И опять стёбДорогой читатель, критик который взялся за написание этого текста отнюдь не подвизается на литературном поприще, скорее, он просто человек с профессиональной деформацией личности благоприобретенной попутно с юридическим образованием и юридическою же практикою. Критик сам по себе, критично настроенный читатель и не более. Итак, извольте-с.
Возьмем окатанную многочисленными исследованиями тему «Преступления и наказания» Достоевского. Что известно о фабуле со школьной скамьи? Главное действующее лицо (ГДЛ), как и множество до него «франкенштейнов» обуянный смертным грехом – гордыней, решается на экстравагантный эксперимент ради проверки своей социальной гипотезы. В ходе эксперимента что-то пошло не так, а результат эксперимента чуть более чем полностью опровергает тезисы, на которые опиралась гипотеза ГДЛ.
А что увидел в этом тексте лично я? Уже как состоявшийся юрист и в прошлом следователь ОВД, т.е. тот самый не литературный критик. Очень занятную комбинацию, скажу я вам.
Во-первых, ГДЛ текста не Родион Раскольников. Родион лишь движется по траектории туда, куда ему позволяет ступить автор и на самом деле второстепенный Порфирий Петрович. Все душеные терзания Родиона, выписанные очень выпукло и красочно, оттеняют факт того, что преступление задуманное им, вынянчиваемое в его мозгу, было заранее вычислено и терпеливо ожидаемо обычным судебно-полицейским клерком.
Еще за два месяца до описываемых событий Порфирий Петрович не поленился зайти к редактору местного СМИ поинтересоваться авторством анонимной статьи с отвлеченными рассуждениями, т.е. он знал, что Раскольников размышляет о предстоящем убийстве на вверенном ему судебном участке. Более того, эта статейка Раскольникова была своего рода попыткой обратить на себя внимание, наивной, студенческой попыткой человека, который не видит перед собою приемлемого выхода сохранить свое человеческое достоинство методами доступными и понятными ему. Статья, как попытка найти достойного оппонента, который бы сумел разубедить и отвратить замышляемое им. Всё это прекрасно понимает следователь и понимание своё он использует весьма своеобразно - он выжидает.
Я понимаю, в то время не было такой строки в отчете ОВД как профилактика правонарушений, но ведь и роман о человеческих судьбах, о совести, о балансе человеческой жизни и человеческого достоинства, а не о становлении статистики министерства внутренних дел. Что ж нам демонстрирует автор тем самым? Абсолютно холодный, расчетливый психоаналитик на жаловании, как паучок, сидя в центре паутины, ждёт очередного подергивания сети. Расклады таковы, что либо кто-то кого-то порешит по идейным соображениям, либо наложит на себя самого руки от невыносимой любви к человечеству. Паучку всё равно. Паучок не лишен особого вида интеллектуального тщеславия, ему не интересны «миколки» берущие на себя чужую вину, ему нужен Раскольников, «расколотый», как говорят современные опера, до самой …, опустим слово и позволим читателям самим додумать тот образ, что похоже, также был понятен Федору Михайловичу. Все остальные злоключения Родиона это фон, фабула, в которую завернут сокровенный, т.е. скрытый от глаз верхогляда смысл.
А где ж в таком случае настоящий протагонист? Есть ли он? А если есть, то зачем автору его так глубоко легендировать?
Я не буду брать на себя роль толкователя замысла великого писателя. Поделюсь только тем, что подсказывает мне моя профдеформация, ака жизненный опыт.
Сознательно ли, бессознательно ли, но автор мимоходом лишь показал самый апофеоз самоотречения в своем тексте и это не Соня Мармеладова. Выходец из старообрядческой среды, парнишка, совершенно случайно попавший в жернова молоха госмашины по расследованию уголовных дел, не дрогнув и не размышляя ни мгновенья, согласился быть виновным без вины. Его мотивы описаны на ходу, поверхностно – «в послушании у старца в скиту был». Всё предельно лаконично. Нет никаких мизансцен с заламываниями рук и душевными терзаниями, нет даже слов от первого лица. Человек не по годам проявляющий душевную стойкость, подлинную силу духа перед неожиданным ударом судьбы, проходит задворками – огородами, маргиналиями по тексту романа. Всё что о нём упомянул автор, его ребячливая дурашливость в момент досуга со сверстниками и имя – Миколка.
Моё мнение, автор тем самым скрыл, вполне сознательно причём, главное действующее лицо, чьими помыслами и устремлениями будет действовать социальный прогресс России совсем малое время спустя, ведь бэкграунд автора-петрашевца никуда не делся. Именно поэтому Достоевский для меня - икона стиля высокоинтеллектуального нравственного стёба. Он иногда дурачится с таким серьезным выражением на своём литературном челе, что его ирония почти совсем не выдает себя.
Но каково должно быть отношение человека глубоко думающего и чувствующего к тому, кто, имея интеллектуальный потенциал, целиком тратит его на пользу холодного и бездушного молоха – карательной системе государства, не предпринимая даже попытки отвратить грехопадения Родиона. Что за Иуда служит этому молоху и что это за молох, который нуждается в подобных Иудах? Кто больший злодей посреди всей этой санкт-питербургской братии? Кто?
Второй эпизод моего исследования посвящен еще одному отечественному «франкенштейну». Этот натурально препарирует, орудуя скальпелем в попытках родить химеру-гомункулюса. Гомункулюс это, кстати, «человечек» с латыни. Автор наделяет его недюжинными талантами в деле трансплантологии в частности и антропологии вообще. Этот трансплантолог выходец из семьи православного священника и поэтому совершенно отчетливо понимает, что дело, которому он посвятил свою жизнь целиком и без остатка, по сути богоборческое, потому как он пытается исправить то, что было создано «по образу и подобию». Мотивом вроде бы является научное любопытство, но на самом деле не артикулированная автором мизантропия. И опять по тексту трансплантолог терпит сокрушительное фиаско в своих начинаниях и вынужден идти на преступление, дабы обезопасить себя от собственного творения, он просто убивает его как личность. В принципе в этом случае автор мог обойтись банальной лоботомией пассионария, примерно как в «Пролетая над гнездом кукушки», но он выбрал биологическую инверсию вследствие резекции первоначально трансплантированного органа.
Ах да, я не назвал автора и его произведение! Это Булгаков Михаил Афанасьевич с его «Собачьим сердцем».
Отличие от «Преступления…» тут имеется. Жертву эксперимента пытаются социализировать доступными методами товарищи из жилтоварищества, прошу за каламбур, принять участие, так сказать, в судьбе, но жертва оказывается не совсем жертвой, а вполне себе удачной ошибкой неудачного эксперимента, перспективной мутацией, говоря научно и стремительно стартует в новой для себе среде по ходу собственной эволюции. Но творец-богоборец своею костлявой рукой успевает дотянуться и увлечь в собственное инферно, тем самым не давая «атланту» собственной выделки расправить плечи.
И опять стёб, стёб тонкий, острый и пряный. Или нет?