Примерное время чтения: 8 минут
В Туле увидеть современное искусство практически негде. Чаще всего за ним приходится ехать в Москву. «Барабан» — возможно, единственная площадка, на которой тулякам регулярно показывают актуальные работы театральных режиссеров, документальное кино, организуют с гостями читки пьес современных драматургов. ЗС поговорили с основателями «Барабана» режиссером Евгением Маленчевым и актрисой Полиной Шатохиной об обратной стороне искусства, творческих разочарованиях и деле Кирилла Серебренникова.
ЗС: Как можно кратко и емко описать то, что вы делаете в Барабане?
Женя: Это в первую очередь пространство для проектной и репертуарной деятельности на территории современного искусства. Искусство может быть радикальным, может быть довольно традиционным, даже академичным, но очень важно, чтобы оно было про сегодняшний день.
ЗС: Сейчас как-то сложно отличить искусство от просто непонятной хреновины. Как вы для себя проводите эту границу?
Женя: Если ты хочешь услышать какой-то алгоритм, его не существует. Это вопрос, который каждый должен задавать себе сам. Когда-то меня очень впечатлил фильм Бэнкси «Выход через сувенирную лавку». Он именно об этом. Я, наверное, могу это сформулировать таким образом: искусство определяется степенью осознания того, что создано. Границ как бы уже нет. Раньше была какая история? Есть холст, и все, что на территории этого холста, является произведением искусства. Сегодня в Эрмитаже появляется Фабр, и ты не понимаешь, где эта граница. Это дохлая крыса, которую год забывают убрать, или инсталляция Фабра?
ЗС: А в чем для вас суть искусства?
Поля: Это бомбоубежище.
ЗС: От какой бомбы?
Поля: Бомба в этой ситуации — очевидная, бесспорная реальность. Я говорю о вещах таких фундаментальных, которые с человеком всегда. Смерть, одиночество, любовь или ее отсутствие.
Женя: Для меня, наверное, искусство — это бессмыслица. Вот нарисовал ты картину, и дальше что? Это в принципе жизни не меняет. Жизнь — все-таки довольно абсурдная штука, и нет в ней ни целей, ни причинно-следственных связей. В ней какое-то невероятное значение играют случайности и нелепости. Поэтому искусство, мне кажется, — наиболее органичный способ познания жизни. Мне не очень импонирует в истории с бомбоубежищем то, что все-таки бункер — это уход от реальности. Я-то уверен, что искусство и есть та самая реальность. А что реальность, простите? Сбой в работе Сбербанка — это что, реальность? Или пробка на дороге. Это реальность?
ЗС: Какая идеальная реакция публики на то, что вы делаете? Есть ли вообще идеальная или плохая реакция?
Женя: В вопросе заложен ответ. Идеальная реакция — это когда есть реакция. Бывает ведь такое, что человек присутствует формально. Его ничего не задевает, ничего не восхищает, ничего не угнетает. Такое бывает довольно часто.
Поля: Идеальный пример про реакцию — это проект Леши Ершова и обсуждение, которое было после этого. Кардинально разные реакции.
ЗС: Это Театр. На вынос? [В спектакле «Спросите, я там один такой», с которым проект питерского режиссера Алексея Ершова «Театр. На вынос» пришел в Тулу, зрители по сути стали актерами, ища по уже прекратившему работу Центральному рынку и вокруг него некоего Андрея, который якобы там торгует. Участникам спектакля давали подсказки через группы в соцсетях и по телефону. Андрея так никто и не нашел.]
Поля: Да. На обсуждении после спектакля у одного зрителя была претензия к художнику, даже праведный гнев. Мы его просим описать, что происходило во время спектакля, как он провел это время. Он рассказывает очень подробно, и мы понимаем, что вообще-то для него сегодня случился колоссальный спектакль, потому что он описывает такие приключения и события, которых, может, на самом деле режиссер и не предполагал.
Женя: Да, но пока он его не осознает как театральный опыт, он не понимает, что с ним на самом деле произошел спектакль. Он не видел в буквальном смысле сцены и артистов, у него было реальное ощущение, что его обманули. Это был сложный момент, мы долго разговаривали. «Барабан» — это как раз место, где люди, которые делают современное искусство, встречаются с людьми, которые его смотрят. И черт возьми, такое бывает, что они сцепляются и не понимают друг друга, у них претензии друг к другу. И вот тут надо начинать диалог и вместе искать какой-то выход. Не уверен, что мы его нашли, но мы честно пытались.
