Перевоплощается ли Псой Короленко, когда поет? Есть ли у него постоянное «Я»? Что он делает в интернете, когда не работает, и что видит со сцены, когда работает? Перед концертом в клубе «Дом» поэт-шансонье поговорил с журналистом Дилярой Булгаковой о мышах, индейцах и методе Станиславского. Говорили долго. Очень долго. Получилась неоконченная пьеса для психоделической гармохи в трех разговорах.
Разговор первый, за чаем
Диляра Булгакова: Удивительный сегодня день. Ощущение, как будто я играю в театре, а драматург с режиссером на ходу переписывают пьесу: сначала вроде один сценарий, погода, свет, декорации, и тут — хоп! — все быстро меняется, набежали тучи, действие переносится в лес и срочно вызывают фею. Такое театральное ощущение, а ты его усугубил своим переписыванием сценария.
Псой Короленко: Неожиданно для самого себя. Потому что я думал, что в этот раз нам не удастся встретиться. Но сценарий внезапно переписался таким образом, что нам удалось.
В какой-то момент я даже подумала, что ты не очень хочешь давать интервью, как будто побаиваешься. Нет?
Почему ты думаешь, что здесь именно страх? Нежелание и страх — две большие разницы. В данном конкретном случае я не был уверен, что у меня есть для этого разговора внутренний материал, импульс, интерес. Такой идеальный интерес, как когда нам хочется сочинить стихи, написать книгу или сделать научное вычисление, чреватое открытием, эврикой.
Я имел в виду, что я пока не понял, хочу ли я этого сейчас, а если даже и хочу, как именно я этого хочу сейчас. Всмятку или в мешочек? Хочу ли я с сыром или с беконом, и какое вино я буду пить с этим? При чем здесь «побаиваешься»?
Класс! Но мы можем менять меню. Сейчас сделаем всмятку, а через пять минут раз! — и пожарим с беконом.
Можем! Именно так. Это то, что мы делаем.
Слушай, я тебя знаю уже сто лет, но на самом деле совсем не знаю, конечно. Поэтому, если можно, я буду задавать глупые вопросы. Вот например, что ты делаешь, когда ты не выступаешь и не поешь?
Сижу в интернете.
Все время? Что ты делаешь в интернете?
К сожалению, почти все время. И уже не помню, когда это началось, хотя наверняка недавно, поскольку раньше интернета не было. Мой путь в Facebook начинался с mousehunt’а, есть такая игра, где ты ловишь мышей, необычайно красивых дизайнерских мышей. Ты сидишь, и они просто попадаются тебе на удочку, такая пассивно-интерактивная игра, интерпассивная рыбалка, как Жижек бы сказал. Люблю это его слово «интерпассив». В общем, ты сидишь и ловишь мышей. Или они тебя. И в конце концов я понял, что в Facebook не только ловят мышей, а это такой гигантский муравейник, где мы все уже давным-давно живем.
Я не делаю постингов, кроме объявлений о своих или чужих концертах или проектах. И больше ничего не посчУ. Или не постаю, как говорят на Брайтоне. Я есть «ВКонтакте» и в Facebook, там только реклама, и еще обмен информацией про творческие проекты. Сейчас, правда, я иногда пишу комменты, когда мне вкусно и хочется что-то ответить, но я не участвую в срачАх, в хайповых темах.
2013 год я провел вообще без сетей. У меня была так называемая resolution: весь год провести без сетей. И даже почти без браузера. Я даже почту скачивал через Microsoft Office.
Конечно, я в Youtube иногда ходил, иногда в Википедию ходил, в какой-то момент я начал подседать на всякие сюжеты, не связанные с гугловским браузером, которые не менее аддиктивны и вредны для организма, чем соцсети. Смотрел всякую дребедень, срачИ какие-то, «Пусть говорят». Ой, что я только не смотрел.
В то время моей рекламой и организацией концертов занимался мой хороший друг Леня Юлдашев, он вел мою страничку «Псой Короленко», но потом у него появилась другая работа, и пришлось самому сделать несколько важных рассылок, а на дворе уже стоял 2014 год.
И я себе сказал: ну все, ребята, резолюшн я выполнил, пора обратно в сети, я стал уже сильным и хитрым, и они меня больше не засосут.
Но я забыл, что сети за этот год тоже стали сильней и хитрей. И когда я зашел туда снова, я понял, что все уже иначе, что мы все давно там живем и я выходил откуда-то, где я всегда есть. Я вернулся туда и больше уже никогда не выныривал.
Ну, чем-то же ты еще занимаешься?
