Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12 романа "Юродивый и смерть" в нашем журнале.
Автор: Юрий Солоневич
3.3. Теория и жизнь
Я вышел из своего офиса, сказав секретарше, что иду в кафе. И медленно побрел по улице. Но теперь я не просто гулял, скользя взглядом по всему, что встречалось на моём пути. Я разучился просто гулять и просто смотреть. Теперь я цепко вглядывался в окружающий мир и соотносил свои наблюдения с выкладками ХВН. Я раскладывал объекты на составляющие их субъекты и прослеживал ход их эволюции.
Идущую мне навстречу молодую семейную пару я тут же квалифицировал как объект, возникший в результате слияния мужчины и женщины. Время для их семьи начало исчисляться с момента их объединения в одно целое. А ребёнок в коляске, которую бережно толкал перед собой папа, стал новым уровнем эволюции семьи.
Слияние двух семей лежало в основе рода. Аналогично возникло племя, которое и основало когда-то этот город. Далее легко прослеживалась связь между городами в государстве и между государствами в человеческой цивилизации.
Человек, семья, коллектив, государство, человечество — во всех этих объектах просматривался единый алгоритм эволюции. Более того, человек был субъектом семьи, семья — субъектом государства, государство — субъектом человечества. Всё было устроено аналогично, и всё в своём становлении проходило этапы «эмбрионального» развития. Каждый объект состоял из ядра и оболочки с её новыми уровнями и подуровнями. Каждый объект имел своё время и своё пространство. Человек был субъектом во времени семьи, которое выступало для него пространством. Семья была субъектом времени государства, которое выступало для неё пространством.
Атом развивается по расширяющейся спирали. Двойная спираль ДНК — продукт эволюции от кванта света до человека. Общественные формации, начиная от первобытной, тоже выстроены в форме расширяющейся спирали. Всё новое — это старое, в которое добавлен некий новый параметр.
Советский Союз успешно эволюционировал, объединяя как объект в качестве субъектов полтора десятка республик. Но, когда потенциал Коммунистической партии ослаб, а у республик было достаточно самостоятельности, сверхдержава распалась, и её время потекло вспять. Целостность системы сохранялась только при условии сильного влияния ядра и слабости периферии. Разрушение вертикали власти, как и разрыв нервных связей, приводит к смерти и государства, и человека.
Я рассуждал обо всем этом, неторопливо обедая в кафе. За соседним столиком перекусывал молодой человек, ухитряясь при этом стучать по клавиатуре ноутбука. И тут меня осенило: интернет, как глобальная оболочка человечества, завершил процесс формирования земной цивилизации. Теперь человечество — единый объект, состоящий из взаимно связанных субъектов. А значит, к такому объекту также применим Периодический закон.
У меня отпало всякое сомнение, что и звёздные системы устроены аналогично. ХВН разложил меня на лопатки. Теперь мне уже не терпелось дочитать его «завещание». И я, наскоро доев остатки обеда, поспешил в свой кабинет.
3.4. «Завещание» ХВН
Тетрадка лежала на моём столе, открытая на последней прочитанной мною странице. Я продолжил чтение, отметив про себя, что вся предыдущая информация мною принимается как правильная.
«Ну, вот и всё самое главное, что вам надо понять. Периодическая система — ключ к открытию абсолютно всех тайн Вселенной. Она — простейший элемент мироздания, который только усложняется на более высоких уровнях эволюции, оставаясь принципиально неизменной. Развитие идёт по расширяющейся двойной спирали. Применяйте Периодическую систему как простейший шаблон, элементарную структуру Вселенной, и вы поймёте суть любого процесса».
Я снова отложил тетрадку и стал обдумывать доводы ХВН.
В принципе всё было ясно. В цепочке атом — человек — государство — человечество Периодический закон действовал неукоснительно. Дети в семье вырастали, набирались «энергии» и становились самостоятельными. Города в стране становились мегаполисами, а окружавшие их деревни превращались в города. Субъекты федерации тяготели к самостоятельности и добивались её всеми правдами и неправдами. Имеющие сильную энергетику попросту воевали за своё отделение в качестве самостоятельного объекта. Аналогично в бизнесе от ведущего предприятия отпочковывались дочерние.
