Под госпиталь оборудовали часть домов и обычные палатки. Начали прибывать раненые. Было очень много тяжелых. У одного из солдат, раненого в бедро, началась газовая гангрена.
Необходимо было срочно делать операцию. Лампасные разрезы по всей ноге не принесли результата. Необходимо было делать ампутацию, так состояние раненого Моргунова ухудшалась с каждым часом.
После операции прошло трое суток, мы сделали все возможное, но Могунов лежал в палатке, безучастный ко всему и ни на что не реагировал. Его состояние и не ухудшалось и не улучшалось. Но мы не замечали за ним желания бороться за свою жизнь. Уже многих послеоперационных раненых перевели в палатки для выздоравливающих, а у Моргунова не было никаких улучшений. Когда солдат перестает бороться за свою жизнь, это почти всегда означает его смерть.
Его часто навещают врачи, пытаются разговорить, подбодрить, но все попытки разбивались о стену молчания. Как то я, зашла в его палатку, он как всегда, отвернувшись к стенке, молчал. Со мной был ящик с медикаментами, и я, не найдя места лучше, решила оставить их под его кроватью, а сам ушла к другим раненым.
А потом из операционной потребовали спирт, который я хранила в этом ящике. На операционном столе лежал раненый солдат, который нуждался в операции, но у нас закончился наркоз. Однако операция была необходима, и чтобы как то облегчить его страдания, решили перед ее началом, дать ему спирту.
Я обыскала весь ящик и ничего не нашла. Это было невероятно! За все мое время работы в госпитале подобного не было! Я не знала на кого подумать Санитары не могли этого сделать. Хоть все они были простыми солдатами из легкораненых, не залечивших свои раны, но они не могли этого сделать, так как понимали, к чему может это привести.
Я вышла к палатке и заплакала от обиды. Сижу, слезы бегут по щекам, а я их рукой размазываю по всему лицу. Проходящий мимо санитар, увидев меня и узнав о моей беде, пообещал вытрясти душу из того, кто это сделать.
То, что он это может сделать, я не сомневалась, но обида душила меня, потому что лежащий на операционном столе нуждался в помощи. С большим трудом, но нам удалось найти для раненого «народный наркоз», купив самогонку у местных жителей.
А санитар не нашел в палатке ничего, но выйдя сказал, что скорее всего спирт выпил Моргунов, который сейчас спокойно спит. Санитар, который дежурил ночью, нашел у него под одеялом пустую бутылку, которую отнес в аптеку, так как, пустую тару мы берегли и всегда собирали.
Я даже засмеялась.
-Ну что вы выдумываете. Моргунов даже пошевелиться не может, не то, что достать из-под кровати ящик, вынуть из него бутылку со спиртом и выпить ее! Откуда у него столько сил взялось?
Но потом, зайдя в палатку, я сразу почувствовала запах спирта и удивилась, что не заметила этого раньше. А Моргунов после этого спал очень долго, хотя сон его был беспокойным. Он что-то кричал, и в бреду ходил в атаки.
Пульс был частым, а температура держалась высокой. Но, когда он проснулся, то выглядел значительно бодрее, начал разговаривать с нами и даже шутить. Стало понятно, что в болезни наступил перелом.
Он пошел на поправку, он стал транспортабельным, и его уже можно было отправлять в тыл, что мы вскоре и сделали. За пропавший спирт я получила от начальника госпиталя хороший нагоняй.
А через три недели в госпиталь пришло письмо от Моргунова, которое было адресовано мне. В нем он приносил мне свои извинения и рассказал, что сильно мучился от болей и не хотел жить. Решил, что выпив спирт, он заснет и не проснется никогда, но наоборот, проснувшись, почувствовал себя гораздо лучше.
Он каялся в своем проступке, передавал всем привет и в заключении посоветовал всем раненым с газовой гангреной давать по пол-литра спирта.
(По воспоминаниям Сверчковой Т.В)