Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7 романа "Юродивый и смерть" в нашем журнале.
Автор: Юрий Солоневич
2.4. Маятник судьбы
Утром, даже не позавтракав, я поехал в «индом». Мне не терпелось рассказать ХВН о событиях последней ночи. Но вначале у меня был разговор с главврачом. Заметив мою машину, он остановился перед входом в больничный корпус и знаком руки поманил меня. Конечно, нам было о чём поговорить, и для большей откровенности разговора я прихватил с собой бутылку армянского коньяка и пакетик с лимонами.
Кабинет у Якова Сергеевича (так звали главврача) был очень скромным: несколько шкафов с заставленными книгами полками да старинный, с деревянным корпусом ламповый радиоприёмник на подоконнике. Правда, на столе, сдвинутый к самому краю, стоял громоздкий монитор компьютера. К нему была придвинута чёрная клавиатура. И, судя по отчётливо заметной пыли, ею никто не пользовался как минимум несколько недель.
Мы с Яковом Сергеевичем, если судить по внешнему виду, были почти ровесники. И контакт между нами установился легко. Поэтому я без лишних разговоров водрузил бутылку и пакет на стол.
— Жаль, с утра не могу, — сказал он.
— Тогда спрячь на потом, — сказал я, устраиваясь на стуле.
Я очень хорошо знал, что все врачи одинаково положительно относятся к подаркам.
Мы были на «ты» практически с первой встречи. Это было легко, естественно.
Яков Сергеевич, не скрывая радости от презента, спрятал коньяк и лимоны в ящик стола.
— Ну, нашёл что-нибудь интересное? — спросил он, когда мы устроились на стоящем возле стены сравнительно новом диване.
— Да, интересного много. Правда, не всё понятно, — ответил я.
— Людей с психическими отклонениями трудно понять. А этот Харченко — он может быть и гением. Ломбразо читал?
— Нет, — ответил я. — Значит, его фамилия Харченко?
— Харченко Владимир Николаевич. Так у нас в карточке написано. А как на самом деле — неизвестно. Его нашли без документов. Впрочем, в таких заведениях, как наше, не редкость пациенты без документов. Но все они, как правило, достаточно примитивные. Харченко — нет, этот — с «багажом». Он и компьютер воскресил. Я его сыну купил. Да, видно, бракованный попался. И месяца не проработал. Я кому-то рассказывал про эту беду, а Харченко услышал и вызвался починить. Уж не знаю как, но починил. А сын уже к тому времени другой купил. Вот я этот здесь и оставил — от скуки пасьянс раскладывать. Ну, и Харченко разрешаю. Он коммуникабельный.
— А о его прошлом что известно?
— Ничего. Он замыкается при первом же вопросе. Возможно, там ничего хорошего не осталось. Не исключаю, что и искалечили его ещё в детстве. Отсюда и раздвоение личности.
— Да, я тоже заметил, что он бывает разным.
— Мы все бываем разными. Раздвоение, диссоциация присущи многим. Я бы даже заболеванием это не назвал. Случай, правда, неординарный. Но он не псих с бытовой точки зрения. Ну, бывают иногда видения. Так они у всех бывают. Особенно когда перепьешь. А его я держу из жалости, как бездомного. Безусловно, он отрабатывает такую благотворительность. Столько интересной информации мне из интернета накачал! И проблем, как с другими, с ним нету. А сейчас я доволен тем, что ты им заинтересовался. Он как-то ожил. Думаю, ему ваши разговоры идут на пользу. А тебе?
— Мне интересно, но, повторяю, не всё понятно.
— Мне тоже было многое непонятно. Как он отмороженные пальцы спас, например. А потом я нашёл в Киеве такого врача — Болотова. Оказалось, он давно эту методику знал. Так что, вполне возможно, Харченко будет тебе полезен.
Мы немного помолчали. Потом он спросил:
— У тебя есть связи, чтобы поспособствовать получению вашего гражданства?
— Поспособствуем, если надо.
— Это так, на всякий случай. Не исключаю, что придётся бросить всё и уехать.
— Что так?
— Предчувствие нехорошее. Дело даже не в задержке зарплаты — к этому все уже давно привыкли. Люди какими-то злыми стали.
