К концу осени, когда я только-только влился в Экипаж, матрос Головко, откликавшийся на прозвище Голова, отслужил уже год и числился борзым карасем. Правда с матчастью в тот момент он был знаком не больше меня - атомоход по весне стоял в заводе и вместо овладения специальностью матросы занимались большей частью покрасочными работами, а затем атомоход на летние каникулы и начало осени забрал себе второй экипаж. Поскольку Голова считал дни до дембеля с прошлогоднего осеннего призыва, в сапогах его служба уже перевалила бы в тот момент через экватор и можно было бы расслабиться. Однако в подводниках, даже с моим приходом, у него лишь слегка полегчало в смысле приборок на средних палубах казармы и атомохода. В остальном же у Головы все только начиналось.
И вот, в декабре, уже вновь получив от второго экипажа в полное свое распоряжение свою матчасть, мы сидели на боевом посту акустиков, что на верхней палубе второго отсека атомохода, и занимались боевой подготовкой под руководством командира группы акустиков лейтенанта Осокина. По обыкновению, лейтенант, выдав нам тетрадки и описания приборов с грифом "секретно", надел наушники и задремал с открытыми глазами, а мы вместе с Головой попытались самоотверженно вникнуть в чертежи и схемы гидроакустического комплекса и при этом не заснуть. Голове это давалось с большим трудом - слева от него был очень удобный комплекс миноискания, на который так и тянуло положить голову, а справа сидел я, полностью закрывая матроса и от нашего лейтенанта, и от двери, открывающейся прямо в Центральный Пост атомохода. В конце первого академического часа у лейтенанта сработал будильник и в его глазах появилась некоторая осмысленность. Он повернул голову в направлении хронометра над пультом ГАК"Рубин". Увиденное его опечалило. До отправления машины домой в Тихас времени оставалось еще очень много.
- Разрешите сходить на перекур, тащ лейтенант? - осторожно осведомился Голова.
Осокин почесал задумчиво лысый затылок и ответил:
- Хорошая идея, матрос. Пошли.
Мы по очереди, прихватив ватники и шапки, покинули боевой пост, а лейтенант запер на ключ калитку от него.
Выход группы акустиков на пирс совпал с возвращением РТМки экипажа Русанова после недели учений в море. Принять участие в швартовке соседа и подержаться за его концы нам не доверили, как Голова не напрашивался. Зато вместо просиживания штанов внутри прочного корпуса мы минут двадцать потусовались на пирсе в стихийно возникшей толпе встречающих. Когда ажиотаж спал, а мы все справили малую нужду прямо с пирса, плюс Голова и лейтенант еще и выкурили по сигарете, я почувствовал, что начал замерзать. Вроде бы едва заметный ветер со стороны пролива, пропитанный морской влагой, пробирал до костей сквозь ватник даже при температуре воздуха, насчитывающей всего минус пять градусов. Лейтенант заметил сошедших на пирс коллег-акустиков с РТМки и отправился к ним поговорить о том, как кадетам в подводном положении видится международные отношения, особенно в ходе слежки за партнерами на борту «Лос-Анджелеса». Ключ от поста акустиков ушел вместе с ним. Я и Голова - два карася - просто так спускаться в прочный корпус не спешили - мало ли куда нас могли там припахать. Слишком мал срок службы, в том числе и у Головы. Поэтому мы укрылись за оснасткой РТМки, находящейся в конце пирса, и стали ждать, когда наш лейтенант замерзнет, перестанет болтать с Русановцами и вспомнит о нас.
- В десятой роте сейчас, наверно, тепло, - сказал я, предварительно отказавшись от предложенной Головой сигареты.
Голова в этот момент делал затяжку и поперхнулся дымом.
- Тепло зимой в десятой роте? - спросил он, откашлявшись. - Ты это говоришь о роте акустиков в Учебке?
- Ну, да, - ответил я, слегка недоумевая от такой резкой реакции Головы. - Десятая рота, четвертый этаж в казарме возле чипка. Ты ведь сам говорил, что в Учебке был, как и я, в десятой роте!
Голова выдохнул мне в лицо содержимое своих прокуренных легких и сказал:
- Зимой в роте у нас был форменный дубак. Ночью, когда спали, не раздеваясь под одеялом и шинелью, на шинели от дыхания появлялся иней.
- Батареи совсем не грели? - удивился я.
- Иногда казалось, что они холоднее воздуха в роте.
- Диалектика, - задумчиво сказал я. - То-то мы в июле грелись у этих батарей…
- Грелись? В июле? - теперь удивился Голова. - Как это?
- Каждый день на протяжении двух недель утром снимали со стены эти чугунные гармошки и тащили на плац перед казармой. Там вставляли в очко батареи шланг и промывали водой. В первые дни ржавчины и грязи было офигеть сколько. Потом уже, конечно, вода шла чистая. Да… И все бегом. Сперва с третьего этажа вниз, а когда промоешь - обратно наверх... По жаре за тридцать... Грелись, одним словом…