Я оторвал взгляд от окна, за которым уже начинал моросить небольшой осенний дождик, смывая всю грязь этого дня, для того, чтобы уже завтра, с самого утра, позабыв обо всех вчерашних ошибках, люди имели возможность совершать новые. Без оглядки назад и без угрызений совести.
Первый пес раньше был очень красивым, судя по всему, но со временем на его облезлой шкуре остались лишь редкие участки черной, как смоль, шерсти, разбросанные теперь неровными островками на изголодавшемся туловище. Его глаза, постоянно блуждавшие в поиске пищи и хоть какого-то тепла в прохладные вечера, особенно сейчас, поздней осенью теперь полностью сконцентрировались на маленьком комке грязи с шерстью, который испуганно пятился к стене от троих озлобленных, вызванной постоянной безысходностью, собак. Второй пес был рыжевато грязный, глаза у него были бешенные и точно не знали, чего именно хотели сейчас. Он грозно рычал и с оскаленными зубами наступал рывками, а не спокойно. Невольно складывалось впечатление, что он сам не знает чего хочет, и здесь он только от отчаянной злобы от всего того что с ним происходило всю его собачью жизнь. От всех тех пинков, камней бросавших в него детьми, окриков, ударов и унижения. Третий был какого-то непонятно серого цвета. Он был гораздо больше всех остальных и пугающе спокойным. От его дикого спокойствия даже холодок невольно пробегал по телу. В его глазах была пустота и больше ничего ни злобы, ни жалости, ни отчаяния, лишь пустота.
Они равномерно с трех сторон поджимали этот комок, который, не переставая скулил, к недавно покрашенной стене автобусной остановки. Людей на остановке не было, была глухая ночь, и лишь редкие автобусы порою проезжали мимо, даже без остановки.
Внезапно темноту разрезал звонкий хлопок, настолько громкий, что рыжеватый пес, словно от удара трехтонного грузовика отскочил по инерции в сторону. Черный стал тоже понемногу сдавать свои позиции и все больше пятился назад, хоть и с неохотой. Его скорее пугало то, что он не видел источник того пугающего звука и не знал повториться ли он снова. А вот самому большому из них казалось было совершенно все равно, он перестал двигаться вперед, но и не отступал как остальные. Понадобилось еще два таких же громких хлопка и пара камней, брошенных в него, чтобы он, наконец, повернулся от своей жертвы и исчез в темноте.
Позже вечером уже в своей палате, предварительно отмыв этот теплый, то и дело вздрагивающий комок и отдав ему свою вечернюю порцию молока с хлебом. Я подумал о том, что этих трех собак можно было бы сравнить с человеческими пороками, которые были неотъемлемой частью нашей действительности. От того я наверно и не переносил эту самую действительность, стараясь изо всех сил убежать от неё куда подальше, совсем забывая о том, что являлся в то же время ее самым главным источником, как и в том случае ночью, когда боялся что не совсем хорошо закрыл свою дверь. Черный пес был, скорее всего, похож на бедность даже не на бедность как что-то постоянное и должное, а на обнищание когда то великого и добродушного человека. Большинство людей становится намного беднее с возрастом, и я сейчас не о деньгах. Рыжий был совершенно такой же, как и отчаяние, приходящее следом за бедностью, словно тень. Ну и третья самая большая собака это, конечно же, безразличие. Тихое, спокойное, пугающее безразличие, от которого кровь стынет в жилах. Я оторвал взгляд от окна, за которым начинал уже моросить небольшой осенний дождик, смывая всю грязь этого дня, для того, чтобы уже завтра, с самого утра, позабыв обо всех вчерашних ошибках, люди имели возможность совершать уже новые, без оглядки назад и без угрызений совести. Я посмотрел вниз, на что-то мягкое у меня в руке. Это был щенок, ему было около месяца. Странно конечно, но ровно месяц назад меня и оставили здесь мои родители, ровно месяц назад я и увидел ту девушку с небольшим шрамиком у верхней губы и ее глаза. И понял, что этот щенок может в полной мере подразумевать под собой любовь. И тут же подумал, что такие больные люди как я может совершенно не заслуживают любви, потому что слишком мало о ней знают в отличие от остальных людей, то и дело тараторящих о ней из-за каждого угла.