— Думаешь, у нас лучше?
— Думаю, что да, лучше. У нас никто и ни за что не отвечает. А это значит, что будет хаос. Он уже есть, а дальше будет больше.
На этом тема закрылась, но я понял, что продолжение разговора обязательно будет.
В этот день Яков Сергеевич — мы хоть и были на «ты», но обращались друг к другу по имени-отчеству — устроил мою встречу с ХВН в «красном уголке», поскольку небо было хмурым и накрапывал маленький дождик. И мы с Харченко разместились на запыленных, установленных в ряды откидывающихся креслах. Я рассказал ему о своём сне и о том, как мне было страшно.
Он смотрел на меня не отрываясь. Его глаза-локаторы были широко раскрыты, зрачки расширены и ноздри раздувались, как у хищника перед броском на беззащитную жертву.
Я не хотел вспоминать пережитый ночью ужас. И в то же время чувствовал, что этот сон сидит у меня в мозгу занозой: похоже, я всё время, ежеминутно, ежесекундно чувствовал его, будто кто-то в чёрных одеждах стоял с топором за моей спиной.
— Четыре человека в военной форме. У них были ужасные лица. Это были сатанинские лица.
— Дедушка Фрейд заметил, что персонаж сновидения в форменной одежде означает голого. У меня нет оснований не верить этому. Значит, сработало.
— Что именно сработало?
— Методика. Ваш мозг активировался, возбудился так сильно, что всплыли образы из глубокого прошлого, из ОНО. Они вам что-нибудь сказали?
— Нет. Они больше говорили между собой.
— Вы слышали от них «мак-бенак»?
— Что? — не понял я, и сквозь толщу времени ко мне пробились: «мак-бенак» говорил Ковш, когда я прыгал с моста.
Тут ХВН заговорил снова, и его рассказ, так мне казалось, я уже когда-то слышал. Возможно, от нашей историцы, Анны Юльевны. Она всегда так интересно рассказывала… Я закрыл глаза — так мне почему-то захотелось — и слушал.
— Их было трое: Юбела, Юбело и Юбелум. Они вошли в три двери и заняли их. Хирам подошёл и спросил одного из них, что ему нужно. Тот отвечал, что он хочет повышения. Хирам ему отказал и получил удар по горлу тяжелой линейкой. Тогда Хирам подошёл ко второму, и тот ударил его в сердце угольником. Затем от третьего Хирам получил удар в голову молотком. Так умер человек, верный своему долгу до смерти. Трое отнесли труп Хирама за город и закопали его возле леса, воткнув на могиле ветку акации. После его смерти люди бродят, как во тьме. Он унёс с собой в могилу тайну последнего слова.
Он ненадолго замолчал, а потом добавил:
— Значит, свершилось…
— Что именно? — спросил я.
— Новый уровень знания. Это был переход на новый уровень, более высокий. Как человек, который сидит выше, наблюдатель более высокого уровня видит больше связей, больше понимает суть явлений. Страх — это от контакта с неизвестным ранее. Плоская окружность не может представить себе объёмную сферу. А, перейдя в третье измерение, испугается до ужаса.
Я попытался представить себе, как плоскость сможет познать объём, но не мог. Объём может познать только тот, кто сам имеет три измерения, сам имеет объём.
— Они должны были сказать: «Мак-бенак!» И ещё одно слово.
— Какое слово?
— Если бы я знал! Я однажды увидел его, написанным на свитке. Но не смог прочитать. Буквы там расплываются, как только кто-то пытается их прочитать. Они превращаются в иероглифы — нет, в какие-то «кракозябры». Иероглифы я сумел бы понять.
— И что делать, если мне скажут это слово?
— Запомнить и немедленно бежать. Если они его утратят — они станут бессильны. Они никому уже не смогут принести горе и страдания. Гештальт завершится.
— Кто они? — спросил я и хотел было расспросить его подробнее.
— Это очень важно, что вы испугались, — сказал ХВН, проигнорировав мой вопрос. — Это значит, что вы столкнулись с чем-то неведомым, неизвестным. То, что двое превратились в четверых, — тут всё понятно. Удвоение — всеобщий алгоритм эволюции. А остальное вы проясните сами.