Потеря ядром контроля над периферией становится причиной распада объекта. Это естественный процесс. Распад Советского Союза, как и любой империи, — это естественное завершение эволюции системы. Нельзя удержать цепями тех, кто обладает достаточной силой, чтобы разорвать эти цепи.
Всё цвело и пахло до тех пор, пока не менялись внешние условия. Кризисы разрушали самые сильные цивилизации и обращали их время вспять. Всё распадалось до предыдущих, устойчивых в новых условиях состояний, из которых создавались новые объекты.
Всё, точка, эта тема меня больше не волновала. Я был полностью согласен с ХВН. Он ответил на данные вопросы полностью. Но не коснулся основы основ — не прояснил пока того, какой смысл лежал в том, что «я — есть». Он всего лишь вскользь отметил, что эталон совершенства есть внутри каждого объекта.
3.5. Очередной виток безумия
Я перевернул страничку тетради и стал читать дальше, надеясь всё-таки получить ответ и на вопрос вопросов. Увы, меня ждало разочарование. Было похоже, что на ХВН вновь нашло его безумие. Даже почерк его стал другим: буквы заострились, исказились, как отражённые в кривом зеркале. Слова наползали друг на друга, а строчки искривились, разбегаясь то вверх, то вниз.
После прочтения первого же предложения меня словно окатило огромной, холодной океанской волной.
«Как вы думаете, сколько вы ещё проживёте?»
Я невольно поёжился. У меня было такое ощущение, что ХВН, подобно Ивану Сусанину, сознательно завёл меня в такой лабиринт, выхода из которого попросту нет. Вёл, говорил, убаюкивал, и вдруг раз — стена. Холодная, серая каменная стена, закрывающая собой все краски мира. Забрезжившая было надежда на хеппи енд разбилась об эту стену на мельчайшие осколки. Не бывает счастливого конца.
Дальнейший текст я читал не вникая. Просто повторял про себя слова, как песню на иностранном языке.
«Что вы сделаете в последний миг своей жизни? О чём будете думать? Что вспомните?
А вспомнить надо, потому что весь мир у меня под ногами, и я вижу всё, что есть, в бесконечности его, равной бесконечности меня. Я бесконечен уже потому, что я есть. И моё происхождение я прослеживаю до кванта света, он — на линии горизонта. Далее же я пока не прослеживаю, но оно идёт далее, ибо всякое следствие имеет причину. Мои истоки — в бесконечности, в однонаправленной бесконечности. И в другую сторону я повернусь после смерти, распадаясь на фрагменты, и фрагменты повторят мою судьбу. Я — точка, маленький квант в условных границах от рождения до смерти. За этими границами я буду уже не я. Я — конечен, ограничен с двух сторон в пространстве. А внутри границ — моё время.
Вспомнить всё, всё, что было со мной до моего рождения, даже то, как я с братьями убил своего праотца — и я вспомню будущее.
