Предыдущие части: Потерянная, Быть, Письмо из вестибюля, Побег
Следующая часть: Сердце не на месте...
Из дневника Альбы Дроссельмейер
"3/V/19..
...сколько лет я уже веду этот дневник? Сколько лет я говорю сама с собой, марая чернилами запястья? Уже не помню сама.
Я гадка сама себе. Ведь вместо того, чтобы посмотреть в окно и увидеть там холмы - такие зелёные и сочные, похожие на морские волны, по воле неуклюжего надводного колосса обращающиеся в буруны и разбивающиеся о каменные берега горной каймы у самого горизонта - я гляжу в пустые тетрадные листы - те, что купила на вокзале перед самым отъездом. Я вычерчиваю буквы так, как учил меня мсье Бурьен ещё 15 лет назад, в нашем гадком родовом имении...
Облака - большие корабли на чёрных парусах, бегущие послушным караваном по воле семихвостой плётки ветра. Мы гонимся им вслед верхом на железном скакуне... Ах, что я говорю? Разве можно равнять паровоз, этого монстра, этого воющего и ревущего во всех ладах Кербера со свободным скакуном, с этим дельфином степного моря, сильным и свободным. Паровоз закован в рельсы. Он, как и грозовые облака над холмами, невольник угольной машины, которой правит машинист...
А облака всё страшнее, облака всё темнее. Они темнеют с тех пор, как я бежала из отчего дома, подальше от брата, его мошенничества и грехов. Темна вода в облацех... и дым, что, подобно кашлю чахотчного больного вырывается из простуженной трубы, тоже чёрен. Усатый проводник в застиранном кителе сказал господину Березину, который едет в соседнем купе, что машина стара, и что пора бы починить её. Не ровен час, взорвётся.
Ах, пусть лучше взорвётся. Пусть сожрёт сам себя, железный Кербер, гадкий уроборос...пусть поезд сойдёт с рельс, рухнет в ноги зелёным холмам. Пусть рванут паруса облаков, и зальёт железнодорожного Кербера очистительной влагой... пусть омоют моё бездыханное тело вольные воды дождя...
Мы прибыли на станцию. Здесь говорят на тарабарском языке похожем на лай собак. Мадьяры, одетые, словно игрушечные турки, с которыми мой брат так любил играть в детстве, облепили наш вагон. Чуть дальше, у самого здания вокзала кто-то сцепился в драке.
Тьма стоит такая, словно ночь, а не день... облака... они всему виною.
Я не решилась выйти из купе. Мадьяры растопчут меня... не для того я бежала вон...
Иногда мне кажется, что я слышу дыхание Кербера. Он дышит тяжело, гудит и хрипит, словно и правда болен чахоткой. Сейчас он не кажется таким уж страшным, как когда мы неслись по холмистым долинам. Он присмирел. Он как будто ластится ко мне и говорит: "Прости меня, я не могу иначе. Ведь ты сама решила на мне ехать прочь из дому..."
Так что же это получается? Я и сама ничуть не лучше ветра, ничуть не лучше парового котла... я его закабалила. Я тоже - одна из тех, что приказали ему мчаться сквозь все невзгоды прочь, в кандалах железных рельс...
Вдоль поезда прошёл совершенно чёрный молодой парень. Рослый, он был похож на атланта, которого я в детстве видела, когда наш отец, мир его праху, возил нас в Петербург. Только тот атлант был, хоть и высок, но как-то жалок и несчастен под грузом, что держал на своих плечах. А этот... этот был весел. Покрытый копотью, он беззаботно, даже иногда пританцовывая, прохаживался взад и вперёд. Повинуясь какому-то странному чувству, я дёрнула проводника за рукав и спросила:
- Кто этот парень?
Проводник сначала немного испугался, ведь я ни разу ни с кем не заговорила за всё время пути. Он разгладил своим громадным пальцем усы и сказал:
- Это наш машинист!
Машинист... так вот он... хозяин Кербера, не подвластный сам себе...
На том я бросаю перо. Впереди Венеция, впереди мечты и грёзы. Впереди нас - паровоз, который держит своей сильной, отливающей оливковым загаром рукой красивый молодой парень, покрытый копотью, словно трубочист.
Парень пропал, мы снова трогаемся. А я и не заметила, как поезд снова стал набирать ход. Вот тебе и Кербер, вот тебе и свобода..."
Продолжение следует!..