Стоим на площади Краснопресненской заставы с коллегой Катей – 40 килограммов живого веса, узкое черное платье с веселой пелеринкой, крошечные ботиночки, буйная копна волос - вылитая фея Динь-Динь из «Питера Пэна». Для нее, как и для меня, этот район связан прежде всего с журналистской работой, только поколение другое. Другие зарплаты, другие напитки и другие воспоминания. Хотя картинка, существовавшая до того, как по мановению руки ставшего мэром Москвы Сергея Собянина была очищена эта площадь, знакома нам обеим. Вот как примерно это выглядело.
Вокруг памятника героям революции 1905 года, уже привычно вписавшегося в пейзаж и больше не пугающего своими размерами, толпятся разноцветные палатки и павильончики. Народ примостился на парапетах, попивает пиво. Бойко идет распродажа книг с лотка напротив магазинчика женского белья. За метро – вечная ярмарка саженцев. У входа поют ребята в камуфляже, заглушая дяденьку с баяном, традиционно в любую погоду сидящего на походном раскладном стуле в начале подземного перехода. Сверху, на баяне, тетрадка со стихами, которые он периодически с выражением зачитывает. Наискосок, через площадь, виднеется уже грязно-белая громада (да не такая уж громада!) издательства «Московская правда».
Из метро налево, где: «такси не нужно?» и «садитесь-в-маршруточку-одно-место-осталось», переходим Пресненский Вал. Тут на углу у «Бенеттона» (бывшего Мосторга авторства знаменитых братьев Весниных), где раньше располагался большой советский универмаг, перехлестываются несущиеся с двух сторон пешеходные потоки – как в прежние, доподземнопереходные времена. Рассвистывая грудью воздух, норовя успеть одолеть двойную перебежку. Машины боязливо жмутся в черте оседлости. Наконец мы переходим Красную Пресню и оказываемся на Трехгорном валу, бывшем когда-то частью совсем не по-пролетарски звучащего Камер-Коллежского вала.
Справа некое подобие бульвара, на котором мамы выгуливают свои коляски в тщетной иллюзии, что на этом островке между площадью, Трехгорным валом и Шмитовским проездом можно дышать. Парк имени Декабрьского вооружённого восстания, он же - сквер 1905 года был разбит на месте пустыря еще в 1920 году. Местные жители питают к этому фантомному оазису нежные чувства. Помню, как-то после сдачи номера спешу домой. Зима. Вокруг никого. Вдоль ограды идет мужчина, ушел в себя, задумался. Совершенно машинально поднимает руку вверх и трогает ветки. Сыплется снег. Так ветку за веткой, на всем пути. И снег за ним тюлевой занавеской падает. Привычный жест, каким, не замечая, дома по стенке проводят.
– Мне здесь знаешь что нравится? – оборачивается Катя, – Ленин. Он такой славный, домашний, как нам в детском саду рассказывали. Сидит на пригорке: высоко сижу, далеко гляжу – Ильич! И трогательные кисточки на кресле.
Памятник этот поселился сюда в 1963 году. А по случаю 100-летия вождя мирового пролетариата вокруг посадили алые розы, на дощечке написали: «Вечно живому Ленину 100 болгарских роз. 12.V.1970. Димитровский район Софии». В 2000-х, когда пиетета к вождю поубавилось, Ильич подвергся нападению: сначала ухитрились оставить вмятину на кованом медном лбу, а позже и вовсе облили краской. Но в 2016 году реставрировали, и вот он снова вечно живой.
– А еще там скамейки были, – продолжаю я. – Про них говорили «сядешь – не встанешь, встанешь – не пойдешь». Такой изгиб, что в них садишься и сразу уезжаешь вглубь. Если кто сел целоваться – это навсегда. А на ближайшем к площади краю бульвара – видела? – рабочий Шадра с булыжником, который «орудие пролетариата». Бронзовый. А гипсовая копия – в Третьяковке.
– Да, булыжники сейчас не в моде, – отрешенно замечает спутница, видимо, задумавшись о пользе фасона скамеек.