Заботы поглощают и уничтожают. Уничтожают то, что свято: душу, Эфир, истину, неизменность. Неизменность бесконечна, а заботы конечны и мелки. И надо уйти от забот. От тех, которые есть порождение денег. Просто уйти по дороге, и идти неведомо куда, и смотреть, и видеть, и не видеть, и плакать от этой радости невиденья и виденья всего, и о том малом, что встретишь, и молиться, глядя на то малое. Молиться тому великому, что в нём содержится, что в нём отражается, что мерцает багряным огнём в его глубине. Темнота — это бесконечно слабое мерцание огня. Его надо рассмотреть, и тогда поймёшь смысл бессмертия, содержащегося в смерти. Тогда поймёшь своё величие, равное величию всего, что есть. И поймёшь величие всего, что есть величие самого малого, самого хрупкого и беззащитного. И защитишь его собой, и рука не поднимется разрушить, потому что оно свято. Свято всё, что есть, ибо оно есть часть Бога. Кто поднимет руку на Бога, тот истинно безумен, и, поднимая руку, поднимает на себя, и беда его им самим создана. Эфир — это принцип, крест из осей пространства и времени. Наблюдение неизменных величин с различной степенью субъективности порождает всё многообразие мира. Это многообразие, эти сходящиеся в точку железнодорожные рельсы — не иллюзия. Это тот самый слон, которого исследуют слепцы. Эфир вечен и неизменен. Он нематериален, но лежит в основе материи. Это нельзя объяснить, это должно прийти само, как всплеск огня, как большой взрыв, как откровение. Надо быть просто готовым, готовым каждую минуту. Откровение возникает внутри и только потом приходит извне. Появляется резонанс между внутренним и внешним, способность видеть, различать, распознавать. Как будто слепой прозревает... Плоская окружность узнаёт понятие объёма, становится частью сферы. И это не спутаешь ни с чем. Истина будет свидетельствовать сама о себе.
До конца ничего знать невозможно. Тот последний квант, который никогда не узнаешь, надо просто чувствовать, понимать. Понимание — выше знания. Вера и понимание — их словами не передать. Но и в том, и в другом случае есть одно общее: страдание должно быть велико. Оно должно затмевать рассудок, небо, Вселенную...
Чего хочу? Чего я хочу? Не знаю. Ничего. Всё — тлен, всё — мимолётно, к чему ни прикоснись. Даже к нему — есть ещё выше. Один только Эфир незыблем, как скала. Но он — нематериален. Его попросту нет. Материальны его частные проявления. Материя существует относительно нематерии, общее — относительно частного, бесконечное — относительно конечного. Там, в глубине, в холодной глубине сознания — она, душа. Не добраться до неё, сколько ни погружайся. Это от неё тоска исходит, тоска смертная. Это она манит меня, она притягивает магнитом смерти. Абсолютное небытие — только оно спокойно и может успокоить. Но оно не подпускает, сколько ни молись. Всё какая-то ниточка тянется в мир плотский.
Но я пойду, я буду идти, мне надо исчезнуть совсем. По полю, вдоль леса, так, через речку, по холодной росе, утром, навстречу солнцу, которое не светит. И восход его чувствуется по той темноте, которая выплывает из-за горизонта Вселенной. Именно туда мне и надо. Только там и может найти свой приют убогий странник, приют и покой, как ответ на вопрос вопросов: зачем я был? Потому что мне надо, я этого хочу и не боюсь. И это надо всем, кого люблю. Бегают они по травке и греются на солнышке, они хорошие и не хочу их терять. Это всё уйдёт, и не будет, но что-то я не боюсь.
Не боюсь, потому что меня уже нет. Я ещё есть, но уже определён мой срок, как приход ночи после ясного дня. Ночи, которая пока ещё спрятана за линией горизонта, но неумолимо вращается Земля. А следующее утро уже будет без меня. Это та истина, которая делает меня свободным. Делает тем, кто я есть на самом деле, без лжи и лицемерия.
Иногда я хочу, чтобы меня обняла мама и закрыла собою от всего мира.
Когда будет совсем всё плохо, вечером сядьте перед зеркалом. Возьмите свечу и поставьте её перед ним на уровне своих глаз. Второе зеркало установите за собой и настройте оба зеркала так, чтобы в них отражалось множество свечей перед и за вами. Смотрите на пламя и представьте себе, что вы стоите на краю своей жизни. О чём вы будете думать? При этом попытайтесь увидеть последнюю свечу, и вы заметите, как он смотрит на вас сквозь её пламя. Кто он? Увидите сами. А потом, утром, всё изменится.
