Чесноков бывал страшен. Ужасным он просто просыпался, умывался, скоблил станком щетину, синеющую колкой проволокой и шел к дивизион. Две звезды на погонах, сутулая длинная и тощая фигура, странновато выгнутая кепка и постоянно нахмуренные брови-кусты. Комдива дивизион не любил.
Комдивов, так уж вышло, у 66-го бронекопытного случилось два: командир 2 ДОН, дивизии оперативного назначения и командир АЗДН, артиллерийско-зенитного дивизиона. Что мне забылось в царстве пороха и толстостенных металлических труб после пулемета? Это разговор отдельный. Речь про второго комдива, Чеснокова.
На моей короткой, в год и два месяца, артиллерийской службе их случилось тоже два. Чесноков ушел в дивизию, передав наследство, раскиданное от Беноя до Ведено, Розину. Но это случилось уже потом, а пока…
Чесноков был ужасен утром в Красе. Чесноков становился по-настоящему страшен здесь, в республиках, и одной и второй. В Даге, плюясь мне в лицо собственной быстро закипающей злостью, грозил отправить на Гребенской мост. Моя ошибка оказалась простой: улыбнулся и попросил отправить как можно скорее, к первому БОНу и пацанам. Вместо этого, шевельнув носом и торчащими из него волосами, Чесноков отправил мой, и не только расчет, в Аксай. И на том спасибо, на ТГ к тому времени можно было вешаться от чудовищной и разрывающей мозг скуки с проблесками уставщины.
В республику комдив поехал с нами сразу. Солдаты, ненавидевшие и боявшиеся комдива, косились на черную книгу в кармане бушлата, сплевывали и торопились уйти с глаз долой. Планшет Чесноков не признавал и надевал только на полковые разводы да дивизионные проверки. Претило ему таскать на себе сумку со всеми арт-причиндалами. И портупеей он предпочитал поддерживать штаны, а не перетягивать китель с бушлатом поверху. И, вообще, в китель предпочитал вшивать молнию, аки срочники-дембеля. Почему никто не допетрил до простой мысли – а это ж не просто так… никто и не понял. А стоило. Но всех интересовало другое:
- Фролов, ко мне, боец! Ты чего там к духам армянишься и гасишься?! Марш с коробами к родной зенитке!
- Силаев, утраханный ты Пьеро, ты чего эспэгэ гладишь как бабе ляжку?! Это гранатомет и он железный, боец! Селецкий! Под сопло Силаева, Куминов, под ствол, пять кругов!
- Приходько! Чего лыбишься? Смешно?! Я тебе кто, клоун?! Противогаз где? Ко мне, товарищ старший сержант! Это что такое?! Где пластина в бронежилете, товарищ военный?! Селиенко! Принять командование взводом, выдать старшему сержанту Приходько нормальный броник и бегом отсюда и до полкового сортира, пять раз!
Ушлепки. Буратино. Гоблины. Утырки. Демоны. Стоит взять и попытаться вспомнить все сказанное, да как-то редко получается… Но не в том суть.
Лучшим подразделением полка был дивизион. Ни разведка, ни второй БОН Кокорина, ни саперы, не… дивизион. Гранатометы раскладывали свои жучиные лапы за пятнадцать секунд, минные плиты и хоботы соединялись офигенно быстро, а ЗУ-шки, при желании, могли стричь и равнять кусты своими очередями, стоило о таком попросить командира. Позиции рылись в норматив, артиллеристам разрешалось селиться отдельно от взводов, куда командировали, пойманных пьяными почему-то отдавали на расправу только офицерам дивизиона, даже если таковых следовало везти за десяток километров.
А Чесноков был страшен. И его не любили.
Мы с Хомой оказались вызванными к Чеснокову прямо с утра. Мне и Прянику поступило ЦУ взять два комплекта патриков, а Хоме – прихватить Вертия и какие-то хитрые приблуды арт-разведки, ЛПР там, буссоль и все такое. Товарищ комдив решил самолично скататься на разведку и координирование стрельбы расчетов при взятии очередного энпэ. Мы и поехали.
Хома с Вертием ковырялись на плоской крыше фермы, попинываемые снизу неизбывным гневом комдива, нам с Пряником выпало тусить рядом с ним, слушая новую волну поучений о жизни, службе, войне и нашей на ней незавидной участи. Ну и, совсем немного, жалоб и совещательно-риторических вопросов о «Таврии». Последний советский «запорожец», пылившийся у Чеснокова в гараже, был постоянной головной болью всего дивизиона.
Где-то в стороне побухивали… в смысле постреливали, армейские гаубицы.
Чесноков замер на втором залпе. Замер, как породистая легавая, взявшая след и старательно его разбирающая чутким носом. Застыл камуфлированным тощим пауком, вдруг растопырившим руки к нам и…
Я улетел в подвал, Пряник в дырку в стене, Чесноков заорал, Хома с Вертием повалились прямо на цемент кровли. Спустя пару секунд был близок от давно забытого – накласть прямо в штаны, аки в детском саду. Залп гаубичной батареи, прилетевшей к тебе, это вам не в тапки срать.
Когда ор Чеснокова продрался через звон в ушах, довелось узнать немало нового и интересного: что армейцы дурошлебы и мудни, что связисты полка получат лично от него в рыло, что… В общем, тогда открыл для себя несколько новых оборотов и местоимений, недопустимых при детях с женщинами. Но это лирика.
Страшный, ужасный, плюющийся злобный Чесноков спас несколько простых человеческих душ просто услышав залп и его направление. Да, потом было еще много чего, но…
В последний раз видел его за день до увольнения. Чесноков привычно отматерил каждого из нас, контрактников, прилетевших чтобы получить деньги и уехать домой. Пожал руки и ушел. Сложный и странный человек. И уж точно не плохой.
Девяностые, война и пыль
Девяностые, война и продажная любовь
Девяностые, война и Новый Год
Девяностые, война и Шомпол
Девяностые, война и женщина на войне