Давно уже чувствовалось, что писатель Сергей Петров намерен поведать о самом главном. О том, как он был следователем, про то, что он, радиоведущий Сергей, уже не раз рассказал. В этом вольном номере настало время поговорить о любви: какая она? Надо обязательно прочитать новую колонку Петрова, чтобы постичь всю сладость и невозможность писательской любви.
В тот день, когда наши взгляды встретились, царила промозглая осень, и я, пожалуй, был уже циником. Мне давно хотелось этого. Так, как известно, проще. И проза злее, читателю это нравится.
Любовь — прежде всего по отношению к ней цинизм нужен, конечно. К черту любовь. Тот, кто ее придумал, был мошенником высшего ранга. Быть жертвой такого мошенничества — большая пошлость.
Я с упоением пересматривал в YouTube Владимира Вольфовича, нарезку из большого интервью Кире Прошутинской. Развалившись на диване и бурно жестикулируя, партийный вождь безудержно философствовал, атаковал нормы приличия и моральные устои.
«Нету никакой любви»; «Вас, женщин, ненавидят все мужчины мира, и только я один, на всю планету, говорю вам правду»; «Вы уничтожаете»; «Все войны происходят из-за женщин»; «Теща — это страшно»; «Всю жизнь вы меня под колпаком держите, бабушки, тетушки»; «…и эта дурацкая фраза — сапоги-шуба, сапоги-шуба, сто пар сапог у нее и сто шуб, а все мало».
Видео способствовало боевитости духа. Примерно как десятая серия «Семнадцати мгновений весны» — в ней Штирлицу удается феноменально околпачить «папу»-Мюллера. Пересмотр часто помогал перед предстоящим разговором у сурового и вредного начальства, разговором, грозящим перерасти в выволочку. Заветы Вольфыча дарили чуть ли не пожизненную циничную улыбку и уверенность в себе.
Да. Так было. Но в ту промозглую осень так перестало быть.
У меня вышла очередная книга. Я был приглашен на большое литературное мероприятие. Писателям нравится, когда их куда-то приглашают, когда перед ними — читательская аудитория. В такие моменты многие из нас чувствуют себя большими артистами и вообще очень нужными, полезными людьми. Некоторые при этом настолько заигрываются, что напрямую ли, через агента диктуют приглашающей стороне многостраничный гостиничный rider, бьются за каждую позицию в нем, точно соки и вина, которых они желают, будут в их жизни последними.
Я — простой парень. Rider мне не нужен, агенты надоели на прошлой работе, да и акция та была не выездной, от лица какого-то фонда писателей принимало одно из пафосных и злачных столичных заведений. Так что главное для меня на таких мероприятиях — это микрофон, бутылка воды, книги на столике и не меньше двух десятков глаз в зале, желательно искрящихся интересом глаз.
…Выйдя к людям бодро, как и полагается в таких случаях выходить, я начал рассказывать о книге и о себе. Вернее, нет. О себе, а потом уже о книге. Далеко не факт, что люди о тебе знают. С какой стати они должны тебя читать? Спляши, спой, поругайся матом, шокируй необычным нарядом, изобрази непроходимо умного. Короче, заинтересуй.
Кто-то так и заинтересовывает. Но у меня другой метод выстраивания интриги — эксплуатация милицейского прошлого. Заранее предупреждая вопрос «как вы стали писателем?», я рассказываю истории о допросах, о том, как вносил показания в протоколы, как шокировал допрашиваемых мой стиль изложения, как прорастал из протоколов писательский дар. У меня туча подобных историй, они порой надоедают мне, но на мероприятиях работают безотказно.
Так вот. Зрители после парочки милицейских баек оживились. Раздался тихий, но одобрительный смех. Кто-то произнес: «Неплохо», на задних рядах похлопали. Иными словами, мне поверили, мною заинтересовались.
И вот в этот самый момент, когда я, уверенный, что этот зал мой, принялся рассказывать о книге, взгляды наши пересеклись.
Она сидела в самом центре. Я увидел ее и забыл о книге, хотя продолжал о ней говорить. Весь зал на какое-то время перестал существовать для меня. Были только поразительной красоты ее глаза, пленяющие изящество и стильность ее самой. У нее был платок на шее. Он идеально подходил к красному свитеру и голубым джинсам, как патрон калибра 9х18 мм — к пистолету Макарова. Мне подумалось, что именно так выглядели самые великолепные девушки эпохи поздних The Beatles, и родись мой любимый поэт Есенин десятилетиями позже, он непременно бы посвятил стихотворение ей.
Она сидела в самом центре, смотрела на меня. Я читал в ее глазах свой внутренний монолог о ней, точно считывал бегущую строку с экрана. И мне казалось, что этот монолог она слышит так же хорошо, как и слова, произносимые мною вслух. Слышит, понимает, принимает.
Каким был ее взгляд? Точно не восторженным, но и не безразлично-холодным. Это был спокойный, внимательный, изучающий взгляд, от которого все меньше хотелось играть в артиста, выделываться, я по-хорошему становился проще. Спроси меня в тот момент, а как вы относитесь к тому, что говорил о женщинах Жириновский, ответил бы вопросом: «Кто это?».
Я продолжал рассказ о своем произведении и вынужденно отводил глаза на других зрителей, но не проходило и трех секунд, как взгляд мой возвращался в самую важную точку. Все, что говорилось, предназначалось теперь только ей.
Она подошла ко мне одной из последних.
— Странно как у вас сложилось. Из следователей — и в писатели.
— Да уж, сложилось…
Что еще было сказать? Ничего, мол, странного, ничего удивительного? Примеры, можно было сказать, существуют. Но я больше ничего и не произнес.
Если бы сидел во мне наблюдатель, он не без едкого удовлетворения отметил, насколько растерян объект его наблюдения. Внешне-то все выглядело не так.
Я стоял, спокойный и неприступный, как скала, и подписывал ей книгу. У меня получается изображать спокойствие и дистанцию. Автограф-сессия, обычное дело. А на самом деле мною овладело тупое какое-то ощущение, все во мне было неспокойно. Как будто опустошил кто-то карманы моей памяти, что были полны всяких историй, да и вообще, украл кто-то у писателя все слова.
Ведь было ясно как день: она через несколько мгновений уйдет, оставив в моей памяти лишь образ, и все. Что нужен взгляд с поволокой и граничащее с пошлостью «а как насчет телефона», но передо мной стояла не игривая дурочка, а Сверхдевушка, одним лишь взглядом уничтожившая мой цинизм.
Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне. Я протянул книгу и сказал спасибо. О чем было оно, мое спасибо? Полагаю, его можно расценить как «спасибо, что пришли», верно? Конспирироваться я умею.
Зря, зря, зря, думалось. Глупо. Нужно было то сказать, сказать это, что-то предложить. Где ты увидишь ее, а? Москва — большая деревня, соцсети бессильны, подписывая книгу на автомате, ты не запомнил ее имени, гарантий, что тебя будут искать, никаких.
…Но существуют, как выяснилось, явления сильнее всякой логики, мощнее всемогущих социальных сетей.
Есть прежде всего книга. Она — пароль и отзыв. Таблетка против провалов памяти, ворота в ту промозглую осень, расшифровка былинного уже выражения «сила литературы».
Поэтому все правильно. Правильно, что не сказал.
Иначе не было бы света, заливающего самые темные подвалы души. Была бы россыпь звезд в одиноком небе и вечный Владимир Вольфович Жириновский.
Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №100. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".