Поля: Не все сразу. Здесь тоже момент прокачки. У нас есть проект Театр. Жесткий диск, где мы показываем спектакли мировых хедлайнеров. Это очень сложные спектакли, и мы видим, как некоторые зрители, которые регулярно посещают проект, уже мыслят по-другому, у них уже другие вопросы после просмотра. [Женя: Да, они уже анализируют, сравнивают.] Здесь сложная работа над собой идет. Наш друг, большой любитель Тарковского, посмотрев в первый раз его фильм, заснул на нем, проклял его, и только через какое-то время вернулся к нему и полюбил.
ЗС: Переезд на «Октаву» как-то изменит «Барабан»?
Женя: Это преждевременный разговор. Конечно, в наших ощущениях многое должно измениться. Мы сможем позволить себе потянуть какие-то более тяжелые проекты, которые до этого просто по техническим причинам не могли осуществить. Потом новая атмосфера, новые люди, новые эмоции и так далее. Но обсуждать пока нечего.
ЗС: Почему? Ваш переезд — это не гарантированная вещь?
Женя: Нет, конечно. Россия с недавних пор — страна проектов. Мы придумываем проекты и, как правило, этим и ограничиваемся. То, что они в результате будут воплощены — не факт. Взять хотя бы тульскую набережную: в сознании большинства она уже есть. Туляки ее как-то уже отрефлексировали и с ней встретились внутренне. Кому-то она понравилась, кому-то нет, и все, в общем, довольны. Помойка там как была, так и осталась, но это уже никого не беспокоит. Такая же примерно история с Октавой. Дай бог, что это все случится. Да, какой-то разговор о совместной деятельности был, но предметного обсуждения на уровне «давайте столько-то метров вам предоставим в обмен на то-то» не было.
ЗС: Вы когда-нибудь разочаровывались в том, что вы делаете?
Поля: Конечно. Постоянно.
Женя: Это нередкое чувство, да.
ЗС: Чем оно может быть вызвано?
Женя: Вызвано тем, что не оправдываются твои ожидания. Иногда это связано с реакцией, которую ты ожидал. Иногда просто с самим действием, когда ты думал, что это будет гораздо интереснее, чем на самом деле получилось. Если мы читаем «Солнечную линию» Ивана Вырыпаева, где половина текста написано нецензурной бранью, мне довольно трудно предсказать, что получится. Есть примеры более сложные, типа того же «Смотрителя 24» или Кирилла Широкова. Его уже можно считать классиком современного искусства, но умудряются приходить люди, которые говорят что-то вроде: “И что, это музыка? Это не музыка. Он че делает-то? Он играть не умеет?” Это злит. Хочется взять за шкирку и, не знаю, с лестницы сбросить. Особенно когда такое происходит с тем, что мне самому кажется очень крутым.
ЗС: Вы участвовали в форуме независимых театров России в Гоголь-центре. Что такое независимый театр? Имеется в виду независимость от власти или что-то еще?
Женя: Да, имеется в виду негосударственный.
ЗС: Кажется довольно «ироничным», что форум открывался диалогом о свободе, который проводили Мариус Ивашкявичус и Кирилл Серебренников. Вы следите за тем, что происходит вокруг Серебренникова? Какое у вас к этому отношение?
Поля: Это ужасно.
Женя: Это просто невозможно описать словами. Идиотизм, хамство и беспредельная ситуация в отношении не только Серебренникова, а всей команды, которая работала с «Седьмой студией» и с «Платформой». Последняя такого рода идиотская ситуация была с Бродским, по-моему. Вот мы перечитываем тот процесс и грустно хохочем, потому что не можем поверить, что такое было. И в то же время это происходит сегодня прямо на наших глазах. Вообще, конечно, первое, с чего надо начать: мы все примерно понимаем, сколько и в каких масштабах украли люди, которые судят Кирилла Серебренникова и Софью Апфельбаум за воровство.
ЗС: Ну а вообще к творчеству Серебренникова и к нему как к явлению как относитесь?
Женя: Я отношусь к нему с большим уважением. Он объективно сегодня один из главных локомотивов театрального процесса в России и один из самых известных русских режиссеров в мире. Можно по-разному относиться к тому, что он делает, и это нормально, но то, что он делает, это всегда профессионально, интересно, это всегда что-то отрефлексированное. На самом деле о нем можно говорить долго, он действительно феномен, и вот это уже точно то, что, я уверен, уже стало классикой. И я надеюсь, что он сделает еще много чего.
