Десять юношей и десять девушек обманом заманили на пустую базу отдыха и заставили сражаться друг с другом насмерть...
Начало безумного романа читайте здесь.
* * *
— Пеца… — простонал Кирюха. — Певец сбежал…
О том, как получил промеж ног, он говорить не стал. Позориться не хотелось.
Кирюха очень надеялся, что знакомство с Пецей продолжится и после игры. У многих пацанов из окружения Кирюхи были близкие или родственники, сидевшие в тюрьме за настоящие преступления. У самого Кирюхи — никого, как назло. Ну да, у него самого была судимость, но за что? Подумаешь, какой-то шалаве челюсть сломал. В воровском мире за такое руки не подают.
А тут — настоящий вор, с понятиями, и реальный срок за плечами имеется. Главное — знает себе цену. Кирюху особенно восхищала система коммуникации, которая выработалась между ним и Пецей — последний общался с ним, в основном, еле заметными жестами, а чаще отдавал приказы одним движением глаз. Сходи, разберись, спроси, узнай! Остальных участников команды, не имеющих к криминалу отношения, Пеца и таким-то общением не удостаивал. И Кирюхе нравилась эта роль посредника.
Сейчас Пеца отдал негласный приказ: общий сбор!
Кирюха кивнул, будто поклонился, и пробежался по комнатам.
— Сереня, просыпайся! А, ты уже одет — выходи в прихожку. Мишган, привет! Ты чё тут делаешь?.. Тьфу, нашёл время! Быро одевайся и в прихожку, и руки помой, а то здороваться не буду. Ты, как тебя, Антик! Хорош дрыхнуть, шагом марш в прихожку!
Пятеро! Их осталось всего пятеро! Помимо певца исчезли Дей и тот очкастый. На очкастого плевать, но вот язычник был самым ценным бойцом. Он-то куда учесал? Предатель!
Кто остался? Два этих лохозавра, Миша и Сереня, и тот кудрявый с пидорским голосом и странным погонялом.
— Куда все разбежались? — заорал на них Кирюха.
— И правда, куда… от вашей-то мудрой власти… — ответил Анти-Кант, глядя в сторону.
Он и сам бы сбежал, да некуда особо.
Кирюха не понял сарказма, да и через секунду забыл то, что сказал Анти-Кант. Потому что Миша закричал, глядя в разбитое окно фойе:
— Бабы идут!
Выглянув, Кирюха тут же спрятался.
— Сколько их там? — спросил Миша, вытаращив глаза.
— Не знаю! — крикнул Кирюха, словно выругался. — Там эта, больная, которая Костю зарезала! И ещё одна баба, с ружьём! С настоящим!
В подтверждение его слов на улице бабахнуло. Остатки стёкол в окне разлетелись по всему фойе мелкими брызгами.
Пятеро оставшихся бросились в коридор.
— Это что ж получается? У них стволы, а у нас — что? — Кирюха крепче сжал арбалет, отобранный у очкастого.
Пеца вместо ответа кивнул, сквозь распахнутую дверь комнаты, в сторону окна.
Он прав. Надо рвать когти. Честного боя с этими шлюхами всё равно не получится.
Кирюха открыл окно, и Пеца выскочил наружу, приземлившись мягко, как кошка.
Кирюха — следом. На ногах не удержался, растянулся, ушиб левый бок, выронил арбалет. Ладно хоть эта машинка не выстрелила…
Впереди вдруг раздался короткий хриплый крик, а затем ещё один — громкий, похожий на боевой клич и явно женский.
— Пеца! — завопил Кирюха и, подхватив оружие, бросился вперёд. — Пеца, держись!
* * *
Однажды отец вломился в комнату Глафиры ночью.
С тех пор, как умерла мама, Глаша всегда запирала комнату на щеколду, когда ложилась спать. Глупая! Думала, что кусочек деревяшки защитит её.
В ту ночь щеколда отлетела прочь с первого же удара. Дверь распахнулась.
Отец не был пьян. Он пил редко. Просто по ночам он делался каким-то другим, будто оборотень.
— Блудишь?! — заорал он.
Схватив за волосы, вытащил из-под одеяла.
Поволок. Глаша пыталась вырваться, даже укусила отца за руку. В ответ тот ударил её лицом об стол — щёку рассёк о край.
От этого удара Глаша обмякла, но сознания не потеряла.
— Какой рукой ты блудишь? — отец понюхал её руки и схватил левую. — Вот этой? Я тебя отучу блудить!
Ухватив мощной пятернёй ниже запястья, уложил её руку на стол.
Увидев топор, Глаша не проронила ни звука.
Сопротивляться она уже не могла. Всё было, как в тумане.
Отец и раньше стращал её топором. Возможно, и в тот раз хотел лишь припугнуть, но не совладал с яростью.
Замахнулся. Эхнул.
Глашу будто палкой ударили, так сильно, что рука онемела. И только тут девушка потеряла сознание.
Очнувшись, вместо левой руки увидела обрубок, перетянутый ремнём, чтобы не умерла от потери крови.
Отрубленную кисть так и не нашла…
Отца потом, конечно, посадили. А она привыкла жить с протезом.
Даже научилась дрова рубить одной рукой. Когда рубила — представляла лицо того человека, который всё равно когда-нибудь вернётся.
И когда рубила того пацана с наколками — представляла его же.
Выскочила из-за дерева и — по башке. Метила в висок, но чуть промахнулась. Да и неважно, всё равно свалился. А Глаша самозабвенно, снова и снова опускала топор на его башку, что разваливалась под ударами, как трухлявый пень.
Стрела вонзилась Глаше прямиком между лопаток…