Под Керчью, на воинском кладбище в Глазовке, покоится более 4700 погибших. Сколько из них захоронил Мефодий Павлович, никто точно не знает
Во время Великой Отечественной войны Мефодий Павлович Ярославский похоронил тысячи погибших бойцов. Ночами, втайне от оккупировавших село немцев, собирал по окрестностям убитых советских солдат и погребал их, чтобы после войны матери смогли найти своих сыновей.
Текст и фото: Алексей Макеев
Тихое керченское село Глазовка раскинулось меж степных холмов. Мы договорились встретиться с бывшим директором колхоза Петром Ивановичем Юрченко в "центре" села — у магазина. На поверку этот пятачок оказался больше похож на тупик, где обрывается асфальтовая дорогая и начинается грунтовка...
Петра Ивановича трудно было не признать сразу: деловитый, со смуглым обветренным лицом, крепкими мозолистыми руками — настоящий глава колхоза. Он сразу предложил взяться за дело — поговорить с внучкой Ярославского и, извинившись, сообщил, что ему нужно бежать по делам. "Коров надо пасти", — объяснил он.
Как выяснилось, внучка Ярославского, Ольга Ивановна Мелехина, работает как раз в магазине, у которого была назначена встреча. Она и арендатор помещения, и директор магазина, и бухгалтер, и товаровед, и продавец. "Комсомольская закалка!" — объяснил экс-директор колхоза. В молодости Ольга Ивановна была секретарем комсомольской организации и по-прежнему остается одной из самых деятельных жительниц села.
Деда Ольга Ивановна помнит плохо, когда он умер, ей было всего 6 лет. Добродушный, статный, с седой бородой, угощающий внучку конфетами — таким остался в памяти Ольги дедушка. О его судьбе ей известно по воспоминаниям матери, Прасковьи Мефодиевны, да из газетных вырезок разных лет.
СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ВЫСОТА
Родился Мефодий Павлович в 1881 году в Винницкой области: в одной из старых газет местом рождения значится "село Вежие", которого на карте не найти. В 1930-е годы переселился с семьей в Баксы (так тогда называлась Глазовка. — Прим. авт.), спасаясь от коллективизации. Здесь он обзавелся своей хатой, большим огородом и взялся работать на нефтяной скважине в Борзовке. Жена Мефодия была лет на пятнадцать моложе мужа. На ее надгробии выбито имя "Анна Харламовна", но, вероятнее всего, бабушку Ольги звали "Анисья Харлампиевна".
Все шестеро детей в семье помогали родителям. Те, что постарше, работали на колхозных полях, малолетние — по хозяйству дома. Старший сын, Василий, учительствовал в сельской школе. В 1940 году его вызвали в Керчь, а через два дня он уже прощался с родителями. На вопросы, куда он едет и зачем, отмалчивался. Через некоторое время старики получили от Василия письмо, в котором он сообщал, что учится в военно-политическом училище в Харькове и надеется на скорое свидание. Но в 1942 году Ярославским пришло извещение, что их сын пропал без вести под Полтавой...
В Баксах с мая 1942 года хозяйничали немцы. Гора Хрони, у подножия которой расположилось село, стала стратегической высотой — ближайшей и самой высокой точкой у переправы на Тамань. Вся гора ощетинилась цепью блиндажей, дзотов, дотов, готовая отразить высадку советского десанта. Строить укрепления заставляли местных жителей. Старшие дочери Ярославских, Вера и Паша, вспоминали, как рыли окопы на склоне да решили посмеяться над своим надзирателем, который подгонял их: "Быстро, быстро!" "А ты покажи, как это быстрее?" — обратилась Вера к немцу. Надзиратель, бравируя перед 19-летней девушкой, спрыгнул в окоп и стал что есть духу воротить каменистую землю лопатой. А Вера взяла и окатила парня ледяной водой из ведра — ну, чтоб не перегрелся от работы. Немец шутки не понял: загнал девушек в резервуар с холодной водой и заставил стоять до посинения.
НОЧНЫЕ ВЫЛАЗКИ
Первого бойца Ярославские захоронили еще в начале оккупации. Едва живого, отставшего от отступающих войск советского солдата Мефодий Павлович заметил ночью у своего крыльца. Его втащили в дом, но раненый не протянул и получаса. В ту же ночь старики похоронили его у себя в огороде. Похоронили как безымянного: в его карманах было только разбитое зеркальце и фотография молодой женщины.
