Вчера у генерала-врача был особо тяжелый день. Пришлось сделать три операции. И одну из них прямо-таки уникальную. Осколком авиабомбы вогнало молоденькому лейтенанту в живот его пистолет вместе с кобурой. Операция продолжалась более трех часов и закончилась вполне благополучно.
Рассказал генерал и про другую операцию, гораздо сложнее этой. Пуля угодила бойцу в грудь и застряла в сердечной сумке. Случай смертельный. Хирург извлек пулю и наложил ювелирный шов на сердечную мышцу. Подобного еще не знала мировая хирургическая практика. Операция прошла успешно. Солдат выжил бы, не случись у него пневмонии. Он умер на десятый день, когда ранение в сердце уже было не опасно.
— Несмотря на летальный исход, — заключил свой рассказ Александр Александрович, — у нас появилась уверенность, что ранение сердца не всегда будет смертельным.
Он вынул из небольшой шкатулки эту роковую пулю и положил на ладонь. Легонько подбрасывая ее, говорил, грустно улыбаясь:
— За время моей хирургической практики подобных «экспонатов» у меня немало. Осколки, пули, шрапнели. Они, как страницы моего дневника, начатого еще на Халхин-Голе.
Эдель поинтересовался, кто изобрел чудодейственную «мазь Вишневского».
— Пальма первенства,—ответил Александр Александрович,— принадлежит моему отцу, Александру Васильевичу, тоже хирургу.
Фронтовая медицина не имела прежде столь сильного и в то же время простого и дешевого средства заживления ран. Три части березового дегтя, три части ксероформа, девяносто четыре части касторового масла. Ничего исключительного. А какая могучая исцеляющая сила! Рана под мазью не гноится и может оставаться без перевязки целую неделю и более, что очень важно. Чем меньше перевязок, тем быстрее заживление. Мазь убивает микроорганизмы, утишает боль, бинты не присыхают.
Много и другого, крайне поучительного, интересного узнали мы о фронтовой медицинской службе. О самоотверженности медиков, не отходящих от операционного стола даже во время бомбежек и артналетов. О том, что стараниями их на фронте исключены эпидемии, косившие в прежнее время целые армии. Нет на фронте кожных заболеваний, цинги. Очень редки случаи обморожения.
Постепенно ночной разговор наш с медицинских перешел на иные темы. Мы единодушно осудили союзников, уклоняющихся от открытия второго фронта. Оживленно заговорили о положении на фронте литературы и искусства. О великом значении их и дни войны. Генерал был в курсе всех новинок, внимательно сцедил за жизнью театра. Обо всем происходящем в мире искусства имел свои твердые суждения. Порой эти суждения были весьма субъективны и категоричны, но спорить не хотелось. И мы только изредка вставляли вялые реплики.
А ночь летела, сверкала выстрелами, гремела разрывами, ухала, скрежетала железом. На командном пункте дивизии тоже не смыкали глаз. По соседству с нашей палаткой работала рация. Радист время от времени твердил вполголоса:
— Я Сокол, я Сокол, вас понял, вас понял.
И через минуту:
— Я Сокол, я Сокол, как слышите. Даю настройку, один, два, три, четыре, пять...
Незаметно забрезжил рассвет. Генерал стал собираться в соседнюю дивизию. Надо было и нам поспешать за наступающими. Сердечно простившись со своим ночным собеседником, мы побежали к лесному ручью. Обнажились до пояса. Ледяная вода взбодрила нас, разогрела тело, прогнала сон. Позавтракав презентованными майором интендантской службы бычками в томатном соусе, через десять минут мы уже стояли на КПП (контрольно-пропускном пункте), ожидая попутной машины. Путь наш продолжался:
— Вперед, на запад!
понравилась статья? Поставь лайк и подпишись на канал!