14 апреля 1930, в пасхальное воскресенье, в одиннадцатом часу утра в Москве на 4-м этаже дома №3 по Лубянскому проезду, в коммунальной квартире №12, где располагалась его комната-мастерская, застрелился 37- летний Владимир Владимирович Маяковский.
Он заранее написал предсмертную записку следующего содержания:
«ВСЕМ
В том что умираю не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама сестры и товарищи простите – это не способ (другим не советую) но у меня выходов нет.
Лиля – люби меня.
Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. –
Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо.
Начатые стихи отдайте Брикам они разберутся.
Как говорят – «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт
Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.
Счастливо оставаться
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ.
12/4-30 года.
Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным, сериозно – ничего не поделаешь. Привет.
ЕРМИЛОВУ скажите что жаль снял лозунг надо бы доругаться.
В.М.
В столе у меня 2000 руб. внесите в налог. Остальное получите с ГИЗ
В.М.»
(Орфография и пунктуация Маяковского)
Ленинградская «Красная газета» сообщила: «Самоубийство Маяковского. Сегодня в 10 часов 17 минут в своей рабочей комнате выстрелом из нагана в область сердца покончил с собой Владимир Маяковский. Прибывшая «Скорая помощь» нашла его уже мёртвым. В последние дни В.В. Маяковский ничем не обнаруживал душевного разлада, и ничто не предвещало катастрофы. В ночь на вчера, вопреки обыкновению, он не ночевал дома. Вернулся домой в 7 час. утра. В течение дня он не выходил из комнаты. Ночь он провёл дома. Сегодня утром он куда-то вышел и спустя короткое время возвратился в такси в сопровождении артистки МХАТа X. Скоро из комнаты Маяковского раздался выстрел, вслед за которым выбежала артистка X.
Немедленно была вызвана карета «Скорой помощи», но еще до её прибытия Маяковский скончался. Вбежавшие в комнату нашли Маяковского лежащим на полу с простреленной грудью. Покойный оставил две записки: одну – сестре, в которой передаёт ей деньги, и другую – друзьям, где пишет, что «он весьма хорошо знает, что самоубийство не является выходом, но иного способа у него нет...».
Владимир Маяковский боялся постареть; считая старостью возраст 35 лет, часто говорил: «до тридцати лет доживу, дальше не стану», «смерть не страшна, страшна старость, старому лучше не жить». Об этом вспоминала и Л. Ю. Брик: «В Маяковском была исступлённая любовь к жизни, ко всем её проявлениям – к революции, к искусству, к работе, к женщинам, к азарту, к воздуху, которым он дышал. Его удивительная энергия преодолевала все препятствия. Но он знал, что не сможет победить старость, и с болезненным ужасом ждал её с самых молодых лет».
Роковому выстрелу 14 апреля 1930 предшествовал целый ряд неудач Маяковского в личной и творческой жизни, сложности в чисто бытовых вопросах и проблемы со здоровьем. В марте 1930 критики холодно встретили пьесу «Баня», провалилась премьера спектакля «КЛОП». Чрезвычайно обидным для поэта оказался бойкот критически важной для Маяковского выставки «20 лет работы». С февраля в Европе находились его самые близкие друзья – супруги Брики, а его виза для выезда за границу по каким-то причинам была отозвана.
Церемония прощания прошла с 15 по 17 апреля в московском клубе писателей и собрала огромное количество народа. Советский писатель Ю. Олеша записал: «Похороны производили грандиозное впечатление: вся Поварская от Кудринской до Арбата была забита людьми, на оградах, на крышах стояли люди. Шло за гробом тысяч 60, если не больше. Стреляли у крематория в воздух, чтобы дать возможность внести в ворота гроб. Была давка, стояли трамваи – если бы он знал, что так его любят и знают, не застрелился бы…»
Хдожник Н. Денисовский, работавший с Маяковским над серией плакатов для Наркомздрава, вспоминал: «Милиция оцепила все переулки и площади, которые выходили на улицу Воровского, а сама улица была забита народом. Стояли так тесно, что невозможно было пропихнуться. Стояли на тротуарах, мостовой, в подъездах, висели, прицепившись к фонарям, к деревьям и заборам. Крыши были черны от забравшихся на них людей, некоторые крыши даже провалились. За шофера в грузовик с гробом сел Михаил Кольцов, и гроб поплыл над головами к крематорию.
Когда гроб внесли в крематорий, все хлынули следом. Началась давка. Попасть было невозможно. Казалось, сейчас затрещит здание крематория. Растерявшийся милиционер дал выстрел в воздух».
Газета «ТРУД» опубликовала заметку: «17 апреля в 6 час. 30 мин. пополудни печь московского крематория испепелит жаром своих тысяч градусов тело поэта Маяковского. Сожжёт того, в чьем мозгу вынашивались и рождались большие и горячие мысли. Может быть, такие же горячие, как и пламя кремационной печи».
Другой художник, В. Роскин, работавший с Маяковским над «Окнами РОСТа», вспоминал: «…На следующий день гроб стоял в большом зале клуба, весь заставленный венками и засыпанный живыми цветами, а внизу лежал венок от рабочих какого-то завода из металлических стружек с надписью на красной ленте «Железному поэту, железные цветы»… Прошло всего дней десять после похорон Маяковского, как я у книжной лавки писателей встретил О.М. Брика, и он мне сказал, что они получают массу писем, в которых высказываются всякие предположения о причинах самоубийства Маяковского, но лучше всех написала одна работница с ивановской текстильной фабрики. Она написала: «Маяковский умер от перегрева котла».
К сожалению, несмотря на просьбу Маяковского «не сплетничать», разговоры и спекуляции на тему его смерти, выдвижение всё новых и новых причин самоубийства, раскрытие «подробностей личной жизни» продолжаются и 88 лет спустя.