— Как? — спросил я.
— Сновидения — ключ к вашим поступкам. В них вы эмоционально переживаете возможные сценарии своего будущего. И делаете выбор между ними. А цветные и насыщенные сновидения — признак творческой личности. Сновидения компенсируют, решают дневные проблемы. Во Вселенной всё должно быть компенсировано, уравновешено. Но язык сновидений — это образы, и его надо уметь понимать. Они материальны, и возникают как гибриды предыдущих контуров, слоёв мозга. Совсем как новые уровни в атомах химических элементов. Это биохимический процесс. Наше мышление — такое же материальное явление, как и горение дров в печи. Вы ведь материалист?
— Наверное.
Да, я был убеждён, что всё имеет материальную основу, и мысленно согласился с его доводами. А вслух сказал:
— Из ваших слов следует, что будущее предопределено.
— Безусловно, но на уровне объектов. Субъекты же в объектах имеют возможность выбора — какую из свободных ячеек занять. Правда, у последнего в этой гонке выбора уже не будет. Разве только выйти на новый уровень, где полно свободных состояний. А не хватит энергии — и будешь последним рабом или бродягой.
Мне казалось, что я вот-вот пойму сказанное ХВН. Видимо, он заметил моё усилие и сказал:
— Слушайте, как песню на незнакомом языке. Всё уже вложено в ваш мозг, и понимание придёт само по себе. Как озарение, как вспышка, когда противоположности, казалось бы, непримиримые, столкнутся, и станет очевидна истина, что они — проекции одного и того же. Как, по-вашему, круг и прямоугольник — это одно и то же?
— Нет, конечно.
Тогда он достал из-под халата листок бумаги, свернул его в цилиндр и показал мне вначале торец, а затем боковую поверхность. В первом случае я увидел круг, во втором — прямоугольник.
— Чтобы увидеть в разном одно и то же, надо иметь достаточно степеней свободы, быть на один уровень выше. Для плоскости сфера — это набор окружностей.
Я внимательно слушал. Как песню.
— И ещё: однажды я взял два маятника на одинаковых подвесах и запустил их рядом друг с другом. А потом навстречу друг другу, чтобы плоскости их колебаний были параллельны. Так вот, во втором случае траектории изменились сами по себе, стали эллиптическими, и маятники довольно скоро столкнулись. Противоположности всегда сливаются в одно целое. Самоорганизация субъектов в объект — суть эволюции. А в основе — резонанс, взаимодействие целого с целым или целого с частью.
Видимо побоявшись, что я перестану слушать, он заметил:
— Это надо знать, чтобы понять природу времени. И, поверьте, это доступно вашему пониманию. А когда вы поймёте, что такое время, вы перестанете думать, что я вожу вас за нос. И вы сами сможете сделать выбор.
Некоторое время мы молчали, и было слышно, как переговаривались о чём-то своём, гремели посудой повара в расположенном неподалёку хозблоке. Кто-то выходил из строения, что-то ставил на высоком, цементном крыльце, что-то забирал из-под прижавшегося к стене ветхого навеса. Жизнь в психушке шла своим чередом, как и в странном городе Костополе, как и в не менее странных наших государствах, на нашей планете, во Вселенной. Люди, как и все остальные субъекты, болтались, подобно маятникам на верёвочке, сталкивались друг с другом, смеялись, плакали, спасали от смерти и убивали друг друга в безумной вражде. И не понимали, даже не догадывались, что сверху, с высоты нового уровня были они абсолютно одинаковыми проекциями одного целого на разные плоскости, на разные представления о том, что есть добро или зло.
— Вы помните своё детство? — спросил ХВН.
— Примерно с трёхлетнего возраста.
— А ведь вы начались в момент слияния половых клеток ваших родителей. Согласны? И отсчёт вашей жизни надо начинать с этого момента.
— Согласен, но я этого не помню.
— Вы не сомневаетесь, однако, что именно так всё и было.
— По-другому быть и не могло, — усмехнулся я.
— Конечно, — согласился он и продолжил: — Никто не станет отрицать, что люди жили до его рождения и будут жить после его смерти. Мы судим об этом и по своим наблюдениям, и по другим признакам. По созданным в прошлом времени памятникам архитектуры, по художественным произведениям. Верно?
