Президент Федерации рыболовного спорта России Андрей Крайний на страницах «Русского пионера» занимается крайне любопытным делом: пишет мемуары, в которых все действующие лица, слава Богу, живы и здоровы и занимают более чем активную жизненную позицию. Не рискованным ли делом занимается Андрей Крайний? А проверяется экспериментальным путем.
— Собирайтесь! —
Взял он шубу,
Не найдет, где рукава,
А жена ему:
— За грубость,
За свои идешь слова…
А. Твардовский. «Ленин и печник»
Пунктуальность — не самая яркая черта характера Владимира Владимировича Путина, в чиновничьем просторечии «начальника страны» или просто «начальника». Если вам назначено на шесть вечера, раньше восьми в кабинет вы не войдете. Но в бытность Путина премь-ер-министром в этих ожиданиях, когда чиновников высшего ранга собирался в комнате ожидания десяток, были свои преимущества.
Во-первых, малюсенькие вкусные бутерброды, канапе, и нелюбимые мною пирожные на трехъярусных — даже не знаю — тарелках? Во-вторых, нескончаемый чай-кофе от вышколенных, безмолвных официантов. В-третьих, можно было курить, чем я, Козак, Иванов, Лавров с удовольствием пользовались. Надо сказать, что Сергей Викторович Лавров не только министр, но и курильщик легендарный. В бытность постпредом России в ООН он был единственным, кто курил в ооновском небоскребе в Нью-Йорке. И когда генеральный секретарь ООН — остальные не рисковали — мягко пытался сделать ему замечание, мол, Сергей, ООН — территория, свободная от курения, Лавров, вкусно затягиваясь «Мальборо», сочным баритоном напоминал Кофи Аннану, что прежде всего он, Лавров, дип-ломат, а значит, лицо неприкосновенное и, во-вторых, страна, которую он, Лавров, представляет, является правопреемницей СССР, а Советский Союз стоял у истоков создания Организации Объединенных Наций, более того — был инициатором! И вообще, Российская Федерация платит ежегодные, и немаленькие, взносы, из которых (в том числе) получают зарплату международные бюрократы, работающие в Организации.
В день, когда Сергея Викторовича назначили министром иностранных дел, в некоторых кабинетах комплекса зданий в Восточном Манхэттене было радостно и оживленно. Как говорится, два баяна порвали…
С курением и Лавровым у меня была одна история. Нет, начиналась-то она, как обычно, с фрака. Ну, вы понимаете: фрак — это практически повседневная одежда российского чиновника.
А если серьезно, история начиналась со звонка представителя протокола президента Медведева.
— Андрей Анатольевич! — Cлышно было, что протокольщик молод, а потому излишне деловит и сух. — Как вы знаете, во время визита президента в Норвегию король дает обед в честь Дмитрия Анатольевича и членов его делегации. Потрудитесь захватить фрак. — И повесил трубку.
Не, нормально?! Он полагает, что я должен открыть шкаф, подобрать фрак по сезону, как писал Гоголь про Чичикова — «с брусничной искрой», да и полететь в Осло. Блин! Да я фрак только на сцене и в кино видел! Где их берут, фраки?..
После раздумий я позвонил Валентину Юдашкину. Валя был задумчив.
— А-Андрей, — чуть растягивая буквы, сказал он, — у нас твои коллеги уже забрали, все что было. Ну, подъедь, может, что и найдешь…
В наличии был только фрак 62-го размера. Я плюнул на все это и по-простому взял смокинг.
Унизил меня все тот же протокольщик прямо на летном поле аэродрома в Осло.
— Вы фрак взяли?
— Да нет у меня фрака, смокинг привез, — сухо ответил я.
— Вы что?! — Глаза у него округлились. — Ни в коем случае! Это королевский прием! Там официанты в смокингах, а гости во фраках. Это исключено!
— А если не ходить? — слабо сопротивлялся я.
— Вы член российской официальной делегации. Королевский прием! Таблички с именами гостей! Дипломатический скандал!
Скоро я почувствовал себя человеком, который может растоптать исторически добрососедские российско-норвежские отношения.
Казалось бы, фрак. Ну что фрак? Оформленный кусок ткани. А вот поди ж ты — краеугольный камень наших отношений с северным соседом.