ЗС: Потребитель искусства часто видит только его внешнюю, привлекательную сторону. Тем не менее, если покопаться, в культуре периодически всплывают скандальчики, которые показывают, что деятели искусства тщеславные люди, которые не стесняются друг другу делать гадости. Как в человеке, который занимается искусством и пытается делать наш мир лучше, прекраснее, может это уживаться?
Женя: Тут есть несколько аспектов. Во-первых, мир искусства все-таки не совсем про прекрасное, как мне кажется. То есть там несколько другие категории прекрасного, и, в принципе, допустимо, что искусство может быть каким-то гнусным, малоприятным и так далее. Второе — ну это ты говоришь про вечный вопрос, совместимы ли гений и злодейство. История и мой опыт говорят, что совместимо. Я не думаю, что в сфере искусства количество каких-то интриг, мерзостей, сплетен, гадостей больше, чем в какой-то другой сфере. Я даже боюсь представить, сколько интриг и всего такого в каком-то как бы идеальном мире, например, в РПЦ.
ЗС: Может, людям следует сдерживаться, быть выше этого? Или нужно честно позволять эмоциям, даже если они социально не очень приемлемы, выливаются наружу?
Поля: Вопрос, который ты задал, очень серьезный. И я вот, например, очень часто к нему возвращаюсь. Работая на сцене, ты как раз очень часто задумываешься: не лицемеришь ли ты. Вообще эта профессия требует постоянной работы и анализа себя: вот где я животное, а где я уже человек.
Женя: Смотри: имеет ли человек, который, допустим, сильно оскорбил свою маму, право делать спектакль о любви к матери или выходить на сцену и играть любящего сына? Или он должен отказаться от роли, сказать: «Вот, я оскорбил свою мать, мне не стыдно, и вообще я в этом смысле неприятный тип и не буду играть, не имею права». Не ложь ли это с его стороны: может ли он выходить на сцену и прикидываться порядочным парнем? Я-то к тому, что конечно, может.
ЗС: А почему?
Женя: Встречный вопрос: а почему нет? Все-таки территория искусства — почему ее невозможно оценивать, почему ее очень сложно воспринимать? — потому что она свободна от морали. На территории искусства совершенно не имеет значения, ударил ты свою мать или нет, если ты убедительно сделаешь фильм о том, как ты любишь маму. Тот же Лев Толстой, как мы знаем, был не самый приятный парень. Он писал про каких-то идеальных, тонких, умных, страдающих людей. Я уверен, что это была его постоянная борьба с самим собой, его желание через акт искусства что-то с собой сделать. Условно, заставить себя не ударить в следующий раз маму.
Поля: Чем лучше материал и сложнее работа, чем интересней диалог с режиссером, тем больше таких вопросов возникает, и тем больше ты к себе предъявляешь претензий. Больше начинаешь работать над собой.
Женя: Есть, например, прекрасный отдельный культурологический срез — тюремные стихи. Люди сидят в тюрьмах, иногда даже страшно помыслить, за что. И пишут стихи про мам, детей. Среди этого есть довольно пронзительные вещи. Как? Почему? Иначе было бы, наверное, слишком скучно и просто. Ты хороший парень — можешь хорошее искусство делать. Ты плохой парень — ну и искусство у тебя не очень.
ЗС: Давайте на оптимистичной ноте закончим. Что должно произойти в вашей творческой карьере, чтобы вы сказали “Я достиг всего, чего хотел”?
Женя [смеется]: Смерть. Я просто к тому, что это оптимистичная нота будет. Мне кажется, отличная точка. Кроме шуток про смерть, относительно, например, «Барабана», могу сказать, что он для меня конечен, и я знаю конечную цель, которую я бы хотел увидеть. Мы пытаемся превратить Барабан в некий вечный двигатель, чтобы все, что мы тут делаем, могло происходить само. Чтобы если, например, мы исчезнем по какому-то решению суда внезапному, Барабан не закрылся. Придут другие нормальные люди, которые скажут “теперь я буду тут править”. Мне кажется, это будет самой крутой целью.
Михаил Малашенко для З[ ]С
Фото: Марина Банникова
Если вам интересна тема искусства, рекомендуем прочитать беседу с тульскими художниками Арменом Аганесовым и Леной Лузгиной и культурологом Вадимом Касаткиным о границах искусства.
Читайте «За скобками» в ВК, Facebook, Telegram [у нас все работает] и Instagram. Чтобы не пропускать свежие материалы, не забудьте подписаться на наш Дзен.