— Да, — согласился я.
— И никто ведь не скажет, что до начала его жизни ничего не было — ни пространства, ни времени.
Он выдержал паузу, но я промолчал.
— Никто, за исключением поклонников теории большого взрыва. Находясь внутри самого себя, они считают, что до их рождения было ничто, сингулярность. А потом бах — и появился свет, как воспоминания трёхлетнего ребёнка. Но нас-то с вами на дифференциальных уравнениях не проведёшь. Мы-то хорошо знаем, что у нас были родители. И мы хорошо знаем, что начинали свою жизнь как одноклеточное существо, которое потом прошло все этапы эмбрионального развития. Вначале две клетки, затем четыре, восемь, шестнадцать, тридцать две — всё в полном соответствии с заполнением электронами уровней атома. Потом, через четыре недели от начала, мы имеем жабры, как у рыбы. Они затем исчезнут, но хвост ещё долго будет связующим звеном между человеком и животными. Иногда — всю жизнь, как напоминание и как лекарство от гордыни.
Я слушал.
— Две яйцеклетки — это две информационные системы, прошедшие эволюцию от кванта света до ядра человека. Оплодотворённая яйцеклетка, развиваясь, организует материю вокруг себя по образу и подобию содержащейся в ядре информации. Подобное присоединяет подобное, и вокруг ядра образуются новые слои. Образуются из питательных веществ, поступающих извне. И каждый новый слой — это маленький период эволюции зародыша, маленький отрезок времени. Количество слоёв — это время эволюции зародыша. Для него время — это не то, что тикает в часах, а то, сколько субъектов присоединилось к нему извне, насколько увеличилось его личное пространство. Вы ведь помните, как определить возраст спиленного дерева?
— По количеству годовых колец на срезе.
— Вот видите, как всё ясно и понятно. Время — это не символ в загадочных преобразованиях Лоренца. Вселенная безошибочно решает все уравнения. И эти решения одинаковы для любой системы — будь то человек или атом. Ведь атом тоже рождается в результате слияния, резонанса двух субъектов (помните самоорганизацию двух маятников) и потом наращивает оболочки ядра и электронного слоя, присоединяя фотоны извне. Чем больше слоёв, тем больше радиус атома, тем больше время его жизни. Да-да, атомы — не что-то неизменное. Они эволюционируют, а значит они живые.
Он замолчал, внимательно глядя на меня. Видимо, наслаждался эффектом от сказанного. Признаться, я не мог скрыть своего удивления и недоумения.
— А кто тогда был родителями атома? — спросил я первое, что пришло мне на ум.
— Жил когда-то монах по фамилии Мендель. Вот он и открыл закон единообразия гибридов первого поколения, скрестив чёрный горох с белым. Все выращенные плоды при этом оказались серыми. Значит, увидев одинаковое серое потомство, можно утверждать, что один из родителей был белым, а другой — чёрным.
Я помнил этот закон из школьного курса ботаники и утвердительно кивнул головой.
— Значит, — продолжал ХВН, — если на первом уровне атома гелия по одинаковым круговым орбитам вращаются два одинаковых электрона с разными спинами (мальчик и девочка), то мы легко можем установить, какие орбиты были их родителями. Те, гибридизация которых даёт окружности. Это две взаимно перпендикулярные прямые, вернее, отрезки прямых. Две одинаковые, но противоположно поляризованные частицы — или электрон и позитрон, если вам будет понятнее, — положили начало Периодической системе. А сама система — это этапы, слои эволюции атома во времени.
— Звучит правдоподобно, — сказал я, — но зачем мне это знать?
— Течение времени для атома — это наращивание слоёв, наращивание своего субъективного пространства, увеличение радиуса его кривизны, подобно увеличению диаметра дерева. И каждый новый слой возникает после заполнения всех теоретически возможных ячеек, состояний предыдущего. Каждый слой — это сумма всех гибридов предыдущих слоёв или уровней. Это увеличение радиуса кривизны субъективного пространства. Значит, смысл времени состоит в том, что это внутреннее, субъективное пространство объекта.