Русскому человеку смекалка заменяет массу других необходимых качеств. Меня встречал представитель Росрыболовства в Норвегии. Дело в том, что смешанная Российско-норвежская комиссия по рыболовству (СРНК), собирается не менее одного раза в год, поочередно, и определяет, кто и сколько рыбы ловит в Баренцевом море. Это общее море для обеих стран, и мы вместе определяем квоты на треску, палтуса, зубатку, мойву. Также решаем по вылову третьими странами ЕС. И комиссия проходит всегда, в самые напряженные годы, во время холодной войны (Норвегия — член НАТО). Поэтому в обеих странах работают представители.
Своему представителю задачу я поставил нетривиальную:
— В Осло должен быть Театр оперы и балета. Пока мы будем на переговорах, езжай туда, возьми напрокат фрак. Размер — 52–54.
— А если…
— Никаких «если»! Без фрака не возвращайся!
…С переговоров мы вернулись в гос-тиницу за час до начала королевского приема — переодеться. И я начал переодеваться. Если с самим фраком все было более-менее в порядке, то штаны к нему оказались — я не знаю — 58-го, наверное, размера. На моей тушке они не сидели, даже не сползали — соскальзывали.
— Шей! — строго сказал я нашей переводчице, стоя в халате.
— Я не умею, да и тут машинка нужна, — растерянно пролепетала она. Как их мамы к браку готовят! «Не умею»! Надо уметь!
Я прикинул, сколько надо забрать пояса, и начал стежками, через край, ушивать штаны. То, что сзади вид был совершенно непотребный, меня не волновало — лас-точкин хвост фрака это безобразие закрывал. Главное, чтобы нитки не разошлись.
…Сказать, что, садясь в автобус и шест-вуя по дорожкам королевского парка к дворцу, я был степенен, значит не сказать ничего. Я плыл, медленно и плавно. Члены нашей делегации смотрели на это с недоумением, но благо не спрашивали. Может, полагали, что я убежденный монархист и с пиететом отношусь к посещению монарших особ. Ситуация была дурацкая, напряжение ежесекундное — спадут штаны, не спадут, поэтому к предложению Сергея Викторовича: «Пойдем покурим», — я отнесся с радостью.
Мы спустились на первый этаж весьма скромного дома — лютеране, протестанты, что с них взять! Лавров достал из кармана — вот у кого есть свой фрак! — карманную пепельницу, и после первых же, самых сладких затяжек сверху по лестнице ссыпался, грохоча, какой-то потомок викингов. Его английский был лучше моего, но и я смог понять, что королевский двор его величества Харальда Пятого и дворцовый парк — территория, свободная от курения, и что… Тут он просто задохнулся от возмущения и замолчал.
Все это время Лавров курил — нетороп-ливо, вкусно, очень красиво. А докурив и потушив сигарету, повернулся, как потом выяснилось, к начальнику дворцовой охраны:
— Что ж вы, любезный? Хоть бы таблички повесили, откуда же нам знать? — После чего, обернувшись ко мне, сказал: — Пошли, Андрей, как бы на прием не опоздать.
Как вы понимаете, и ко мне, и к начальнику дворцовой охраны он обращался на чистом русском.
…Штаны, к слову, не упали, хотя, подходя к королевской чете — двум симпатичным, глубоко пожилым людям, — локтями я их придерживал, благо этикет не предполагал рукопожатий…
Так вот, об ожиданиях в приемной Путина. Сколько импровизированных совещаний там проводилось! Сколько документов визировалось, сколько раз, казалось бы, непримиримые оппоненты сближали свои позиции за чашкой кофе, а когда наступал момент, входили в кабинет премьера с единым мнением.
Много лет ломал я себе голову: зачем он это делает?
Но в тот день был явный перебор даже для начальника. Назначено мне было на семь вечера, а в кабинет начальника я вошел в пол-одиннадцатого.
Начальник поднял на меня покрасневшие глаза, спросил, как мне показалось, недобро:
— Чего пришел?
«Ни фига себе! — мелькнуло в голове. — Вы ж меня и вызвали…»
Вслух я сказал единственно возможное в этой ситуации:
— Стреляли…
Путин расхохотался. «Белое солнце пустыни» он знал практически наизусть.