Гитлеровцы ввели в селе комендантский час: выходить из дома после восьми вечера было запрещено. Но Мефодий Павлович по ночам пробирался к местам боев и собирал своих погибших. Он считал всех своими, говорил, что "и моего сына так кто-то похоронил".
В 1942–1944 годах советские войска несколько раз пытались взять гору Хрони, так что работы для Мефодия Павловича хватало. Он выносил погибших на руках, вытаскивал на шинели, хоронил в огороде, маскируя свежие могилы будылем — засохшими стеблями кукурузы. В ночных вылазках участвовали и старшие дочери Ярославских. Анисья Харлампиевна собирала найденные у погибших документы и медальоны, отмечая, кто где захоронен. В скором времени скопился целый архив, который Анисья умело прятала — за все время обысков немцы так и не смогли его обнаружить.
Случаи у Ярославских были самые разные. На берегу моря Мефодий Павлович пытался помогать нашим разведчикам, отдав им свою лодку; хоронил других разведчиков, попавших на немецкий патруль и застреленных в селе почти у него на глазах. Пробирался к Аджимушкайским каменоломням, где героически держался подземный гарнизон. Это было особенно опасно: немцы обещали расстреливать всякого, кто будет обнаружен на дороге в Аджимушкай. А как-то раз, во время очередной облавы, соседка стала жаловаться оккупантам на несправедливость: дескать, у нее только зять воюет, а ее обыскивают, а у Мефодия оба сына — красные командиры, и ему ничего. Последовал обыск у Ярославских. Повезло, что немец попался снисходительный: переворачивать все в доме не стал, а хозяину посоветовал убрать с видного места фотографии сыновей.
ПОСЛЕ БОМБЕЖКИ
Однажды Мефодий Павлович подобрал в степи раненую лошадь, выходил ее и уже мог собирать погибших на бричке. Как-то немецкий офицер хотел силой забрать понравившуюся лошадку, но Мефодий Павлович дал ему жесткий отпор. От расправы старика спасла дочь Вера, отважно вставшая между отцом и разъяренным офицером. Однако вскоре все семейство Ярославских из дома прогнали: шел 1944 год, атаки с таманского берега усиливались, и гитлеровцы выгоняли из прифронтовой полосы потенциальных пособников Красной армии. Ярославские укрылись в селе Марфовка, а когда после освобождения Керчи вернулись в Баксы, застали страшную картину. Бомбежка разрушила не только их дом, но и раскрыла кладбище в огороде. Из наспех сделанных захоронений торчали руки, ноги, головы — словно бойцы пытались выбраться из своих могил. Первым делом старик начал восстанавливать могилы, а не свой дом. От предложения военачальников перенести все захоронения из его огорода отказался наотрез: "Кто знает, какой за могилками там уход будет, а я их своими руками хоронил и не оставлю".
Когда пришло время отстраивать дом, Мефодий Павлович поехал за камнем на лошади в каменоломни. Привез не камень — шесть солдатских тел. Похоронил на своем кладбище. И снова раз за разом ездил и собирал трупы по холмам и балкам. Погибших было слишком много, к делу подключилась и младшая дочь. Девочка, насыпающая могильные холмы, поразила оказавшийся в селе похоронный отряд. Бойцы помогли Ярославским не только c погребениями, но и с постройкой дома.
Кладбище росло: местные власти продолжали хоронить здесь вновь найденных погибших. А Мефодий Павлович превратил погост возле дома в цветущий сад — засадил бывший огород вишнями, яблонями, абрикосами. И неустанно хлопотал о благоустройстве кладбища, установке памятника, мемориальной доски с именами погибших, надгробий.
После войны жители села принялись разбирать блиндажи и укрепления, которые когда-то сами возводили. Мины и неразорвавшиеся бомбы находили еще очень долго. На мине едва не подорвалась дочь Ярославских Вера. До войны девушка окончила курсы трактористов-механизаторов и работала трактористкой, штурвальной, комбайном управляла. В мае 1945 года Вера выехала в поле вместе со своей подругой Машей — каждая на своем тракторе. Задорные девушки взялись гоняться на перегонки. Тогда-то и раздался взрыв — трактор Маши подорвался на противотанковой мине...