Иногда могу погулять, изредка могу пойти на другие концерты, могу побеседовать с людьми. Но мало, социальные сети слишком много отнимают времени. И места в голове, к сожалению. При том, что внутренне я как будто даже не интересуюсь всем этим, у меня вроде бы нет влечения, субъективного пристрастия. Просто заходишь тихонечко и незаметно погружаешься. И они никак не обогащают тебя интеллектуально, потому что устроены так, что подбрасывают тебе то, что ты уже знаешь.
И там все так быстро происходит, что после этого трудно книжки читать. Потому что привык, что там-сям клюнул и быстро поел. Ты книжки читаешь?
Иногда все-таки читаю. Недавно я прочитал книгу. «Цветы для...
...Элджернона».
Да, для него. И вот я подумал, о чем же эта книжка? Наверное, все-таки про мышь. Потому что человек нашел свою любовь, и это была мышь. Это был его друг, товарищ, брат. По несчастью, по судьбе. Причем судьба мыши гораздо трагичнее, мышь умерла. Герой все-таки остается жив. А мышь уже погибла в борьбе с миром, с системой, с космосом, с самой собой, со своей природой. Эта книга — о трагедии мыши. Кликнул мышью — прочитал про мышь.
Мы все про мышей сегодня. Ладно, это было с сыром, теперь давай с беконом. Я тут пытаюсь читать книжку Питера Акройда про Шекспира. И он там рассуждает о шекспировском I am that I am и I am not what I am.
Сразу Army Of Lovers вспомнил: I am a liberace fan, a megastar in glam, I am... Помнишь, да?
Да-да, как вариант! И вот хочу тебя спросить: кем ты себя чувствуешь?
Я существо, конечно, живое существо, которое дышит, живет, производит какие-то формы виртуальные. Безусловно существо, даже человек в какой-то мере. Homo — не знаю, насколько sapiens, — но в Facebook у меня написано, что я human bee, человеческая пчела.
Музыкально-театральный проект «Дефеса»
посвящен Тропикалии — бразильскому течению 1960-х, которое представляло собой синтез традиционной бразильской музыки с роком, фанком, джазом и авангардом. В шоу помимо Псоя Короленко участвуют поэт и рок-певица Юлия Теуникова, мультиинструменталист Ян Бедерман и молодая певица Алиса Тен. Они исполняют песни Тома Зе, Жилберту Жила, Доривала Каимми, Каэтану Велозу и других.
Ну и кстати, to be or not to be. Мы сейчас пойдем на будущий бразильский спектакль, пока еще концерт, посвященный 50-летию бразильских 60-х. Там будет осмысляться наследие нонконформистских психоделических бразильских рок-бардов конца 60-х годов, которые в том числе культивировали наследие индейского племени тупи. У них был каламбур такой: tupi or not tupi, that is the question. Они пропагандировали то, что называли культурной антропофагией, трофеизацией европейской культуры, то есть, по их представлениям, были на одной волне с племенем тупи, которые, похоже, антропофагию понимали более буквально, но тоже были очень хорошие люди. У нас же принято считать, что примордиальные культуры были очень трогательными, холистически мудрыми, что у них была «недвойственность», никакого расщепления. Но не будем забывать, что они при этом ели себе подобных и еще много другого делали, чего мы не делаем.
Поэтому я хочу сказать, что мы все-таки не так уж плохи. Мы куда-то продвинулись за эти годы. В сторону сравнительно более дружественного человеку, самим себе, формата.
Но здесь мы должны остановиться в нашем рассуждении, иначе попадем в зыбкую область философских конструктов, которые к жизни не имеют никакого отношения. А мы должны быть здесь и сейчас.
Здесь и сейчас я тебя снова поверну, потому что, говоря про шекспировские фразы, я имела в виду игру, актерскую сущность: когда ты равен себе в зависимости от того, что ты делаешь и что исполняешь.
Все очень зависит от положения тела, сосредоточенности, от погодных условий, от химического состава. Мы пьем чай, и мы сейчас немножко чай, а если мы будем пить водку, то мы будем немножко водка... Мы отражаем фактуру вокруг нас, мы ее часть. Мы воспринимаем какие-то элементы красок, какие-то элементы фигур, звуковых сигналов, идущих нам навстречу от людей.
Очень интересно попробовать воспринимать сразу несколько различных потоков, получаешь такую даже не то что психоделику, а синкретику, глубокую многоуровневую картину мира, которая на некоторое время тебя может грамотно расфокусировать и дать возможность успокоиться, а потом снова мобилизоваться.
Но при этом есть же какое-то «Я», которое остается, которое и есть ты, которым ты себя ощущаешь. Или только поток?