Только не забывайте про выход из лабиринта — как его отыскать среди множества зажжённых свечей. И если вы не сможете отличить настоящую свечу от её отражения в зеркале, не сможете почувствовать издали исходящее от неё тепло, вы никогда не сможете вернуться обратно. Вы запутаетесь в отражениях, утонете в их многообразии, и сами тоже станете отражением. Контрольная свеча, которая помогает отличить мир иллюзии от мира реальных, материальных вещей, — она греет, не только светит. Пламя согревает, а его отражение только светит. Если нет тепла, если оно не ощущается, это не материя, это иллюзия, и в ней живут только образы. У каждого из них своя судьба. Да, они чувствуют боль, и радость, и горе, и отчаяние. Вернее, это вы чувствуете то, что чувствуют они. Иногда кажется, что кровь, кровь не настоящая. Это как кетчуп в киносъёмке. Это не так. Всё всегда и везде — настоящее. И в кино, и во сне. Ты в глаза посмотри. Тому, кто умирает, посмотри и тогда сам узнаешь, настоящая кровь или нет. Даже если она сделана из кетчупа. И пламя свечи в глазах отражается по-настоящему. Нет, я вас не пугаю. Но если вы ступите на этот путь, обратно уже, скорее всего, не вернётесь. Вам будет только казаться, что вы вернулись. Всё будет то же, и свеча будет не только светить, но и греть, обжигать пламенем. Но вы будете уже не тот. У вас в глазах будет отражение... отражение того, чего пока ещё нет. Но что обязательно будет. Глаза — те же антенны, и ими можно воспринимать будущее. Надо только их закрыть. Когда они открыты, мы видим прошлое, материальное, и оно затмевает собой будущее. Закройте глаза и смотрите закрытыми глазами немного как бы вверх. И вы увидите будущее, если захотите. Если очень захотите, если почувствуете эту боль и этот страх. Боль, как в сломанном позвоночнике. Как в сломанных ногах. И страх оттого, что вы уже не можете убежать... Никогда... И никогда уже не сможете. Это необратимо. Здесь необратимо. Но там оно ещё неявно. И когда вернётесь, то можете всё изменить. Достаточно только хоть что-то чуть-чуть изменить. И тогда Ибрагим будет жив. Тогда он не погибнет из-за вас. Но за это вы заплатите временем. Сколько времени вы будете там, столько вас не будет здесь. За всё выдающееся надо платить страхом и болью. Страх сделал из Мессинга ясновидящего. Боль сделала Вангу прорицателем. Их мозг подвергся пытке, и его нормальная работа нарушилась. Они научились видеть не глазами, а мозгом. И видеть то, чего пока ещё нет, для чего только созданы формы. События будущего уже есть здесь и сейчас в виде незаполненных клеточек Периодической системы. И предсказать, чем они будут заполнены, не так уж и сложно. Если убрать всё, что мешает видеть. Видеть не глазами. Время надо видеть внутренним взором. Это можно, если очень захотеть, если пройти через страх и боль. И при этом не погибнуть.
А гибнет всё, рано или поздно всё, что создавалось, собиралось из крупиц внешнего мира, начинает разрушаться. Нет ничего нашего. Всё взято в долг, на время. И долги надо отдавать. Не вы — причина разрушений и смерти. Вселенная не станет делать исключений ни для кого: ни для человека, ни для сверхчеловека. С какой стати? Потому, что мы ходим на двух ногах? Причина смерти — рождение. То, что рождается и растёт, расширяется в границах, рано или поздно разрушится. Хотите что-то изменить — пожалуйста. Только от перемены мест слагаемых сумма остаётся неизменной».
Я прочитал эту часть «Завещания» залпом, как песню на иностранном языке. И у меня возникло ощущение, что я понял этот текст. На какое-то мгновение всё в написанных словах было прозрачно и понятно. Прозрачно, понятно и даже красиво. Всё было красиво, и смерть — тоже. Но потом стройная логическая система вдруг исказилась, совсем как буквы на листке в сновидении. И истина вновь ускользнула от меня. Но я уже знал: она вернётся. Рано или поздно я вновь увижу всё, что будет, своими глазами.
