Черт его знает, почему Мейджик. Имя, фамилия и отчество никак не намекали на английское прозвище. Совершенно.
Средний рост, плотный, черные жесткие волосы, всегда сизая щетина, даже спустя два часа после бритья. Аккуратный комок, всегда навыпуск, с портупеей под ним, кепка, казавшаяся твердой, прогнутая посередке, с острыми ушами, полевая серая кокарда. И полевые погоны-бегунки со звездами старшего прапорщика. Кроссовки на выездах, кроме построений и караулов. Старшина первого батальона, за ногу его, человек, оставшийся в памяти каждого, служившего в первом БОНе.
- Товарищ прапорщик, это же есть невозможно…
- Пасть закрой, рядовой.
- А сигарет нет?
- Холодно ночью на постах.
- Рты закрыли, военные и валим отсюда!
Первый Дагестан показался не просто негостеприимным. Не было на Первомайке ничего хорошего. Совершенно и абсолютно.
- Ничо, пацаны… - один из контрабасов, живших в нашей палатке, читал «СПИД-Инфо». – Скоро мейджик приедет.
- Кто?
Тот вздохнул и закурил.
- Мейджик. Сами увидите.
А он взял и приехал. В блестящих берцах, отутюженном комке и своей смешной кепке. Мейджик.
С кухни с утреца раздалось несколько рыканий, что-то грохотало и звенело, РМОшник, отвечавший за жратву, выскочил курить с детской обидой в глазах и желанием расплакаться. Каша, хренова гречка, оказалась не жидкой замазкой для обоев, а кашей. Яйца были сварены вкрутую, откуда-то вдруг срочникам разливали сок, а на хлеб, в рот мне ноги, клали по сколько-то кусков копченой колбасы.
- Первый батальон строится на караул!
Мы построились. Уже привычно за месяц, уже почти наполовину со своим призывом, уже ожидая самого приятного в ночных часах – дубеющих ног в сапогах. Под утро, в дагестанском ноябре, у границы со свободной чеченской республикой Ичкерия.
- Бойцы!
Мейджик хмурил сросшиеся густые брови, недовольно водил немалым казачье-кавказским носом и говорил прописные истины: про сон на посту, про проеб…нные магазины с патронами, про гигиену, ужин, внимание на постах и все прочее.
- Ко мне по одному!
Я подошел каким-то там по счету.
- На, на смену.
Пачка «Примы» в ноябре девяносто восьмого… это, сука, сокровище. Особенно, когда ты самый настоящий дух и какое-то время плохо соображаешь – что происходит вокруг.
- Отдыхающая смена приходит сюда, как смените шестую роту. За тулупами и валенками.
Тулупы, мать их, и валенки. Ага, так оно и случилось.
После Нового Года, когда магазины у часовых улетали за ночь раза два-три, оказываясь потом в Первомайке, обмененными на всякую хрень, Мейджик взял черенок от лопаты и чуток подработал его в КУНГе на станке. Чтобы в руке удобнее лежал.
- Я никогда не бью солдата, если пьяный, бойцы! – Мейджик, чуть покрасневший, стоял в вагончике у автопарка. – Вы ж меня до чего довели, куски дебилов?! Вы что, не можете сраные магазины сберечь? Вы чо дрыхнете как суслики, воины?!
Магазины перестали пропадать.
Как-то раз его кто-то упрекнул в водке. Мол, трщ стршина, вы вот сами берете магарыч, и…
- Да вы совсем ох..ели, - устало протянул Мейджик, - сюда идите. Все.
В ротной каптерке, в Красе, стояли два сейфа. Нормальные такие советские сейфы, чуть меньше человеческого роста. Он открыл дверки и оставил их нараспашку.
- Ты, боец, думаешь, ваши косяки сами по себе растворяются и пропадают, да? Ты думаешь, что водку эту я бухаю в одно жало?
Вопросы испарились как-то сами по себе.
А потом случился Гребенской. Меня там не было. Мне только рассказывали. Там он тоже не облажался, ни разу. Это же Мейджик. Он и сейчас, наверное, такой же – кремень, не мужик.
Девяностые, война и женщина на войне
Девяностые, война и горячая любовь
Девяностые, война и выпендреж
Девяностые, война и тульский Пряник