вина и три абрикоса.
Я вчера возьми, да на восемь
Пригласи любовницу осень.
И она пришла, золотая,
Мысли, словно лес, обнажая.
Я сидел на кухне с гитарой,
И она не казалась мне старой.
Я ей рассказал про поляны,
На которых звенит земляника.
Нет, я не казался ей пьяным,
Комната казалась безликой.
Стол накрыт березовым шпоном,
Вместо штор тряпичное что-то.
Боже! Как мне это знакомо.
Будто я частица чего-то.
***
Не снимет никогда в суставах боль
Дождя эпилептический припадок.
Небесный иероглиф перьевой
Оспорит радуга над садом зрелых яблок.
На берегу скупой реки Хрипань
Стоял мужчина ростом в два аршина.
В руке окаменевшая тарань,
На мастерке желток яичный с глиной.
Он строил дом из высушенных рыб,
Больших и малых, окнами на реку.
Чешуйчатая крыша, как парник,
Тепло давала в доме человеку.
Его друзья встречали вечера
В больших театрах, выставочных залах.
По речке проплывали катера,
И время, заикаясь, замирало.
Взмахнув удилищем, он ловко уложил
Ночного выползка на дно речного ила.
Он леску делал из воловьих жил,
И жизнь его таким, как есть, любила.
Он рассчитал, что в восемьдесят лет
Он рыбы сможет наловить в достатке,
Чтобы, закрыв строительный проект,
Раскинуть грядки в шахматном порядке.
Прихлопнув муху шахматной доской,
Он размышлял о жизни, как о ходе.
Потом во сне на часовом заводе
Он снова видел маятник Фуко.
Он видел город, видел красные дома,
На окнах были запертые ставни.
Он видел вышедших на время из ума
Суицидальных птиц падучих стаи.
Еще он видел разные цвета,
Как в стекла своего калейдоскопа.
Потом образовалась пустота,
Пустое множество, как будущего квота.