Упруго поднялся, обошел свой стол, протянул руку.
— Привет. Присаживайся, — мотнул головой. — Рассказывай. Не! — перебил он сам себя. — Погоди. Сначала протокольная съемка, а потом доложишь.
Когда, повинуясь жесту Дмитрия Пескова, съемочная группа исчезла, я начал:
— Владимир Владимирович! Вижу, у вас был тяжелый, длинный день, поэтому не хочу вас утомлять докладом. Уложусь за тридцать секунд…
— Да ладно! — поднял брови начальник. — Давай. Время пошло!
— Рыбаки России за шесть месяцев текущего года выловили рыбы на триста пятьдесят тысяч тонн больше, чем за шесть месяцев прошлого года. Доклад закончил!
— И чего? — не понял ВВ.
— И ничего! — бодро отрапортовал я.
— Погоди. — Он по-прежнему ничего не понимал. — Значит, больше отечественной рыбы поступило на прилавки наших магазинов? — попытался он догадаться.
— Понятия не имею, — развел я руками.
— А смысл тогда? — спросил сбитый окончательно с толку Путин.
— Для Родины никакого! — радостно ответствовал я и, переключаясь с режима «Швейк и офицер», продолжил: — Понимаете, Владимир Владимирович, и рыбная отрасль, и Росрыболовство отчитываются и, соответственно, отвечают только за вылов рыбы. Выловили, вывалили, грубо говоря, в порту — и трава не расти. У меня, совершенно случайно, с собой один слайд. — Я вытащил из папки лист с начерченными квадратами, каждый из которых был подписан. — Смотрите: вылов, транспортировка, хранение, реализация.
ВВ всмотрелся в квадратики:
— А за остальное кто отвечает?
— Никто, Владимир Владимирович! Контролеров двенадцать ведомств, от ветеринаров до ФСБ, а за результат, за рыбу на прилавке по нормальной цене не отвечает никто. И все при деле.
Пауза длилась секунд пять:
— Министерство хочешь?
— Владимир Владимирович! Это не я, это вы предложили. Я — согласен!
Отсмеявшись, Путин сказал:
— Вопрос важный, конечно. Мы не будем, как в СССР, на каждую проблему создавать министерство, это перебор, но о расширении вашего функционала подумаем.
Из министерства, естественно, ничего не вышло, но кое-какие полномочия нам добавили и в чем-то работать стало проще. Тогда я был недоволен собой, не смог убедить премьера. Сейчас, по прошествии лет, лучше понимаю, чем он руководствовался, но попробовать надо было…
На совещания с его участием меня приглашали постоянно. Естественно, если речь шла о развитии рыбохозяйственного комплекса, судостроении. Или о Дальнем Востоке, Сибири. Бывали еще Калининград, Астрахань. В общем, я изучал страну в основном по периметру. Но, конечно, в основном это был Дальний Восток. И понятно почему: у нас рыба ловится по одну сторону «Уральского камня», а большинство народа живет по другую, и расстояние между рыбой и едоками не в сотнях — в тысячах километров. Задача соединить эти два понятия такая, что любой логистик поседеет. Два миллиона тонн перебросить авиацией даже не смешно. Значит, рыба по определению будет мороженой. Ну, подавляющая часть для подавляющего количества людей. И когда мне тычут в нос аукционами в Токио или Испании, мне хочется отправить тычущих в восьмой класс средней школы на урок географии. Чтоб на карту взглянули. Всю Испанию поперек можно проехать на машине за пять часов, а от Южно-Сахалинска до Москвы девять часов. Только самолетом. Об эти пространства ломали умы лучшие люди Отечества. И несмотря на уверенную поступь прогресса, в этом смысле немногое изменилось. Кстати сказать, ровно потому, что народу, осевшему у океана, надо было себя прокормить и копейку заработать, появлялись форты, поселки, городки, в которых мирное население преимущественно охотилось и рыбачило. Но если «мягкую рухлядь» — пушнину — добывали варварски и запас подорвали, то море исправно снабжало рыбой, столетие за столетием. И при царе, и при большевиках, и сейчас. При советской власти мы красную рыбу — нерку, горбушу, кижуча — начали ловить не в море — на мясо, а в реке — на икру, это для того, чтобы жили прибрежные