-Эй! Что ж ты творишь, ирод проклятый!- пронесся над двором надтреснутый стариковский голос, -А ну, прекрати!
На широкой вымороженной ранним морозом площадке, некогда бывшей школьным двором, а теперь обращенной госпитальную хозчасть, жарко трещал костер. У огня, среди вороха бумаг, дырявых гимнастерок, кальсон и фотографий на корточках сидел лопоухий тощий солдатик, присланный недавно на подмогу из госпиталя легкораненых. Неказистый, длинный как жердь, с широкими руками, плетьми свисающими по сторонам тела, он замер, обернувшись на крик, все еще вертя в руках худенькую пачку писем, обернутую атласной ленточкой.
-Ты чего, Пахом?! – удивленно пробасил круглолицый лейтенант, оторвавши голову от актов и поерзав на скамье, прилаженной к обломку школьной парты.
Пахом, белый как лунь старикан, весь какой-то искореженный, будто прижатый временем к земле с великой резвостью, не свойственной его возрасту, подскочил к костру и выдернул из рук лопоухого письма.
-Вот чего! –обернулся он к лейтенанту, потрясая выцветшими треугольничками.
Лейтенант удивленно посмотрел на старика возмущенно глотающего ртом воздух, будто рыба, выброшенная на лед.
-Это что ль?! – лицо лейтенанта приняло равнодушное выражение, - уничтожение документов выбывшего личного состава.
-Как уничтожение? –прохрипел старик
-Как-как?! А вот так, - тоном знатока протянул лейтенант, - Помирает, скажем, боец Тютькин в госпитале, его имущество куды девать? Ну, деньги, положим, почтовым переводом семье отсылаются, а барахлишко? Бумажки там всякие, личные…Врагу оставлять нельзя, а у нас, сам видишь, складов нету. Потому уничтожается согласно приказу начальства, с составлением описи и акта.
-Как же ж можно-то, товарищ лейтенант?! – растерянно пробормотал старик, - Это ж память, вот был человек и нету, и ничего от него семье не останется?!
-По уставу положено! – отрезал лейтенант, - И вообще, занялся бы ты, Пахом, своим делом!
Старик постоял немного, наблюдая, как огонь ненасытно сжирает бумагу, и побрел к воротам, где топтался уже нетерпеливо коренастый конек, запряженный в телегу.
Грузили медленно. Кряхтя, с матерком, двое легкораненых выволакивали на двор тела. Третий, взобравшись на телегу и пристроив поудобнее перебинтованную ногу, подцеплял край брезентового полотна и укладывал покойников на прелое тележное сено. Тел было много. Белые, скованные смертной агонией, в одних нательных рубашках, они почти сливались цветом с запорошенным снегом двором. Смирный серый конек Пахома раздувал ноздри, то и дело роя копытом стылую землю и тогда старик шептал что-то животинке в самое ухо. Конь успокаивался, тыкаясь в плечо старика теплой бархатной мордой. В спину Пахома летели отрывистые фразы лопоухого:
-Бернацкий Макар Степанович. Письма, - послышался шелест, - три штуки, фотография – одна штука. Адрес: Курск, улица Ленина.
-Ле-ни-на, - тихо вторил лейтенант, скрипя карандашом.
Пахом зажмурился, услышав в морозном воздухе, еле разборчивое шипение с которым костер принял новую жертву.
-Поживей, давай! – гаркнул он в сердцах на грузчиков, - До ночи что ли возиться будете?!
-Да, не дрейф, папаша! – беззлобно огрызнулся с телеги солдат.
-Бутурлин Петр Тимофеевич, - равнодушно выбрал новую стопку лопоухий, - Смотри-ка, местный. Дзауджикау, улица Чапаева дом 12. Семейный видать…
-Стооой! – не выдержал Пахом. Бросился к лопоухому и вырвал из рук его маленькую фотографию.
-Да ты сбрендил, старик! – взъерепенился лейтенант. Он вскочил, навис всей своей молодой мощью над Пахомом, но тот не отступил. Выпятив, как мог впалую свою грудь, нахмурившись и вздернув подбородок, отчего борода его воинственно растопырилась во все стороны, стоял он перед лейтенантом.
-Не можно, товарищ лейтенант! Не можно так! – тихо отчеканил Пахом, - Он тутошний, у него, может жена, детишки, знать не знают, а ты им что? Бумажку сунешь в нос, нате, получите?
Лейтенант мотнул круглой башкой, отступил.
-Чего ты хочешь, Пахом? Не видишь, сколько у меня таких? Во век не управиться!
-Не жги, - отчаянным шепотом протянул старик. –Не жги, Чапаева, тут близехонько, я мигом, погрузить не успеют.
-Да не могу я, - взревел лейтенант, - Понимаешь ты, дурной старик, не могу!
-Кто может? – все тем же тихим голосом спросил Пахом.
-А, ну тебя! – махнув рукой, лейтенант зло сплюнул на снег и вернулся обратно за парту, - Иди к начгоспиталя, сам разбирайся!
Лицо Пахома просияло, он весь как-то подобрался, прижал к груди отвоеванную фотографию и рванулся было к лейтенанту, да смутившись, остановился и быстрым шагом вышел со двора.
