- Предлагаю не изображать из себя маленькую девочку и не хныкать.
Хорошо ему говорить. Да, я не люблю уколы. А кто их любит? Вы любите? Да фига.
- В вашем госпитале прямо не сестры, а волшебницы. Я им даже завидую с вашими-то венами. Сейчас поиграем в игру - найди ее там, где ее нет. Придется потерпеть.
Обожаю врачей. Даже если рядом сидит не врач, а фельдшер скорой помощи. Он все равно врач, как еще-то? И ужасно люблю непередаваемый врачебный цинизм, где только и нужно поискать повода поржать.
- О, я нашел. Руку сжал, лежим, не плачем. И знакомимся с новыми ощущениями.
Чо?! А?! Ух ты…
Никогда бы не подумал, что внутрь можно закачать что-то горячее. А можно, когда от макушки и до пяток идет обжигающая волна тепла. Елы-палы…
- Обычно на третьем вводе многие считают, что обоссались.
Сестра за столом смеется, фельдшер доволен, улыбается, шутка удалась. Максимилиан сидит у фельдшерской ноги и непонимающе тыкается черным носом в нее, чередуя с их пластиковым ящиком.
- Так… еще раз. Все нормально?
А то… И впрямь, как штаны намочил.
- Это все потому, что у вас в прихожке Перумов на полу стоит, как такое можно простить?
Фельдшера зовут Эдуард, он бородат, молод и сейчас спокоен. Десять минут назад спокойствия и веселости в его глазах не замечал, а легкий страх начал превращаться во что-то большое. Фельдшер работал очень быстро, мягко и совершенно полностью напоминал нашего же кота, сейчас нюхающего уже его колено.
- У меня их четверо, вот ему и интересно, - делится Эдуард, - так, последний заход, приготовились, поехали…
Ух, видно, вогнал в меня все оставшееся. Да и ладно.
- … так где он воевал? – почему-то как через вату.
Отвечаю ему сам, чего я, маленький что ли, мамка нужна. Эдуард пожевывает ус и вздыхает. В руках листок кардиограммы, Катя смотрит на нее странно, по-детски и с ожиданием чего-то хорошего. Хорошего в ней не особо много, хотя плохого нет от слова «совсем». Умереть мне явно не грозит, хотя и здоровым особо не назовешь. Сестра уже заканчивает строчить что-то сам в своих листках, совещание у них проходит молчаливо, с кивками и показыванием каких-то бумажек.
- Так… - Эдуард, оказывается, уже отошел просмотреть имеющуюся макулатуру, связанную с медицинским полисом и теперь явно решил – что делать дальше. Осталось главное: убедить в своем решении очередного взрослого ребенка.
- Значит…
- Номер больницы?
- Шестерка, на Советской Армии.
- Поехали.
Бородатый молодой парняга в зеленом чуть удивленно хмыкает. Чего тут хмыкать?
Редко когда бывает по-настоящему страшно, по пальцам пересчитать можно. Когда тебя проверяют на инсульт, очень быстро и как-то обидно, по-детски, не договаривая плохого, страшно становится быстро и незаметно.
Вот только думаешь – а, бывает, на жаре слишком много торчал, замутило, сейчас отпустит… И вдруг тебя мнут, щупают, заставляют делать одно-другое-третье, быстро и желательно максимально напрягаясь, цепляют датчики, меряют и опять меряют давление, туда-сюда…
Грустно, в общем. Хотя и в чем-то смешно. Фельдшер-таки попался изрядно веселый и, догнав меня, решительно идущего пешком по лестнице вниз, как-то незаметно подхватил, придержал, забалаболил опять в ухо что-то, про непрекращающуюся рвоту, фонтаном бьющую в потолок, про анекдоты от пострадавшего в аварии и валявшегося в машине под обезболивающим, и опять и снова, как и должен, наверное, уметь заговаривать зубы любой врач.
Смешно стало уже потом. Когда, выйдя из больницы и глядя на совершенно утренний город, светло-рассветный, зевая и ощущая, как убегает, наконец-то, боль из затылка, понимаешь:
- Ничего так погуляли, сколько километров-то прошли?
И в зеркале-то уже отражались твои глаза, когда умывался… а вовсе не красные мутные зенки совершенно другого человека. Катя вон, ища такси, вроде бы и улыбается, а сама нервничает. М-да…
И страшно и смешно, короче. Врагу не пожелаешь.