Последними фразами в тетради были:
«Всё вернётся. С нами или без нас. Не печальтесь. Делайте только то, что просят от вас они. Те, кто нуждается в вашей защите.
Я не могу сказать, станет ли ваша жизнь от этого хуже или лучше. Не знаю: может, станет хуже, а может, в ней появится такой восторг, от которого невозможно отказаться... Решать придётся самому. Тепло от света, ориентируйтесь по теплу от света. Свет без тепла — отражение. То, от чего идёт тепло, — настоящее».
Я нашёл в конце тетради сложенный вдвое листок. На нём было написано: «Прочтите, когда сядете перед свечой:
Абанус, абарис, абас,
Абара в нощи темнотой охватиши,
Огневище стало духом убиенным.
С трёх сторон, с трёх рожон
чёрным светом распявши,
чёрным зверем отдавши,
изыди из ничто,
покажись, появись, разверзнись…»
3.6. Майдан — новое слово в моём лексиконе
После прочтения последних страниц тетрадки во мне возникло некоторое раздражение: я ожидал прочесть что-то более важное, существенное. И в то же время я ощутил некоторую тревогу. Почему ХВН вдруг озаглавил написанный текст как «Завещание»?
Я взял свой телефон и набрал номер главврача «индома».
Поздоровавшись, я задал дежурный вопрос:
— Как дела?
— Его нет, — ответил Яков Сергеевич после некоторого молчания.
— Как нет? — переспросил я, холодея от плохого предчувствия.
— Не знаю, что и сказать. Он исчез. Испарился. Утром все встали, а его нет.
Мои опасения были не напрасными.
— А вещи?
— Исчез вместе с вещами. Кто-то думает, что подался на Майдан, революцию делать. Там, мол, и покормят, и отогреют. Но я думаю, что вряд ли. К нему накануне вечером приходил этот худощавый евнухоид из музея. Он-то наверняка знает.
Я узнал про Майдан в Киеве из теленовостей, но не придал этому событию никакого значения. Собственно, я не понимал его сути. Что там мог делать ХВН?
— Ты что-то предпринимаешь? — спросил я у Якова Сергеевича.
— Наивный ты человек, — ответил он. — Сейчас порядочные люди бесследно исчезают, и никто даже не чешется. А за полудурка, извини, никому и в голову не придёт переживать. Кроме тебя, наверное. Да и тебе я советую забыть. Если хочешь, я тебе другого предложу для бесед. Поверь, параноидальный бред куда интереснее шизофренического!
Несмотря на свои резкие слова, Яков Сергеевич был обеспокоен. Я это чувствовал по его интонации. Может, он не хотел терять контакт со мной? А может, его встревожили последние события в Киеве?
— Наш договор остаётся в силе, — сказал я. — Вид на жительство и другая помощь от меня тебе гарантированы. Я держу своё слово.
— Спасибо, — его голос потеплел. — А то я тут уже подумывал самому лечь в какую-нибудь свою палату. Сымитировать психическое расстройство я смогу профессионально. А что, он тебе опять понадобился?
— Да. Он так преподносит информацию, что после ответа на один вопрос возникает десяток других.
— И без него никак?
— Даже не знаю. Хотелось бы с ним продолжить.
— Трудно сказать, как тебе его найти. Попробуй через музейщика.
— А если самому в Киев поехать?
— Поедешь — можешь и не вернуться. Москали сегодня там не в почете. Тебе оно надо? А его, если и найдёшь, всё равно не уговоришь вернуться. И силой не увезёшь. Подожди, пока уляжется. А там видно будет. Ты что, спешишь жить? Или тебе нечем заняться?
И я подумал, что мне действительно нечем заняться. Может, если бы я вставал и ложился с одной мыслью: «Чем накормить детей?», в мою голову не лезли бы другие вопросы о вечном и бесконечном. Они, как яд, пропитали моё сознание и не давали мне тех маленьких радостей жизни, которые так греют душу простым людям. Тем людям, которые живут ради своих родных и близких, ради детей и внуков, просто не думая о себе. А что ещё надо тем, кто каждый день, каждый миг живёт любовью к другим?
