Старуха
Он повстречал ее в одно раннее июньское утро, когда не спеша шел на работу. Не спешил, потому что вышел пораньше, специально, чтобы пройтись по аллее, пока воздух еще свеж и ароматен, от деревьев веет прохладой, птицы поют и жара еще не спустилась на Остров. Он очень любил такие утренние минутки, радовавшие тело и душу, дарящие ощущение забвения и почти что счастья, а ведь радости в этой жизни так мало! Не успеешь вздохнуть – и нет ничего, будто и не было, разве что почудилось только.
Вот и теперь его радость нарушили самым неожиданным и грубым образом. Навстречу ему по аллее шла старуха. Худая, с огромной копной рыжих, с сильной проседью, скрученных на голове в шишку, волос. На ее тонкий длинный нос сползли безобразные очки с толстенными стеклами, обмотанные с правой стороны изолентой. Одета она была в выцветшую зеленую шерстяную блузу (и это при 30 градусах обещанной днем жары!), заношенные спортивные штаны и разбитые ботинки, перевязанные чуть ли не бечевкой. Конечно, все эти подробности старухиного наряда он разглядел не сразу, в первый момент ему бросилось в глаза только ее странное поведение. Она что-то бережно несла, зажатое в руках, передвигаясь так осторожно, точно боялась споткнуться и выронить, ладони, сложенные лодочкой, прижала к губам и не переставая, что-то бормотала. «Нищенка… Пьяная, наверное?» - мелькнуло у него в голове. – «Не похоже… Сумасшедшая!» Он было посторонился, надеясь благополучно разойтись со старухой. Сумасшедших и вообще, чудаков, он, как и многие, боялся и избегал. Как вдруг старуха подняла голову, поглядела на него, сморщив нос и сощурясь (глаза ее под толстыми стеклами казались такими же рыжими, как и космы) и шагнула к нему, сунув чуть не в самое лицо свои сложенные лодочкой ладони:
- Вот. Помоги ему!
«Точно: сумасшедшая!» Он отпрянул назад, еле рассмотрев птичью головку. На ладонях ее сидел крошечный желторотый воробьёнок.
- Ты, может, возьмешь его к себе, выкормишь? – продолжала наступать старуха, тыча в него снова сложенными лодочкой ладонями.
- Н-нет, что вы? Куда я его возьму? Я же на работу иду. И вообще я птенцов выкармливать не умею… Где вы его взяли? Может, в гнездо его вернуть? – с тоской задавал он вопросы, понимая, что влип и быстро отвязаться уже не получится. Между тем ему удалось ловко обойти старуху и он скорее зашагал на работу. Но та не отставала, шла рядом с ним со своим птенчиком в руках и, не переставая, бубнила:
- Я у кошки его отняла. Она его, видно, из гнезда стащила, и нет, чтобы сразу съесть, играть с ним начала, подлая. Замучила совсем крошку! Разве на это можно смотреть! А он совсем и не ранен, ты не думай (как будто ему было дело до того, ранен какой-то птенец или не ранен!), кошка его только помяла. Он обязательно выживет.
Ответом ей служило молчание, и тут старуха, будто только сейчас догадалась, спросила:
- Значит, не возьмешь его?
- Да говорю же вам: не могу, - воскликнул он с досадой.
- Тогда мы так сделаем. Да постой ты, не торопись, не опоздаешь на работу, еще почти час впереди (ну и старуха! Откуда только она знала его рабочий график?) Посадим птенца на дерево…
- Чтобы его там другая кошка нашла и съела? – не смог он удержаться от ехидства.
Но чокнутая старуха сарказма не поняла и даже немного растерялась:
- Так ты думаешь, его там кошка найдет?
- А как же! Кошки по деревьям лазать умеют.
Но старуха на это решительно возразила:
- Нет. Не успеет. Он ведь мать свою позовет и она к нему прилетит на помощь. У птиц так, я знаю! Мать издалека писк своего птенца заслышит и прилетит! Во-он туда, на ту ветку посади его, повыше. Я сама не сумею, а ты же молодой, долезешь ведь, а? Да, ведь, на этой ветке и скворечник старый есть, а оттуда, я видела, воробьи вылетали. Может, воробьёнок из того скворечника как раз? Там и гнездо его?
- Да почему бы вам его себе не взять? – изнывая от нелепой ситуации, попытался он отвертеться. – Сами бы дома и выкормили?
- Да у меня и дома-то нет, - сокрушенно вздохнула старуха, - так, в землянке живу…
Ничего не оставалось, как лезть на дерево, с риском разорвать хорошие штаны или быть замеченным за этим странным занятием и в такой компании кем-то из знакомых. На счастье его, в этот ранний час аллея была безлюдна… Птенец – маленький теплый комочек – бережно протянутый ему старухой, только пискнул в его руках.
Он благополучно спрыгнул на землю, отряхнул штаны и рубашку. Птенец, весь нахохлившись, сидел на ветке.
«Все равно помрет!» - подумал он.
- Выживет – уверенно заметила старуха. – Мать-воробьиха обязательно скоро прилетит.