Коридор госпиталя дохнул тяжелым смрадом запекшейся крови. Из открытых дверей неслись, перемешиваясь, звуки разговоров, смешки, протяжные глухие стоны. Туда-сюда сновали нянечки. От суеты и белизны мельтешащих халатов Пахом совсем растерялся. Бочком, вдоль стенки, он робко пошел мимо дверей, пока, наконец, не ухватил за рукав первую попавшуюся санитарку. Санитарка смерила его подозрительным взглядом, но дорогу все ж указала. Начальник обосновался в бывшей учительской. Остановившись перед дверью, Пахом постучал. Ответа не было. Старик прислушался. За дверью раздавался шорох, неясное бормотание, он постучал еще раз и тихонько приотворив дверь заглянул в кабинет. За столом, уронив голову на руки спал доктор. Пахом виновато кашлянул, врач вскинул голову, обвел кабинет рассеянным взглядом. Наконец, он увидел старика.
-Что вам? – устало спросил он
-Простите, товарищ, мне тут… - Пахом замялся, подбирая слова, - В город бы мне… Я мигом, туда и обратно, погрузить не успеют – с жаром просипел он, протягивая капитану фотографию.
Капитан, подавляя зевок, растер лицо ладонями и внимательно посмотрел на старика
-Ничего не понял! Товарищ Самойлов, вы что хотите?
Пахом, как мог, рассказал о фотографии, об акте, о несчастном помершем Бутурлине.
-Я мигом, быстро, туда и обратно – повторял он будто заклинание. – Только скажу и сразу назад. Ну, не можно так, товарищ капитан.
Начальник госпиталя его не прерывал, слушал тихо, внимательно, и когда старик уже умолк долго еще смотрел на него, а затем встал, остановившись у окна, уставился на двор, где грузили на телегу тела мертвецов.
-Не разрешит, - опустошенно подумал Пахом.
-Правильно вы говорите, товарищ Самойлов. Нельзя так. Идите! – капитан бросил взгляд на часы, - Сроку вам час ровно! Час.
На улицах было пустынно, где-то далеко бухали орудия. Пахом привычно отметил, что бьют густо, пристреливают. Где-то со стороны Гизели подкатывался к городу фронт. Хорошо бы Серка сюда, вмиг бы домчали, даже без седла. Но Серко топтался запряженный в неподъемную телегу. Пахом старался идти как можно быстрее, но получалось все-равно не шибко резво. От этого старик злился, и на себя, и на больное свое колено, и на дыхалку, сорванную заводской свинцовой пылью. Эх, хоть бы попутка какая, езды-то пять минут - беспросветно ныло в голове. Но попутки не было. Он доковылял до моста и остановился. Надо отдышаться. Привалившись к периллам ограждения, Пахом глубоко вдохнул сырой речной воздух и тут же надсадно захрипел, закашлялся, согнувшись над самой рекой.
-Ничего, ничего, недалеко уже, - пробормотал он себе под нос, отплевываясь.
Дом 12 приютился у излета моста. Вросший под окна в землю, приклеившийся к саманным собратьям, вид он имел жалкий. Пахом протиснулся во двор, постучал. Внутри завозились, заохали. Раздался высокий детский плачь, все как-то зажило, зашевелилось, отчего старику стало муторно и страшно. Какую весть принес он с собой. Может прав был лейтенант?
-Нет, не можно так! – решительно рубанул Пахом
-Простите, что? – на пороге стояла высокая женщина. Она со спокойным любопытством оглядывала посетителя, вытирая руки о засаленный передник.
Пахом растерялся, неуютно переступил с ноги на ногу. Как сказать?
-Вот! Вам просили передать… - он протянул женщине фотографию, - Петя ….
Он совсем оробел, но женщина поняла все и без его слов.
-Петя, Пе-те-чка – заголосила, завыла, привалившись к косяку. В доме разревелись разом ребятишки, а Пахом так и стоял не зная как совладать с бедой, что принес на своих ногах в этот дом.
-Полчаса у тебя, слышишь! – строго оборвал он бабу, - На Госпитальное повезут, слышь?!
Ему хотелось встряхнуть эту женщину, привести ее в чувство, прервать этот безысходный почти звериный вой, но вместо этого старик отвернулся и пошел к мосту.
«Пе-те-чка» звенело в ушах Пахома, когда он выбрался на большак. Шел он уже медленно, тяжело переставляя больную ногу. Успеет ли? Должна. Баба крепкая, добежит, попрощается. Посмотрит еще на своего Петечку. Как же тошно, - подумал Пахом, дергая ворот гимнастерки, а вдруг поможет, полегчает страшная тяжесть, сдавившая грудь. За спиной старика протяжно и противно завыло. Он остановился, крутя головой и пытаясь найти источник звука. Над головой, низко, почти касаясь верхушек тополей, заходила на разворот черно-серая рама. Зажав руки от визга самолета, Пахом метнулся было в сторону, но сам уже понял, что поздно. Выпрямившись, он успел еще разглядеть скучающее, блеклое лицо летчика. Самолет кивнул желтым носом и летчик нажал гашетку.
-Пе-те-чка! –над длинным рвом, едва присыпанным землей металась баба, - Петечка! Вы не видели Петечку?
Баба кидалась к солдатам, разгружавшим свой скорбный груз. Они молчали, отнекивались, закидывая мертвецов в яму. И только серый смирный Серко жарко раздувал ноздри, принюхиваясь к морозному стылому воздуху, к яме, где среди босых закоченелых ног, виднелись стоптанные ботинки погибшего его хозяина.