3.7. Отцы и дети
На погранпереходе ко мне в машину подсел Витька. Лицо его было красным, и я почувствовал в салоне запах спиртного.
Витька без лишних слов проштамповал мои документы и, вынув из нагрудного кармана ключ от моей квартиры, протянул его мне.
— Что так? — спросил я. — Передумал сына прятать?
— Что за время настало, что такие дурные дети вырастают? — вопросом на вопрос ответил Витька. — Их кормишь, одеваешь, машины покупаешь, а в ответ — ты, батька, полный дурак и ничего не смыслишь в жизни.
— А что случилось? — опять спросил я.
— Мой полоумный сынок на Майдан подался. Сманил его один. Афганец бывший. Тому лишь бы подраться. На всех свадьбах рубашку на забор вешает, и понеслась душа в рай! Где пьянка и драка — там он первый. А тут такая лафа — костры пали, морды бей, и никакой тебе ответственности.
— Так по какому поводу буза? — опять спросил я.
Витька ответил не сразу.
— Вот возьми и замени меня на этом месте, — он показал рукой в сторону синего вагончика, в котором располагались украинские таможенники. — И что, другой брать не будет? Будет ещё больше меня. Так и там, в Киеве, кого ни поставь — все будут под себя грести. А люди погибнут. Кто-то же им, дурным, вбил в голову, что надо за лучшую жизнь на баррикады идти. Как будто сейчас она совсем плохая. Дом есть, машина есть, не голодный, одет в заграничное. Ну, понятно, этот афганец: его хлебом не корми, а дай повоевать, поубивать, пограбить. В крови у него это. А моему-то зачем?
Он опустил голову и закрыл лицо ладонями. Потом, с трудом сдерживая слёзы, спросил у меня:
— Скажи, что мне делать?
— Не знаю, — честно ответил я.
— Ладно, — махнул рукой Витька. — Разберёмся. Молодым свой розум не вставишь. Я своему батьке слова поперёк не мог сказать. Может, они с жиру бесятся? Так я ему питание урежу! — и, уже обращаясь непосредственно ко мне, спросил: — А ты куда? Может, тоже майданить?
— Майданить я не буду. Но не исключено, что в Киев поеду.
— Тогда поменяй доллары на мелкие купюры. Шушере всякой там, сержантам или прапорам, давай не больше пятерки на всех. Офицерам до капитана — десятку. Старшим офицерам — двадцатку. Может, тогда и доедешь и машину не отожмут.
— А генералам? — попытался пошутить я.
— Эти, если им попадёшься, отпустят только в чём мать родила, — серьёзно ответил Витька. — Если ещё отпустят… Я б им дал бы пару раз. Перевешать бы их всех, то и войн бы не было. Простые люди меж собой быстро бы поладили. Вместо того, чтоб искать причину подраться, лучше искать повод всем разом за стол сесть. А ты как, сильно торопишься? Или заедем ко мне? Я скоро сменюсь.
— А повод какой?
— На свежину! Вчера мой дружбан, прапор-погранец, мне целую лопатку приволок: они лося тут завалили. Им в погранзоне закон не писан, они тут сами — закон. Они говорят: «Если Родина думает, что она нам платит, то пусть думает, что мы её охраняем!»
Я изобразил на лице подобие улыбки, подумав, что «окно» на границе мне ещё может пригодиться: у ХВН паспорта, конечно, не было.
— Нет, не сегодня, на обратном пути разве, — сказал я.
— Обещаешь? Я тогда ещё чего-нибудь раздобуду. Мне с тобой за чаркой посидеть, как помолодеть. Нет, ты понял: я тебя сильно уважаю!
Сказав это, Витька вылез из машины, а я уехал, уже всерьез обеспокоенный непонятными событиями в Украине.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите Юрия Солоневича переводом с пометкой "Для Юрия Солоневича".