Воздух застыл. Знойный, недвижимый, даже в приоткрытое окно не проникал легкий освежающий ветерок. По комнате плыл аромат жасмина, распавшегося белым облаком в вазе не столе. Вдруг, из соседнего дома донеслись несмелые звуки пианино, кто-то разучивал сюиту Баха. Время перевернулось.
Стоял такой же летний напоенный солнцем день. Позади школа, только что откружилось белое сатиновое платье в вальсе на выпускном. А впереди целая жизнь. Какой-то она будет? В приоткрытое окно доносились звуки пианино с четвертого этажа: девочка из параллельного класса собиралась поступать в консерваторию. В окно влетел бумажный самолетик – смешной влюбленный мальчишка из соседнего двора уносился прочь на велосипеде. А под окном благоухал жасмин.
Горе накрыло разом, оглушило правительственным сообщением из репродуктора в полдень: Молотов объявил о начале войны.
Сначала жизнь текла привычным ходом, только из каждого дома, каждой квартиры стали уходить на фронт мужчины. Ушел и папа. Лица людей приобрели скорбное выражение: шли тяжелые бои и отступление, фронт приближался, приближалась зима, приближались голод и холод. А потом город наводнила смерть. Начались бомбежки с воем сирен, тяжелым грохотом, сотрясавшим землю. И стены домов рушились, судьбы рушились, надежды рушились. Полетели похоронки. В город стали прибывать раненные. Школа превратилась в госпиталь. Руки ныли от стирки километров бинтов, пропитанных кровью и гноем. Однажды раненный солдат стоном привлек внимание. Совсем седой, заросший жесткой щетиной, а лицо молодое и глаза – очень знакомые глаза. Ранение смертельное, с таким не живут. Хирурги сделали что смогли. Они в эти годы делали невозможное, сутками не отходя от операционных столов, еле стоя на ногах от нечеловеческой усталости и голода. Глаза, где же она видела эти глаза? В память влетел бумажный самолетик. Он умер ночью у нее на руках. И папа не вернулся с фронта. И та девочка с четвертого этажа: их оркестр прямо во время концерта на передовой накрыло снарядом.
В древнем потертом кресле застыла старушка. На сухие узловатые руки пробежав по морщинкам срывались редкие слезы. По комнате плыли Бах и аромат жасмина.