НАЛИВНЫЕ САДЫ
Ольга Ивановна закрыла магазин, и мы пошли на "дедово кладбище". Шли по короткой дороге через село...
На улицах Глазовки машин мало. Всего несколько раз встретились раритетные "москвичи" и музейного же вида иномарки. Особенно колоритно смотрятся они с московскими номерами "777″. Как говорят, пока такой порядок: при замене украинских номеров в ГИБДД выдают московские госзнаки.
...Спустились в сухую балку, где пасутся коровы и стоит старый колодец. Как он спасал жителей в засуху, помнит еще Ольга: ее мама сама ходила сюда с коромыслом. Сейчас до воды не добраться — колодец завален камнями. Мощные водоносные жилы — исторический символ села, так же как и фруктовые сады. "Баксы" в переводе с татарского буквально означает "садовая вода". На одном из холмов сохранилась даже часть древнего акведука, спускавшегося в "наливные сады".
В Глазовку село переименовали в августе 1945 года. Откуда взялось новое название, сейчас никто ответить не может. Одна из версий — в честь Героя Советского Союза Григория Выглазова, погибшего неподалеку в мае 1942 года.
Обрадовался я, увидев на лавочке возле дома колоритную старушку, — думал расспросить ее о Глазовке и Ярославских. Тетя Сонечка, как назвала старушку Ольга, хоть и родилась в далеком 1934 году, но приехала сюда в 1970-е годы. И таких приезжих в селе большинство, коренных жителей почти не осталось. Да и слово "большинство" Ольге кажется как-то не к месту — жизнь в селе затухает, заброшенных домов с каждым годом становится все больше.
А вот еще картина: широкое поле высохшей травы, посреди которого возвышается засохшее кривое дерево. "Колхозный сад здесь был, — объяснила Ольга, — яблони, груши, сливы — всего хватало"...
АРХИВ ЯРОСЛАВСКИХ
На мемориальном кладбище нас встретил памятник советских времен — воин с поднятым автоматом. Здесь же — макет русской часовенки, грузинский монумент с колоколом и крестом святой Нины, армянский крест. Металлические доски с именами захороненных на старой кирпичной стене окружают разномастные таблички. Тоже с именами. Сделали их люди из разных уголков страны, нашедшие здесь своих пропавших без вести родных.
Первые родственники павших начали отыскиваться сразу после войны — все по материалам архива Ярославских. Стариков благодарили за подвиг, а таблички с именами вмонтировали на подставку памятника с бойцом.
Сейчас на воинском кладбище в Глазовке покоится более 4700 погибших. Сколько из них захоронил Мефодий Павлович, никто точно не знает. В интервью 1984 года мама Ольги говорит о "более чем 2000 похороненных". Видимо, это относится именно к тем, кого погребли Ярославские — не могли же здесь после 1984 года захоронить еще 2700 бойцов? Много важной информации мог бы дать архив Мефодия и Анисьи. Но его никто давно не видел. Говорят, после войны дед передал все собранные документы в военкомат. В селе имеется Музей боевой славы, созданный в 1979 году. Но если и были там какие-то материалы, то затерялись: музей несколько раз переезжал то в одну школу, то в другую, то в сельский клуб. Сейчас музейная экспозиция находится в помещении новой школы. Ярославским в ней посвящен один стенд с несколькими фотографиями и все теми же газетными вырезками.
В советское время о подвиге Ярославских писали нередко, есть даже статья на японском языке в журнале Общества советско-японской дружбы. Однако информации там мало, и не ясно, насколько можно ей доверять. Например, в газетах утверждается, что Мефодий Павлович хоронил погибших и во время первой оккупации Керчи, в ноябре—декабре 1941 года.
Подтверждения этому на надгробиях не видно: даты смерти захороненных относятся к периоду второй оккупации — с мая 1942 года по апрель 1944-го. Не вся информация по этому кладбищу присутствует и в Обобщенном электронном банке данных "Мемориал". Я проверил по банку несколько имен с вмонтированных табличек. Некоторых из них вообще в базе данных нет, другие значатся как без вести пропавшие; если и есть информация о захоронении, то лишь из Книг Памяти — никаких ссылок на первоисточник.