Он немного помолчал, словно давая мне возможность осмыслить услышанное. Потом продолжил:
— Совпадения, аналогии между атомом и человеком на этом не заканчиваются. Возникнув однажды, гибрид, или субъект, повторяется на новых уровнях эволюции. Это видно из строения электронной оболочки атома. Это видно из того, что и сегодня есть одноклеточные организмы, есть рыбы, земноводные и хвостатые обезьяны — все этапы эмбрионального развития человека существуют как самостоятельные объекты. Более того, развитие общества проходило через этапы первобытнообщинного строя, рабовладельческого, феодального, капиталистического, социалистического и коммунистического. Сегодня все эти формации имеют место быть. Разве вы не встречали на улицах первобытных людей?
— Встречал, но они были в современной одежде, — улыбнулся я. — Я не буду с вами спорить. Пожалуй, даже соглашусь. Вот только до коммунизма мы не дожили.
— Скажите, а разве в любой нормальной семье не осуществляется принцип «от каждого по способностям, каждому — по потребностям»? Что это, если не ячейка коммунистического общества?
— Пожалуй, в этом вы тоже правы.
— Ошибочно считать, что в коммунизм можно ввести первобытного человека. Это надо понимать, говоря о всеобщем равенстве.
— То, что вы говорите, интересно. Я даже не нахожу, в чем я мог бы вам возразить. Но мне-то надо другое.
— Никакие идеи не понятны тем, у кого они не подкреплены личным опытом, — продолжал ХВН. — Вот я и согласую новую идею с вашим опытом. Поверьте, это для меня не сложно, так как все существующие во Вселенной системы устроены аналогично, по одному и тому же принципу. Даже если допустить, что есть нечто, устроенное по иному принципу, оно не будет доступно для наблюдения. Наблюдать можно лишь то, аналог чего (или аналог его субъектов) имеется у наблюдателя. Если упрощать любую сложную систему, то, в конце концов, мы упрёмся в двоичную, основанную на есть — нет, на ноль — единица. Проще не бывает. Двойственность — в основе всего сущего. И при помощи двоичной системы мы можем описать систему любой сложности. На этом принципе основана и работа компьютера — вот самое доходчивое объяснение того, что во Вселенной всё аналогично. Двойственная природа света говорит о том, что его квант — ячейка мироздания. Не самая абсолютно малая частица Бога, за которой можно гоняться до «новых веников», а принципиально самая простая.
— Можно достичь сути любого явления, даже самого сложного, упрощая, дифференцируя его до предела, — пояснял ХВН. — И тогда увидите, что лежит в основе основ. Любая функция, в конце концов, сводится к постоянному числу и, наконец, к нулю. Проще нуля уже ничего не бывает. Но нуль, ничто, точка — относительна, как и всё в этом мире. Если где-то нет кого-то, значит, кто-то где-то есть. Единица и означает этого кого-то, который есть, но не наблюдаем, так как проецируется на наблюдателя в виде точки, в виде нуля. Ноль и единица — вот простейшая система, которая лежит в основе любого явления во Вселенной. На двух понятиях — «есть» и «нет» — покоится весь мир. А «нет» означает «есть, но не наблюдаем». Вселенная, как и подсознание, не понимает отрицания. Если мы говорим, что красных крокодилов не бывает, это значит, что мы говорим: «Вот красный крокодил. Но его нет». А ведь в прошлом, на предыдущих уровнях эволюции, есть всё. Эти уровни завершены, на них реализованы все теоретически возможные комбинации субъектов, разыграны все возможные сценарии их жизни. Без этого переход на более высокий уровень невозможен. Накал страстей, возвышенная любовь, высокий полёт искусств — всё в своей основе сводится к двоичной системе, к нулю и единице, где нуль — это проекция точно такой же единицы, находящейся в перпендикулярном измерении. Взаимоисключающие измерения проецируются друг на друга в виде точки, как нуль, как ничто. И только получив большую степень свободы, поднявшись над плоскостью, получив возможность находится в третьем измерении, наблюдатель увидит, что единица и ноль равнозначны, одинаковы. Это два взаимно перпендикулярных отрезка, которые вместе образуют плоскость. Третье измерение, в свою очередь, проецируется на эту плоскость в виде точки. Но наблюдаемым оно становится только тогда, когда появляется четвертое измерение. Скажем, радиус сферы, берущей начало в точке ноль Декартовой системы координат. Сфера охватывает некоторое внутреннее, субъективное пространство с конкретным радиусом кривизны, и мы договорились называть его временем. В результате эволюции радиус кривизны, то есть время, увеличивается, появляются новые уровни сферы, заполняемые новыми субъектами. Эти новые субъекты добавляют сфере новое измерение, как новый параметр. Для человека любовь — это тоже параметр, измерение. И когда она приходит на определённом уровне, этапе жизни, все предыдущие события кажутся плоскими и ничтожными.
