По-летнему высокое, синее небо над головой. Темно-синяя рюмка хвойного леса впереди. На заснеженной равнине высятся и ряды обгорелых печных труб. Кой-где виднеются и сами полуобвалившиеся печи, с угрюмо зияющими закоптелыми упьями. Здесь некогда располагалась русская деревня. Тихая, работящая. Кудрявились ветлы над озерком. Вились пахучие дымы над тесовыми крышами. Пели на зорях петухи. Мычали коровы. На зеленой мураве резвились детишки. Забияки воробьи самозабвенно купались в дорожной пыли.
Ничего этого давно уже нет. Мрачное, пугающее слово «пустошь» не может выразить того, что стало на месте человеческого жилья. Любая стихия не в состоянии натворить подобного. Гитлеровцы дотла разорили чехословацкое селение Лидице. И мир ужаснулся тогда, узнав о фашистском варварстве. А сколько же подобных Лидице на нашей многострадальной земле!
В золу и пепел превращены мирные крестьянские жилища. Ни кустика, ни деревца на месте бывших садов и огородов. Фашисты жгут, ломают, взрывают все, что попадается им на пути бегства. Таков каннибальский приказ фюрера. Отчаяние и звериная злоба, и полное бессилие. Предсмертные конвульсии истекающего ядом и кровью смертельно раненного хищника.
Отступает, бежит гитлеровское воинство. Спешат, спешат вдогонку отпетым головорезам советские войска. Справедливую кару несут им. Отсекают одну лапу за другой агонизирующего зверя. Из лесных убежищ тянутся на свои пепелища люди, везут на тележках, на санках кой-какой уцелевший скарб. Изголодавшиеся, продрогшие до костей, настрадавшиеся, но не утратившие веры. Удивительное спокойствие на измученных лицах. Никто не убивается, не точит слез при виде фашистских злодейств. В глазах — надежда. Вера в полное избавление. Жизнь начинается заново.
Посреди дикого хаоса чудом сохранилась скворечня на пошатнувшемся шесте. Весной сюда прилетят скворцы. Копошится на пожарище старик в рваном солдатском ватнике. Выбирает из полуобвалившейся печи годные в дело кирпичи. Парнишка лет десяти усердно помогает старику. Еще двое ребятишек поменьше греются у тлеющих головешек.
Женщина в черном мужском пальто, подпоясанном скрученным в жгут белым головным платком, хлопочет у большого самовара. Это единственная ценная вещь, сохранившаяся в ее семье. Символ былого благополучия. Украшение дома. Уютно ворковал он на тесовом столе, покрытом домотканой скатертью, убранство горницы отражалось в его начищенных боках. А ныне он потускнел, и слегка примялись его бока. Но и в таком виде он исправно несет свою службу. Самоварная труба для большей тяги приставлена к отдушине дымохода ее бывшей избы-пятистенки. Струится в морозном воздухе прозрачный дымок. Первый домашний дымок над бывшей деревней. Легкое дыхание возрождающегося человеческого жилья.
Не для себя готовит женщина самовар. Для озябших бойцов, остановившихся на короткую передышку. Это все, что может она дать для зашитников Родины. Это ее посильная лепта. Великий, неоценимый дар на алтарь Победы. Хлебом-солью приветить бы добрых людей. Так исстари ведется на святой Руси. Она давно ни хлеба, ни соли не видела вместе со своими детьми. Кружка талой воды, только и всего, чем может отблагодарить она своих избавителей от фашистского ига.
— Не обессудьте, — повторяет она мягким, извиняющимся голосом, — пейте на здоровье. Я еще согрею.
Из-под черного головного платка выбилась седая прядь. На впалых щеках нездоровый румянец. Светлые, оттененные черными кругами глаза источают сердечную, материнскую ласку и тихую печаль. Щедро, до самых краев нацеживает она кипяток, и солдатские кружки. С легким поклоном возвращает в протянутые руки.
Когда кончается вода, женщина туго набивает самовар свежим снегом. Подбрасывает древесного угля, собранного на родном пепелище. В ожидании, пока закипит, устало присаживается на сложенный стариком куб кирпича. Натруженные руки ее покоятся на коленях. Глаза задумчиво устремлены вдаль. Чуткое ухо ловит гром удаляющейся канонады.
Благоговейно принимаю и я от нее горячую кружку. Обхватываю ладонями. С наслаждением глотаю пресный кипяток. И только теперь ощущаю, как я продрог. Животворящее тепло струится по жилам. Оттаивает постепенно душа. Наполняется новой нравственной силой. И кажется, будто не кружкой талого снега одарила меня женщина — богатырской водой, чудодейственным напитком, придающим могущество, отвагу и бесстрашие в бою.
Неумолимая жестокость войны и безмерная материнская нежность. Кто возьмется сочетать их, совместить в едином понятии? Словно на святую, сошедшую с иконы, гляжу я на простую русскую женщину. На вечную труженицу, подвижницу, великую печальницу за всех нас. Нечеловеческой стойкостью духа надо обладать, чтобы вытерпеть, перенести, одолеть бездну горя и лишений. Пройти все круги фашистского ада и не утратить величия души. Как же не гордиться нам матерями, благословившими нас на ратоборство против коричневой чумы. Как не возвеличивать матерей наших, показавших миру примеры стойкости, долготерпения и мужества. Непоколебимой надежды, святой веры в силы добра.
Неиссякаема признательность наша. Непреходяща наша сыновняя любовь. Великая честь и немеркнущая слава вам, наши дорогие советские матери.
Будьте благословенны в веках!
Понравилась статья? Поставь лайк и подпишись на канал!