ПОЛОН ДВОР ГОСТЕЙ
Мефодий и Анисья похоронены в самом центре кладбища. Погребали Мефодия Павловича с воинскими почестями: солдаты Керченского гарнизона дали тройной залп, на алой подушечке лежала его медаль — "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.". Мраморное надгробие сделала семья Абуладзе из Сухуми — в благодарность Ярославским за погребение деда. Два каменных голубка на могиле — дело рук Мефодия Павловича. Сотворил он их для своей супруги, ушедшей из жизни раньше его.
Дом Ярославских стоит прямо за стеной кладбища. Точнее сказать, от хаты деда Ольги осталась только груда камней. А вот дом ее родителей выглядит вполне прилично, хотя зарос акацией и обветшал — в нем никто не живет уже много лет. "Мама ухаживала за могилами и садом до своей смерти, — вспоминает Ольга Ивановна. — Родственники похороненных дедом солдат приезжали на кладбище и часто останавливались у нас. А на 9 Мая всегда был полон двор гостей. Еще и по соседям размещали — все у нас не помещались. А как мама умерла, так и сад на кладбище стал погибать. Сейчас от него осталось всего несколько деревьев — из того, что посадил дед, кажется, только вот этот абрикос".
Под сенью ветвистого абрикоса покоится еще один человек, умерший спустя много лет после войны — Сергей Сергеевич Тавадзе. Лидер грузинской общины Керчи Серго Тавадзе нашел здесь могилу своего деда и после смерти Прасковьи Мефодиевны взял шефство над кладбищем. Со своим поисковым отрядом Тавадзе занимался поисками погибших в окрестностях села.
На здешних холмах поисковики и по сей день находят без вести пропавших бойцов. Явное свидетельство того — свежие могилы. А два года назад была сделана совсем неожиданная находка: выкопали двух солдат, которые значатся захороненными на глазовском кладбище...
АГРОНОМ И ХУДОЖНИК
Когда Петр Иванович говорил, что спешит "коров пасти", я подумал, что это какая-то присказка. Оказалось — правда жизни.
"И не думал, что в старости буду с коровами тягаться, — рассказывает Петр Иванович. — Две коровы у нас — я их и пасу, и три раза в день дою. Кормилицы наши. Молоко сдаю своим, они в Керчи на рынке его продают. Без коров не обойтись: жена — лежачая, дочка тоже со мной живет — с мужем разошлась, у нас же внучка и четырехлетняя правнучка".
А до того Юрченко тринадцать лет проработал главным агрономом в райцентре, затем — шестнадцать лет директором колхоза в Глазовке; до пенсии дорабатывал на границе инспектором по карантину растений — через степь пешком на работу ходил. При этом он всю жизнь пишет маслом на холсте и считает себя художником...
К своему нынешнему положению Петр Иванович относится философски: всему свое время. Помимо коров он еще картины успевает писать, выставляется, имеет свою мастерскую в Керчи.
И во время своего председательства, и теперь Юрченко особо печется о памяти подвига Ярославских.
"На День Победы к нам отовсюду приезжали целыми автобусами, — вспоминает Петр Иванович, — из Грузии и Армении — всегда приезжали. В 1990 году грузины поставили свой монумент, после появился армянский памятник. А как Союз распался, всех словно ветром сдуло — никто не приехал. И только в последние годы 9 Мая в селе снова стало многонациональным и массовым праздником. Но что меня задело: на митингах не вспоминают о Ярославских! Я поднял шум в сельсовете — люди там новые, приезжие. Согласились, опомнились, теперь вспоминают. А мы решили увековечить память этой семьи, переименовав улицу возле кладбища из Шоссейной в Ярославского, и установить мемориальную доску. Конечно, сельсовет мог бы просто своим решением переименовать улицу. Не хотят, боятся бумажной волокиты: менять прописки, документы на дома и земли переоформлять. А ведь Мефодий Ярославский, когда жизнью рисковал, о бумажках и не думал — хотел, чтобы матери нашли могилы своих сынов. Ничего, теперь мы с Ольгой Ивановной собираем подписи односельчан за переименование улицы — уже больше половины всех жителей подписали".
У Петра и Ольги все получится — в этом нет сомнений. Тем более что в народе эту улицу уже давно переименовали. Со слов Ольги Ивановны, автобусную остановку возле кладбища называли по фамилии деда еще в ее детстве. Могу свидетельствовать: и до сих пор так называют. Когда я уезжал из Глазовки на маршрутке, пожилой пассажир попросил водителя: "Остановите на Ярославского".