Мы ничего не ощущаем, нельзя сказать, что я ощущаю, что есть «Я» или что нет «Я». Это все мысли, сентенции, даже можно сказать, суждения. Ощущения тут ни при чем. Я могу только чувствовать что-то вроде боли, или кайфа, или лома. А кто такой я, который это чувствует? Это вопрос философский опять же.
Вот прямо сейчас я чувствую определенный комфорт, я чувствую, что моя спина облокачивается на спинку стула, мои руки облокачиваются на стол, все, что я вижу вокруг себя, мне очень приятно видеть. И я пью чай. Очень вкусный чай. И с удовольствием смотрю на красивую, необыкновенно правильную, гармоничную цветовую гамму, на то, как твой лук и какие-то его детали прекрасно сочетаются с волнообразным выпуклым узором этой стены.
Ты, кстати, тоже очень хорошо со шторой сочетаешься. Можно было бы написать прекрасный портрет на красивом сером фоне.
И вот сейчас мы, можно сказать, наслаждаемся искусством, которое сами создаем, поскольку мы рисуем определенную картину, друг друга мы рисуем.
А когда ты выступаешь?
Тогда очень многое происходит, многое можно увидеть, почувствовать. Можно заглянуть в зрительный зал, можно увидеть там неожиданные объекты, которых ты не замечал до этого, какие-то лампы, окна. Это расфокусировка как раз, да. Можно увидеть и зрителя тоже, но мы их видим неожиданно, необычно.
Актеры вообще видят зрителей? Ты узнаешь знакомых людей в зале?
Мне приходилось играть в театре в качестве актера только дважды, и я старался ничего такого не видеть, а видеть перед собой четвертую стену. Поэтому я не знаю, как обычно у актеров. Это нетипичный для меня опыт. Я не актер, я на сцене стою в другой роли, я очень большой eye-catcher, как бы мы по-русски сказали, «глазолов», я часто узнаю людей, могу кому-то помахать, могу это использовать, обыграть, а иногда предпочитаю не выходить на конкретные «eye-контакты». Многое зависит от того, в каком ты зале находишься. Бывают сцены, где принципиально не видно, кто сидит в зрительном зале.
А в домашних условиях прямо перед тобой сидит много людей, и треть из них ты давно и хорошо знаешь, а если и не знаешь, но они рядом, здесь. И это совсем другая история. Ты можешь или войти с ними в контакт, или нет. Или чередовать эти стратегии, в зависимости от того, что ты в данную конкретную минуту хочешь и можешь сделать. С одной стороны, важно не отвлечься, с другой — не заснуть, не погрузиться в какую-то отдельную реальность, где никого не будет. Важно не заснуть на собственном концерте.
Такой риск есть?
Я раньше лекции читал, ну, ты-то знаешь, а кто-то, может, не знает, что раньше я преподавал. Один раз я студентам рассказывал лекцию и был не то что с похмелья, я просто был пьяный, потому что была бессонная ночь и мы очень много выпили. Но я пожевал Orbit, Peppermint и Juicy Fruit и пришел на занятие, и рассказывал. И в какой-то момент, видимо, уснул. А я должен был дать список авторов по данной теме — эту часть лекции я читал спя. И в какой-то момент из сна выплыло, что я только что, как мне показалось, произнес слово «козел».
Я не знал до конца, и до сих пор точно не знаю, случилось это на самом деле или нет, но если да, то это, наверное, была характеристика одного из рекомендуемых авторов: видимо, я сказал, что он, конечно, «козел», но прочитать его надо. А когда я пришел недели две спустя, то с удивлением обнаружил, что абитуриенты, которым я читал лекции и рекомендовал довольно серьезные книги, всю эту библиографию записали аккуратнейшим образом. И я ничего тогда во сне не пропустил!
И на собственном концерте тоже можно уснуть, и даже видеть сны иногда. Но лучше быть бдительным, в режиме непрерывной включенности. И как правило, я работаю в таком режиме и на концертах не сплю.
А чисто четвертая стена может усыпить. Может быть, поэтому я не актер. Если бы я был актером, я бы играл Гамлета и уснул: — To be or not to be? — и хррррр-фсь-фсь-фсь-фсь-фсь. To thine own self be true — хрр-фсь-фсь-фсь-фсь-фсь. Как-то так.
Мне кажется, очень хороший разговор у нас получается. Тебе нравится?
Разговор второй, по дороге в «Дом»
А в музыкалку ты ходил?
Ходил, в музыкалке я с пяти лет учился. А в первом классе написал песенку, даже песенки две-три.