— Вот такая картина мира у меня получается, — продолжал ХВН, переведя дух. — Возможно, это для вас пока сложновато. Поэтому давайте вернёмся к человеческому обществу. Если вам надо вернуться в средние века, вы можете поехать в удалённый горный аул, в монгольскую степь или в стойбище оленеводов. Рабов вам покажут на кирпичных заводах где-нибудь в Дагестане. Первобытнообщинный уклад вы найдёте в джунглях или в австралийской саванне. Даже у себя в городе вы сможете попутешествовать во времени, увидеть все уровни развития человеческого общества. В этом плане путешествие во времени сводится к наблюдению более ранних уровней развития объекта.
— Я имел в виду перемещение в прошлое, в котором надо что-либо изменить.
— Прошлое отпечаталось в вашем мозгу в виде образов. Ваши воспоминания — это и есть перемещение в прошлое. Изменить его тоже можно, если заново эмоционально пережить прошлые эпизоды. Вашему мозгу безразлично, было это извне или внутри его. Ваша психика состоит из образов, фотографий внешнего мира. Вселенной безразлично, произошло событие в вашей внешней или в вашей внутренней реальности. Пусть это даже был ваш сон. Для Вселенной мы все — сон. В голове просто не поместится Эйфелева башня. А её образ — легко и просто. Все наши переживания субъективны. Вот и давайте будем ими манипулировать, раз ничего другого не остаётся.
На моём лице, видимо, появилось выражение разочарования. Он заметил это и сказал тихим голосом:
— Время — это не то, что тикает в часах. Для вас важно только то, чтобы новое переживание прошлого было эмоционально насыщенным. Иначе мозг не воспримет его как реальное событие. Согласитесь, что переживания во время просмотра хорошего фильма или во время чтения книги вы принимаете за реальные события. Вы знаете, кем был Гровер Кливленд?
— Нет.
— А имя Тома Сойера вам знакомо?
— Конечно!
— Гровер Кливленд реально занимал пост президента примерно в те годы, когда Марк Твен выдумал своего персонажа, Тома Сойера. Так кто из них для вас более реален?
— Вы снова предлагаете мне заменить жизнь иллюзией?
— Я предлагаю вам понять простую истину: время — это субъективное пространство. Оно не существует отдельно от объекта, как не существует улыбка йоркширского кота отдельно от самого кота. Субъекты вашей психики существуют в вашем времени, во внутреннем пространстве объекта. Вы как субъект существуете в окружающем вас пространстве, но оно — это время той же Вселенной. Пространство субъекта — это время объекта. Вот что надо вам понять.
— Что ещё мне надо понять? — в моём голосе сквозило неприкрытое разочарование. — Я уже говорил вам, что давно завязал с пьянкой и не собираюсь садиться на иглу.
— Вам надо понять, что субъекты вашей психики существуют независимо от вашей воли, — гнул он свою линию. — Вы очень легко входите в транс, вживаетесь в фантазии. Вот и используйте это и для того, чтобы стать писателем, и для того, чтобы глубже познать себя и мир. Не губите свой талант, а развивайте.
Я невольно ухмыльнулся:
— Чтобы стать таким, как вы?
— Нет, но, вы правы, осторожность не помешает. Я вам дам ключ от выхода из мира фантазий. Поверьте, вы это заслуживаете. Вы не такой, как те жалкие писаки, которые высасывают вдохновение из пальца. Вы хотите добиться чего-то большего — рискуйте.
Я задумался над его словами. По-видимому, он был прав. Я не такой, как другие.