поселки. Нигде в мире так красную икру не едят, как в России. В Америке, которая на Аляске ловит лососей не меньше нашего, икру не едят. И в плохой, «нерыбный» год наши оптовики к Новому году тащат икру с Аляски, благо она там и стоит много дешевле. Из-за такого подхода у нас и свежемороженой красной рыбы, русской, в торговле немного. Сам видел в Петропавловске-Камчатском в магазине норвежского выращенного лосося. На Камчатке! Чуть у прилавка не рухнул. А дело все в том, что, когда лосось (редкая, к слову, анадромная рыба, то есть живущая и в соленой, и в пресной воде) заходит в реку, проплыв десять тысяч миль из Саргассова моря, у него от пресной воды начинаются «нерестовые изменения»: вырастает «клюв», пятнами идет шкура — возрастные изменения как будто на ускоренном изображении. Утром в реку вошли две серебристые красавицы-рыбы, а к вечеру плетутся к верховью реки два дряхлых старичка, чтобы, отметав икру, умереть. На Сахалине, где реки короткие и мелкие, ты наблюдаешь это с берега. В метре-полутора от тебя сотни серебристо-грязных спин. Самец, плавниками подняв донную муть, делает ямку. Самка, зависнув, замерев, мечет икру: тысячи рубиновых шариков изливаются из нее. Смерть — и тут же зарождение новой жизни. В отмеренный природой срок из каждой икринки выклюнутся крошечные головастики-лососи. Месяц-полтора они будут, медленно вырастая, скатываться к океану. Погибнут тысячи, но остальные уйдут за тысячи миль, чтобы вернуться и умереть, как миллионы лет подряд. Смысл? Высшего никакого, лишь сам процесс жизни. Короткой, с предопределенным концом, но жизни.
Ничего не напоминает?
Большая часть лососей вылавливается человеком. Потому что, если пропускать к нерестилищам всю рыбу, ей банально не хватит места, а потомству — еды. Тогда самцы начинают уничтожать чужую икру, освобождая ямку для своей. Законы внутривидовой борьбы во всей красе. Умри ты сегодня, а я завтра.
Ничего не напоминает?
А что, вся история человеческой цивилизации, все холсты и доски, скульптуры и книги, музыка и театр — флер, тонкий слой позолоты, патина? И вот это: «ни эллина, ни иудея», «возлюби ближнего своего», — сказанное две тысячи лет назад и толком не услышанное и по сию пору? Или это тонкая ниточка, волосок, удерживающий нас?
…Вот с такими философскими мыслями возвращался я из очередной командировки на Дальний Восток, а в Москве меня уже ждало приглашение на самое неожиданное совещание в моей чиновничьей жизни.
Совещание проходило в Подмосковье, на землях какого-то агрохолдинга. Тема, соответствующая месту: проблемы сельского хозяйства. Казалось бы, где я, где сельское хозяйство. Одно из объяснений дал потом юморист Сергей Светлаков в «ПрожекторПерисХилтон»: «Ну а чего удивительного в том, что глава Росрыболовства принял участие в совещании по сельскому хозяйству? У нас это обычное дело: с телками о рыбалке, на рыбалке о телках…»
Был октябрь или ноябрь 2008 года, мировой экономический кризис уверенно шагал по планете. И фермеры, и большие агрохолдинги затрещали. Объемы продаж падали, цены повышать было невозможно, значит, падала и выручка. Кредиты душили. Собрались поговорить, что делать. Были все большие банки: Сбер, ВТБ, Газпромбанк, Россельхозбанк. Тогдашний министр сельского хозяйства Алексей Гордеев, который, собственно, и запустил механизм, позволяющий сегодня России зерно продавать, а не покупать, федеральные министры, руководители рангом поменьше.
Кстати, судя по тому, как расставлены таблички в зале совещания, можно с уверенностью сказать, каков у вас аппаратный вес и какая вам уготована роль. Если рядом с премьером — неважно, справа или слева, — то вы или входите в узкий круг тех, кто готовил совещание, или, по мнению аппарата, возможный его бенефициар. Если ваша табличка в углу — вас позвали для массовки, в поле зрения премьера вы не попадаете, сидите молча, и будет вам счастье: и пригласили, и не отчитали.