Ты их исполнял кому-то?
Бабушке, она все могла слушать. Все, что я писал, она слушала, а потом говорила: но сколько бумаги, сколько бумаги! Я никогда не понимал, что она имеет в виду. Она называла меня «поэт интерн бэт», что в переводе с идиша означает «поэт под кроватью». Все мои песенки были подражанием песенкам персонажей из телефильмов, кинофильмов, из радиопередач, из детских музыкальных сказок или из взрослых, потому что некоторые персонажи по своему трикстерскому формату стоят где-то на границе между взрослым и детским и эта антитеза нейтрализуется.
Например, герой Андрея Миронова, когда поет «бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк», по содержанию, наверное, взросляк поет, про эротику там или флирт, что-то про мужчину, который гроза девушек, но он поет это в такой фактуре, в которой актер мог петь за какого-нибудь КОТА или ЕНОТА из детской сказки. И я все это слышал, и это родные семидесятые, из которых мы все вышли, «sweet seventies», где были все эти люди, еноты, эти милые отрицательные персонажи, трикстеры, которые, в общем-то, пришли из мюзикла.
А твоя последняя песня «Шапка с ушками», она же где-то рядом с этими песенками, нет?
Скорее всего.
Мне кажется, можно было бы записать ее с детским хором, и звонкие голоса пели бы с тобой припев.
Да, это могло бы быть красиво. Я недавно делал такое, меня есть длинная песня про то, что мы делаем в Facebook. Там к концу идет рэп, но поскольку в ней есть припев «эх, люли-люли-да-люли», я предложил зрительному залу петь этот припев, а я бы в это время читал рэп. Я подсказывал: в нужных местах читал рэп, а потом вдруг прерывался на полуслове и пел «люли-да-люли», чтобы люди понимали, что они могут с любого момента начинать, с любой точки. И получилась реальная психоделика. Этот прием я подцепил у Тома Зе, который сейчас один из моих основных интересов в музыке. Это ко многим песням можно приложить, если подойти с умом.
Ты говоришь, что ты не актер. Как тогда тебя можно назвать? Кто ты?
Я произвожу определенный контент, то есть я производитель этого контента. Но я и потребитель контента. У меня есть определенный род занятий.
Я поэт-шансонье, какая-то разновидность барда, у меня есть образование, я по образованию, как и ты, филолог, одно время был преподавателем, но давно уже им не являюсь, так что в моей биографии есть и такой важный опыт.
А вопросом идентичности я на сознательном уровне не озадачен. Я не знаю, надо ли мне понимать, с кем я себя идентифицирую.
Когда ты исполняешь разные песни — сегодня куплеты, завтра бразильщину, — у тебя есть ощущение, что ты перевоплощаешься?
Нет, у меня есть ощущение, что я занимаюсь искусством, но не перевоплощением по системе Станиславского. Если оно и есть, то не связано с жанром. Я иногда говорю, что играю по Станиславскому на пианино. Мое музыкальное образование было детским, школьным, но я придумал на этой базе ряд приемов, что-то подсмотрел, что-то по-своему переосмыслил. И это стало своего рода фирменным знаком, манеркой. Я перевоплощаюсь в пианиста и начинаю играть.
Но это все, что я могу сказать о себе и Станиславском. Я на сцене не актерствую, скорее, вхожу в разные виды транса, это другое. Когда работаю, то ставлю технические задачи и их решаю. И они связаны не с перевоплощением, а с положением тела, голоса, исполнением определенной музыки. Правильно спеть или сыграть — это вопрос музыкальной техники и телесной работы. Дело в готовом наборе функций, пусть даже разнообразных, но не бесконечных. Или бесконечных. Это тоже философский вопрос, насколько бесконечно можно импровизировать. Любое такое выступление — это диалектика импровизации и готового формата.
Ты сейчас чувствуешь себя более свободным и раскованным, чем, например, студент Паша, который сидел за пианино и пел песню про Невский проспект?
Я был тогда очень юн, а сейчас стал уже немолодым человеком. Теперь у меня есть опыт, привычка, определенный сложившийся набор приемов, паттернов, тело многое запомнить успело за эти несколько десятков лет. Мастерство, привычка, опыт — они же и свободу дают. Они дают возможность и на автомате кое-что делать, импровизировать.
И спать во время концерта.
Выступать трезвым! Потому что тогда я все время напивался перед концертом, а потом в этом уже не было необходимости. Наоборот.
То есть ты тогда со страху напивался?