Раз я вижу галлюцинации, я не вполне адекватен. Хотя кто может с полной уверенностью сказать, что он абсолютно адекватен? Плюс ко всему… я вдруг почувствовал непреодолимое влечение к новому вектору своей жизни. А может, это от скуки, неизбежной спутницы сытой жизни?
— Я не могу сразу во всём согласиться с вами, — сказал я. — Но вы продолжайте, я буду стараться.
Похоже, он заранее знал этот мой ответ. Похоже, он давно понял, что мы с ним одного поля ягодки. Я не хотел навсегда прощаться с тем миром грёз, в котором обитали мои образы.
— Образ Ибрагима есть в вашем времени, в вашем мозгу. И будет этот образ живым или останется убитым — вот что должно вас беспокоить. Событие не уйдёт в бессознательное, если не будет компенсировано. Гештальт должен быть завершён, иначе он будет рваться наружу. И он не даст вам покоя. Согласитесь, если бы вы не испытывали беспокойства, вы бы не стали искать возможность изменить прошлое.
— Прошлое, но не воспоминания о нём.
— А я вам предлагаю всего лишь попробовать. Если вы не получите желаемого — бросите в меня камень.
— Думаю, что не сделаю этого ни при каких обстоятельствах, — иронично усмехнулся я.
— Напрасно вы так думаете. Бывают очень сильные обстоятельства.
— Что вы имеете в виду?
— Когда отнимают последнюю надежду, — продолжал он. — Человек становится самим собой только тогда, когда у него отнимают последнюю надежду. И только тогда он узнаёт, на что способен.
— Последнюю надежду отнять невозможно. До последнего вздоха она будет со мной.
Он не стал отвлекаться и вернулся к исходной мысли:
— Вы уже знаете всё о своём начале. Так вот, потенциал субъектов, сливающихся в новый объект, имеет предел. От него зависит, сколько слоев оболочки сможет удержать ядро. Последние элементы Периодической системы нестабильны. Они более не способны удерживать новые субъекты в границах целого. Они распадаются. Так же и тело человека после смерти распадается на устойчивые предыдущие состояния — до атомов и простейших молекул. И образы вашей психики рассыплются на тысячи мелких осколков, которые ничего более не будут значить. И так ли тогда будет важно, что происходило с образом Ибрагима? Или с ним самим? Или со всем миром ваших эмоций и переживаний? ВАС НЕ БУДЕТ. КАК БУДТО НИКОГДА И НЕ БЫЛО.
Последние слова он произнёс с ударением.
Я всегда это знал, вернее, подозревал об этом, но не хотел признавать. Я всегда оставлял себе лазеечку в жизнь вечную и бессмертную. А ХВН вдруг решил эту лазеечку прихлопнуть, убить последнюю надежду.
Затем он поёжился, то ли от внезапного холода, то ли от страха, поплотнее завернулся в свой байковый больничный халат, и сказал:
— Человек, этот венец творения, этот самовлюблённый повелитель природы, после смерти станет никем и ничем!
Он был очень взволнован и говорил громче обычного. Потом его лицо вдруг исказилось, будто он вновь вспомнил что-то очень страшное. Он забился в конвульсиях и стал падать, наклоняясь на бок. Я подхватил его лёгкое, как пушинка, тело, и стал удерживать в горизонтальном положении. Через минуту судороги прекратились. Я поднял его и хотел отнести в палату. Но он заговорил быстро-быстро:
— Не надо, они опять будут делать уколы. Не надо... — и вдруг, как о самом важном в жизни: — Костыли, где мои костыли? Отнесите меня к ним!
— Они здесь, — успокоил я его.
Он дрожащей рукой вытащил из кармана халата всё тот же незаменимый обрывок простыни, которым протирал и очки, и лицо, и вновь вытер им губы. А потом попросил:
— Уходите. Мне надо побыть одному.
И я ушёл. Я просто встал и ушёл, надеясь узнать от него при следующей встрече многое, очень многое. Вопросы в моей голове нагромождались друг на друга. Вопросы, на которые мне не терпелось получить ответы.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите Юрия Солоневича переводом с пометкой "Для Юрия Солоневича".