Табличка с моей фамилией стояла напротив места премьера. То есть волей-неволей он постоянно будет натыкаться на меня взглядом. Не обращали внимания? Путин смотрит перед собой, он головой не крутит.
Совещание напоминало переход речки по первому льду. Банкиры, с одной стороны, осторожно, без оптимизма соглашались, что реальный сектор неплохо бы поддержать. С другой — так же осторожно интересовались у министра сельского хозяйства судьбой уже выданных многомиллиардных кредитов, закатывая глаза и вздыхая. Словом, мягко подводили к тому, чтобы государство дало им еще ликвидности. При этом сама просьба о деньгах не была озвучена. «“Да” и “нет” не говорите, черное и белое не называйте. Вы поедете на бал?»
Переживания их выглядели преувеличенными — «этот перекос лица еще не убеждает», — но проблема-то была! У них в банках не только сельское хозяйство кредитуется, но и промышленность, малый и средний бизнес, «физики» — физические лица. «Ляжет» банк — грохоту будет на всю страну, они ж из первой — даже не десятки, пятерки.
И тут я с изумлением осознал, что поднял руку:
— Разрешите, Владимир Владимирович?
«Что я делаю? Идиот! Зачем?!» — пронеслось в голове.
— Мне, правда, слова не давали, но я хотел бы высказаться.
— А зачем вам слово давать? — удивился премьер. — Вы же сами его берете. Хорошо. Что у вас?
— Да это не у меня — у них. — Я обвел рукой банкиров. — Владимир Владимирович, вы только представьте себе: у фермеров сейчас денег нет обслуживать взятые кредиты. Значит, банки вынуждены будут взыскивать залоги. Не будут взыскивать — придет прокуратура. Ну и что они будут делать со свинофермами, птицефабриками и гречишными полями? Из банкира крестьянин неважный…
— Вы не понимаете. — Премьер наклонился на стуле вперед. — Есть требование Центрального банка: по просроченным кредитам надо формировать увеличенные резервы или провизии…
— Да это я понимаю! — горячился я. «Битому неймется». — И понимаю, что правительству ЦБ не подчиняется. Но уж лучше увеличенные резервы, чем недоенные коровы в банкирских опытных руках. Лучше им ликвидности дать, чем…
— Ты чего со мной споришь? — тихо спросил премьер.
Я сидел прямо напротив него. Когда совещание начиналось, стулья вокруг овального вытянутого стола были расставлены не так чтобы впритык, но и не на два полета стрелы друг от друга. Обычно, словом, расставлены. И тут вдруг я понял, что боковым зрением никого ни справа, ни слева не вижу. Как мои соседи умудрились абсолютно бесшумно отодвинуться, не проскрипев ножками стульев по паркету?
— Я с вами, Владимир Владимирович, не спорю. Я с вами дискутирую.
— О! — обрадовался премьер и ткнул пальцем в мою сторону. — Вот ты уже и споришь! — Логика была убийственная, но он еще не закончил. — А если ты со мной будешь спорить… — пауза, достойная актеров старого МХАТа, — то я тебя… — Станиславский рыдает в стороне.
Я сидел перед ним абсолютно один. Ни справа, ни слева не было никого. Мои соседи за время этой паузы умудрились так же бесшумно — но вместе со стульями! — сдвинуться еще на метр-полтора и сейчас трогательно почти прижимались, почти плечом к плечу были с теми, кому посчастливилось не сесть рядом со мной. В поле зрения премьера никто, кроме меня, не попадал. Никого нельзя было заподозрить в даже молчаливом одобрении моих возмутительных речей.
Пауза заканчивалась. ВВ обвел взглядом зал.
— А если ты будешь со мной спорить… то я не буду больше звать тебя на наши совещания! — победно закончил он и усмехнулся. А потом посмотрел на меня и подмигнул. Ей-богу!
Крестьянам, конечно, кредиты продлили.
Колонка Андрея Крайнего опубликована в журнале "Русский пионер" №100. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".