А вот это со страху! У меня иногда и сейчас бывает перед концертом стресс. Но это не страх концерта. Это просто нервное состояние, когда ты не успел вовремя собраться, когда тебе нужно заземлиться, перегрузиться. Самый лучший способ — это просто минут пятнадцать подремать, если получается. Иногда получается. В этом месте тоже хорошо заземляться, кстати, это одно из таких мест.
Где? На Лубянке?
На Лубянке, но не потому что она Лубянка! (Шепотом) Я тебе рассказать хочу. В Москве есть несколько мест, которые у меня ассоциируются с тем, что я их никогда не могу запомнить. Это, конечно, на самом деле все неправда.
Просто, видимо, в первый раз я туда ходил при каких-то неприятных для меня обстоятельствах, и сознание включает блокировку, чтоб я чего-нибудь не вспомнил. Ведь если я вспомню, как туда идти, я вспомню еще какую-нибудь гадость.
А бывает и проще. Я действительно что-то долго не мог найти, и это и есть та гадость, которую не хочется вспоминать. И тогда возникает спиралевидный замкнутый круг, гадость заключается в том, что я долго не мог найти дом, а сознание блокирует меня от гадости и не дает вспомнить, где же в итоге я его нашел, и я снова не могу его найти. И вот по той или иной причине в Москве есть ряд таких слепых мест, и на первом месте среди них клуб «Дом», куда нам надо сейчас попасть.
Возможно, это связано с тем, что у меня была тревога, страх и смущение барда, школьника в фортепианной игре, перед серьезным таким проектом, как клуб «Дом», который показывал современное искусство, играл этнику и серьезный авангард. И светлой памяти Коля Дмитриев тогда мне сказал: «Паша, я бы вас позвал, и даже в общем со всем пиететом и симпатией к вам отношусь, но будем говорить прямо: вы же песни петь будете! А у нас тут формат более замысловатый, чем просто петь песни».
Так родилась гармоха. Я придумал такой музыкальный инструмент на базе синтезатора Casio, который назвал «гармоха». С помощью детей обклеил его покемонами и прочим, это довольно известный артефакт.
А сделал я его потому, что хотел позиционировать себя как человека, который может делать что-то более замысловатое, то есть не просто петь песни под минимальный фортепианный аккомпанемент, а демонстрировать некий арт-замысловатый артефакт.
Ну что, вызовем на всякий случай такси?
Разговор третий, на кушетке у Фрейда
Я вот сейчас думаю, что нужно в машине не то чтобы прямо подремать, а я с тобой сейчас буду как на кушетке у товарища Фрейда. Я закрою глаза и буду как бы дремать, но ты мне задашь вопросы и я на них отвечу, спя. А потом проснусь и буду опять бодрствовать.
Давай тогда про заземление. Как ты борешься с возбуждением, со стрессом?
Я стараюсь высыпаться. То, что я сегодня не выспался, это редчайшее исключение. Обычно я высыпаюсь или, по крайней мере, к этому стремлюсь. Другого способа просто нет. Ты многие вещи можешь делать, спя. Но ты не можешь спать, не спя. Есть очень интересная притча, в каком-то дзенском патерике или как там у них называется.
Один монах сказал: «Могу ли я курить, когда медитирую?» Ему сказали: «Ты не можешь. Нельзя!» А другой спросил: «Могу ли я медитировать, когда курю?» Ему сказали: «Конечно, ты можешь медитировать когда угодно».
И опять же вспомним Кэрролла: «Я дышу, когда сплю, я сплю, когда дышу» — Соня. Я — Соня. Иногда я говорю, что меня зовут Паша, это когда я пашу, а иногда я говорю, что меня зовут Соня, это когда я сплю.
То есть такой двуликий Янус? Одна сторона Соня, другая Паша.
Но, может, это не две разных стороны даже. То есть не какой-то там монструозный, божественный, сакраментальный Янус, нет. Просто человек. Вот есть правая и левая рука. Это норма. Мы все спим, потом просыпаемся. Сегодня Паша, завтра Соня. Каждый человек спит по ночам, что ж, он двуликий Янус от этого?
Конечно!
Тогда пусть будет Янус. Или лучше ЯНОС! Получается палиндром, перевернутое СОНЯ. И я тебе хочу сказать, что когда я Соня, мне тоже удается что-то иногда придумать. Во сне написано несколько песен, например, вот такой кусочек из песни детской, из того времени, когда был тот Паша, о котором ты говоришь.
Просит Катя Петю на обед.
Что ты, Катя, Пети больше нет:
Котик Вася съел его крыло,
А потом и все его телО.
Или еще вот припев: «Сломанное не ломается» — это тоже во сне написано.
Ну что, кажется, пора просыпаться.