Реже и реже раздавались выстрелы. Догорали подожженные в бою строения. К командному пункту на берегу мелкой и узкой речки Ревна, что протекает по самой окраине Перелюба, неторопливо стягивался партизанский обоз.
Глухо погромыхивали на бревенчатом мостике колеса пулеметных тачанок. Негромко, сквозь зубы, стонали раненые на повозках. Партизаны, еще не остывшие после боя, возбужденно обсуждали события минувшей ночи, нетерпеливо поглядывая на зубчатую полоску леса, синевшую на горизонте. Лес — партизанский дом. Скоро до дому!
И вдруг издалека донесся звук, похожий на гудение шмеля. Звук приближался, нарастал, перешел сначала в гул, потом в рев.
Кто-то отчаянно закричал:
— Танки!
Этот нежданный трусливый вскрик искрой проскочил меж партизан, заставил вздрогнуть самых смелых, тех, что всего какой-нибудь час назад без страха смотрели в глаза смерти, посеял панику.
Страшен танк для нашего брата-партизана, когда мы в открытом поле, далеко от леса. Кажется, нет спасения от железного зверя. Ляжешь — вдавит в землю гусеницами. Побежишь — прошьет огнем.
Но паника — враг пострашней танков. И он уже суетился среди нас — этот враг, сжимал сердца, мутил разум животным страхом, подзуживал бросить все, бежать, спасаться.
Все сбилось, перемешалось на берегу Ревны. Заметались ездовые, разворачивая коней. Сталкивались и опрокидывались повозки. Кричали люди. Кое-кто, послабей духом, пригибаясь, кинулся прочь, напрямик через поле.
И тут прогремел властный голос, разом перекрывший все звуки.
— Стой!.. Ложись!.. Занимай оборону!
И мы остановились: столько было уверенности и силы в этом голосе.
— Обоз, санчасть, вытягиваться на дорогу, к лесу! — раздалась новая команда.— Быстрей!..
А на Перелюбской улице, сбегавшей к речке, уже появились два легких немецких танка. Вслед за ними меж хатами замелькали гитлеровские солдаты. Не осмеливаясь въехать на мостик, танки двинулись вдоль Ревны, поливая наш берег пулеметным огнем. Где-то за селом сухо кашлянули минометы. Над головами пропели мины. Второй залп взметнул воду в речке.
— В вилку берут! — крикнул кто-то.
— Молчать! Бить по пехоте!
Грянули партизанские очереди. Над рекой скрестились разноцветные трассы. Гитлеровская пехота остановилась, прижалась к земле, залегла в огородах, укрываясь за мазанками. Но что танкам пулеметы и автоматы? Один из них повернул и осторожно, будто пробуя, не холодна ли вода, двинулся через речку. В этот момент резко хлопнул выстрел противотанкового ружья. Еще один. На броне мигнула яркая звездочка. Танк задымил, попятился, выбрался на берег. Вдруг внутри у него что-то гулко рвануло, и он вспыхнул шумным, примусным, пламенем. Вторая машина круто развернулась на месте и откатилась назад.
— Ага, не нравится!
Партизанская цепь повеселела. Появилось то радостное чувство уверенности, которое всегда предшествует победе. На военном языке это называется «захватить инициативу».
С командного пункта, пригибаясь, в разные стороны побежали связные. Одна из партизанских рот спешно снялась с правого фланга и скрылась в зарослях тальника. Вскоре за вражескими позициями раздались взрывы. Огонь гитлеровцев сник, а затем и вовсе прекратился. Было видно, как, торопливо перебегая от хаты к хате, отходили они к противоположной окраине Перелюба, к бугру, за которым, густо чадя, догорали грузовики.
И тогда зашевелились кусты тальника, из них поднялся невысокий, кряжистый человек в гимнастерке, перекрещенной на груди ремнями. Усталое его лицо с упрямым подбородком было черно от пыли. На высоком лбу под слипшимися от пота волосами розовел кривой, похожий на запятую, шрам.
Это был Алексей Федорович Федоров.
Коновод подвел ему коня. Но Федоров покачал головой:
— Нет, верхом не поеду,— медленно и тихо проговорил он.— Подгони тачанку.
И тут мы поняли, что спокойствие и хладнокровие, с которыми он только что командовал в бою, которые уберегли нас от паники, ободрили, придали нам уверенности в своих силах, даются вовсе не легко.
Было это весной 1942 года...
Понравилась статья? Поставь лайк и подпишись на канал!