- Кошка скорее прибежит, - сердито парировал он. – Впрочем, ваше дело.
И тут старуха вдруг повернулась к нему и заглянула в глаза, глубоко-глубоко, так, что ему стало не по себе, и ласково спросила:
- Тебя как звать?
- Виктор, - нехотя выдавил он.
- Ви-иктор, - протянула она так же ласково. – Спасибо тебе, Виктор. У тебя глаза хорошие. Синь в них, как в небе! Ты меня не бойся. У тебя ведь младенец есть!
- Младенец? Ну да, сынишка есть. Только не младенец уже, скоро семь лет исполнится.
- Знаю, знаю, - бормотала старуха. – Все равно: пока младенец. В школу-то ведь не ходит?
- Только пойдет.
- Значит, и к «совестливым» еще не попадал, - многозначительно заметила старуха. – Это хорошо, что младенец. А меня не бойся, меня Триной зовут…
«А, так это и есть Трина!» - мелькнуло у него в голове, пока он взбегал по длинной институтской лестнице, спеша к себе в кабинет. – «Вот привязалась на мою голову… Ее бы в сумасшедшем доме держать».
Трина была известной городской сумасшедшей и Виктору приходилось о ней слышать раньше. Славилась она даже не столько своими нелепыми словами и поступками, сколько удивительными и непонятными в ее положении принципами. Так, она относилась к государственным изгоям, а одно это нельзя было объяснить только умственным повреждением или упрямством. По крайней мере, другие полоумные и больные все же предпочли повиновение государству и, хотя потом и чудили, всяк по-своему, но, так сказать, в рамках закона…
День, ему казалось, был окончательно испорчен, но странное дело, огорчение его быстро прошло. Утреннее приключение он вспоминал хоть и с досадой, но с какой-то легкой, усмешливой досадой.
…Вечером того же дня Виктор специально подошел к тому дереву, где оставил птенца. Воробейчика там не было. «Кошка съела, а может, вороны заклевали», - решил он, однако ни перышка вокруг не нашел.
* * *
Виктор был творческим человеком. Он работал дизайнером в фирме при самой крупной городской академии. На работу в этот раз он, действительно, пришел рано. В офисе еще никого не было и у него оставалось уйма времени для того, чтобы просмотреть информацию. В одну из стен его маленького кабинетика был вмонтирован телевизор, который мог включаться и работать централизовано, по распоряжению Правительства. И тогда каждый был обязан отложить текущие дела и внимать исключительно государственной информации (точно такие телевизоры были в каждой комнате всевозможных служб и организаций этого города). Письменный стол и книжный шкаф в кабинете были завалены кипами разных бумаг, но пол сиял чистотой, - электронный уборщик постарался.
- Хм, что это она там бормотала про «совестливых?» - попытался он вспомнить слова старухи. Но в голову полезло другое: - Да, скоро ведь перерегистрация! Действительно, через две недели!
Он нашел нужную программу. Собственно, о перерегистрации напоминалось везде и постоянно: и по радио, и по телевидению, в периодических изданиях, и на уличных щитах. Нужно было решать, в какую из пятидесяти компаний он вложит акции Документа в этот раз:
- Черт его разберет, где выгодней? В частных или государственных компаниях? Болтают, что все частные на самом деле принадлежат Правительству… Надо с людьми посоветоваться. Ох ты! – неожиданно вспомнилось, - ведь и Козленку скоро предстоит операция, и ему получать Документ! – последняя мысль показалась ему грустной, и эту грусть он понял так: что ж, растет человек, скоро в школу пойдет. Надо и о его вкладе позаботиться.
Самым любимым занятием в утренние часы для него было выпить чашечку кофе и почитать свежие газеты. Быстро замелькали интернетовские страницы. Впрочем, везде было одно и то же: похвала мудрости и дальновидности Правителя, хроника экономики, сельского хозяйства, в общем и целом неизменно оптимистическая, спорт, культура. Он переключился на криминальную хронику, но и тут не было ничего новенького: все газеты ополчались на бродяг (их еще называли изгоями), скитающихся по городам и весям Острова и не желающих принимать гражданство, то есть, проделать Операцию. Во всех ночных и дневных преступлениях: разбоях, насилии, убийствах, еще, к сожалению, случающихся на славном Острове, полиция считала виноватыми именно их. Время от времени полиция совести этих бродяг отлавливала, их судили, заключали в тюрьмы или сумасшедшие дома (по мнению специалистов, многие из злостных нарушителей закона были, попросту, психически больными людьми), но, тем не менее, окончательно бродяги с Острова все-таки не исчезали. Главный офицер полиции совести в интервью был категоричен. Он считал, что настало время решительных действий: «Здесь нужна твердая рука, и без карательных мер нам не обойтись, - заявлял он. – Ведь именно эти люди пошли против своего народа, против своей страны. Они тормозят наши реформы, мешают развитию нашей экономики и расцвету нашего прекрасного Острова. Они – настоящие враги государственности, преступники, от которых необходимо очистить города и села любимого Острова! Это задача каждого настоящего патриота. Достижения прогресса нужно защищать!»
