В 90-х мы как-то особенно лихо горели. Рэкетиры поджигали магазины-палатки, чьи хозяева не платили мзду, обычные хулиганы плескали бензином в окошечко, чтобы выкурить продавщицу из ларька и взять денег или водки.
Жизнь не стоила ни копейки. Страна донашивала последнее, что уж говорить о гнилой электропроводке и тяге в печках - горели и угорали целыми семьями.
Да вся страна искрила, вот-вот заполыхает.
А Таня снимала фильм о жертвах пожаров. В кадре - женщины- продавцы злополучных киосков. Женщины эти лежали первые сутки в бинтах на рыболовецкой сети без кожи, и было им больно даже от простыней. Потом они боялись заходить в лифт (закрытое помещение) и очень сильно страдали.
ТРУП В ПОЗЕ БОКСЕРА
А Татьяна, руководитель пресс-службы ГО и ЧС области, снимала эти документальные фильмы в качестве профилактики, прославляла пожарных (легендарных называли "тушилы") и очень злилась, когда коллеги- щелкоперы называли их "пожарниками":
- Вы поймите, пожарники - это такие насекомые.
Героя из ГО И ЧС по фамилии Шойгу тогда сделали лицом партии и не прогадали. Шойгу мелькал на экране, разбивая палатки для тех, кто остался без крова. Он спасал. Татьяна тоже спасала.
Вся безнадега, весь беспредел - вот он с утра в концентрированной форме в свежей сводке, дотошно составленной Татьяной. Штабеля пресс-релизов, актов "труп в позе боксера". А вы не знали, что жертвы пожаров закрываются кулаками?
Когда ты каждый день читаешь о смерти, у тебя потом горят в голове свои собственные микросхемы. Не выдерживают.
Так случилось и с Татьяной. В какой-то момент руководитель лучшей пресс-службы России пропала с горизонта. И объявилась ... в платке и длинной юбке уже в качестве секретаря митрополита в епархиальном управлении.
И это была уже не Танька-куряка, острая на словцо, вечно в джинсах женщина за сорокет. Это была уже монахиня Евсевия. Которой архиепископ поручил самую трудную работу - организовать женский монастырь и поднять из руин храм Покрова Пресвятой Богородицы, где дневала-ночевала скотина.
Трудницы, послушницы приезжали, честно молились, били челом о каменный пол, дежурили в трапезной у кастрюль, и тихо перешептывались, что матушка (а Татьяну Евсевию назначили игуменьей) мало времени уделяет молитвенному служению.
КИРПИЧИ ТЯЖЕЛЕЕ ЖИЗНИ
А матушка наша - то на юру сажала помидоры, то, перепоясанная солдатским кожаным ремнем, таскала печные тяжелее жизни кирпичи. Трудники по одному несут, а матушка - четыре. И ряса черная вся в красных-ржавых пятнах от кирпичной крошки. То, оседлав проходимую по бездорожью "Ниву", едет в район закупать стройматериалы. То в лесу рыжики собирает: снимает потом с себя с десяток клещей, хоть бы что ей сделается. Ну а что, трудников же надо кормить.
- Я приехала, поселилась в домике неподалеку разрушенной церкви, - вспоминала матушка. - Смотрю в окно и вижу разрушенный храм, на крыше береза кривая растет, внутрь коровы заходят. Села и написала список всех, кого знаю, кто встречался на моем жизненном пути. И стала молиться за них.
И все, за кого она молилась, почувствовав дискомфорт в груди, меняли маршрут дня и шли, будто кто на леске их тянул, на православную выставку, а не в кино. А там, в закуточке рядом с подсвечниками и медом, сидела и торговала "именными кирпичиками" на постройку храма матушка Евсевия (в миру Татьяна, "Ой сколько лет сколько зим!") с матерью Иулианией. Все, помеченные в матушкином списке как журналисты и брандмейстеры, ехали в эту женскую обитель, где насельниц было всего три, а работы непочатый край. И посланцы из той жизни красили окна, разбирали завалы. Строили, елико возможно. И в них, нехристях, прорастала вера.
Через шесть лет вырос из ничего красивейший храм, стены которого помнили жар молитвы прежних, 200 лет назад живших здесь насельниц.
Новые монахини продолжили ухаживать за старым деревенским памятником, написанным с большими ошибками полуграмотным революционером: "Павшим борцам за идею Комунны Сосыалистическаго интернационала". Памятник был поставлен тем самым революционерам, которые и разрушили храм.
Местные миряне подбрасывали к храму слепых, только что родившихся котят (топить в реке рука не поднималась) и у сестер набрался целый приют из четвероногих.
Монастырь отстраивался, хорошел (прямо на глазах из руин поднялись и прокололи небо купола). Возник на юру сад. Вон, глядите, трудники надевают капроновые колготки 20 дэн со стрелками на склонившие тяжелые головы подсолнухи.
НЕ ВЕДАЮТ ЧТО ТВОРЯТ
А деревенские ух и глазливые. Нищие духом. Душонка завистливая, какой там неизреченный свет, тьма поганая.
Как-то ночью загорелся заброшенный дом рядом с храмом. Таких брошенных хозяевами домов в деревне была тьма, многие ж перебрались в город. Потушить дом не успели. Недели не прошло - занялась вторая "заброшка".
И злые языки зашипели: "Это монашки жгут дома, чтобы скупить подешевке у хозяев. Чтобы прирастить к церковному подворью".
И матушка вспомнила былое и организовала народную противопожарную дружину и стала по ночам не молиться , а сторожить. Даже на котле в сестринских кельях было объявление: "Включать только после благословения матушки".
Найдет утром матушка газету возле поленницы, чуть тронутую огнем, и простит людям их злость:
- Не ведают, что творят.
И прощает, и покрывает человеческую злость любовью. И даже не думает, для чего бог испытывает ее огнем. Огнем пересудов и злой молвы.
Знаете, матушка остановила волну пожаров. Пиромана не нашли. Но после дежурств дома гореть перестали.
В 65 лет матушка впервые поехала в санаторий на один месяц.
Фото Олег АСТАХОВ.