Над орудийными жерлами вспыхивают солнечные протуберанцы. Всепожирающие снопы бешеного огня. Зловещее, багрово-черное зарево полыхает на полнеба. Раскатистые удары тяжелыx гаубиц сливаются с гулкими, похожими на гонги, выстрелами минометов, с частым перестуком противотанковых «сорока- пяток». Железные голоса перекрывает ни с чем не сравнимый, апокалипсический гром «катюш». Ощутимо содрогается под ногами земля. Гигантские жернова перемалывают вековые сосны на жалкую щепу. А светопреставление только начинается. Над полосой прорыва появляются пикировщики ПЕ-2, а за ними, волна за волной, ильюшинские штурмовики, прозванные гитлеровцами «черной смертью». Вслед за огневым валом ломятся самоходки и танки с автоматчиками на броне.
Трещит, разламывается на куски глубоко эшелонированная гитлеровская оборона. Город за городом, селение за селением переходят в руки наших войск. Любань, Тосно, Чудово. Названиями этими именуются не просто населенные пункты, а настоящие крепости, оборудованные по всем правилам современной фортификации.
Наступление развивается вопреки редкостной непогоде. Ночью морозит. Густеет дорожное месиво, превращается в колдобины. Днем снова раскисает. Буксуют машины, по ступицы проваливаются повозки. Лишь пехоте распутица нипочем. Заправив за пояса полы шинелей, хлюпает и хлюпает она по дорожной жиже. Худо, ничего не скажешь. Но советский воин привык и к худшему. Получена команда «Вперед!», значит, вперед, и никаких гвоздей. Плакаты на обочинах, заголовки на первых полосах солдатских газет зовут:
«Вперед, на запад!»
«Никакой передышки врагу!»
«Разобьем зверя в его собственном логове!»
Фронтовые поэты сочиняют рифмованные лозунги: «Дрогнула вражья свора тупая, гони ее дальше, вперед и уступая!»
Гони, гони ее, проклятую свору. Не давай передышки. Настроение в войсках приподнятое. Одна мысль владеет всеми — поскорее очистить землю родную от коричневой коросты.
На дорогах наступления небывалое оживление. Заляпанные грязью, видавшие виды груженые трехтонки и полуторки, вымазанные мелом легковушки, скрипучие повозки. Гнедая кобылка тащит дымящую полевую кухню. Рядом жеребеночек со звездочкой во лбу. Несколько недель ему от роду, а он не боится ни грома орудийного, ни сутолоки дорожной. Помахивает хвостиком, тянется к брюху матери. Время обеденное. Повар в полотняном фартуке поверх шинели сворачивает на обочину. Орудует громадным черпаком. Щедро оделяет бойцов горячим борщом. Приговаривает, посмеиваясь:
— Ешь, дружки, набивай брюшки. Чем богаты, тем и рады. Компота не предвидится.
Если не радует погода, то радует положение на фронтах. Возвращены Родине Северный Кавказ, Донбасс, Ростов-на-Дону, Воронеж, Харьков, Киев. Выиграно жестокое сражение на Курско-Орловской дуге. И, наконец, прорвана блокада Ленинграда. Надломился нордический дух фашистского воинства. Поубавилось гонора и спеси. Не победами хвастается Гитлер, а тем, как ловко удалось драпануть, избежать очередного котла и разгрома. Мы не в претензии, пускай тешатся хоть этим. Минуло время, когда фашисты били нас. Теперь бьем их мы. И бьем со всего плеча, как и подобает советским витязям. Немецкий блицкриг оборачивается грандиозным блицдрапом.
Седьмого октября 1943 года Совинформбюро поведало о новых успехах на Волхове.
«Севернее города и железнодорожного узла Кириши прорвана оборона противника. Наши войска продвинулись на пятнадцать километров. Овладели населенными пунктами Ларионов Остров, Посадников Остров, Мерятино, Красново, Дуброво, Мягры, железнодорожной станцией Посадниково».
Не сообщалось в сводке только, какую оборону пришлось прорывать. А была это высокая железнодорожная насыпь, уснащенная дотами, на постройку которых пошли шпалы и рельсы. А подступы к насыпи преграждало огромное топкое пространство. «Долиною смерти» прозвали бойцы это гиблое место. И эту «долину» они прошли. И открыли себе путь на Новгород.
Исстари русские люди зовут Новгород колыбелью Руси, считают отцом русских городов. Киев — мать, Москва — сердце, город на Неве — голова. Советские ратники отстояли Москву, вернули Киев, прорвали блокаду Ленинграда. Теперь очередь за многострадальным Новгородом, попавшим в фашистские лапы еще в начале войны.
На время новгородской операции редакция «Фронтовой правды» прикомандировала меня к штабу корпуса, сосредоточенного в районе Грузино. Сам того не ожидая, встретил я здесь старого друга своего Костю Иванова. Когда-то, на заре юности, трудились мы с ним на ниве детского коммунистического движения. Потом его командировали в Военно-политическую академию. И вот теперь он полковник, начальник политотдела корпуса. Встреча была радостной и полезной, избавляющей от многих мытарств и неудобств, выпадающих на долю фронтового газетчика.
Корпус идет на соединение с войсками, охватывающими город с юга. Как я узнал позже, то был дерзкий бросок через Ильмень. Бойцы шли на лыжах, катили на аэросанях, впервые применявшихся в боевых действиях. Лед толщиной лишь в тридцать сантиметров был ненадежен. Приходилось перебрасывать мостки через полыньи. Уму непостижимо, как удалось большим людским массам перебраться через стылое озеро, да еще перетащить орудия, минометы и даже танки.
Почувствовав неладное в своем тылу, новгородская группировка противника, не дожидаясь котла, стала готовиться к отходу. Пошли по улицам факельщики, стали жечь все, что могло гореть. То, что не горело, взрывали и минировали. Глухие взрывы доносились до слуха наступающих, жгучей болью отзывались в сердцах. Надо было поторапливаться.
Решающая битва за Новгород развернулась на рассвете 14 января 1944 года. Шесть суток кряду шли упорнейшие бои. Утром 20 января сопротивление гитлеровцев было сломлено окончательно. Господин Великий Новгород вновь, и теперь навеки, стал советским. Сердечно распростившись с полковником Ивановым, мчусь в Новгород. Мчусь, впрочем, не так уж быстро. Грузовичок, подобравший меня, то и дело притормаживает. Приходится объезжать глубокие воронки, нагромождение оитой вражеской техники.
В придорожной канаве разметал руки фашистский ефрейтор. Комья грязи застыли на его мышино-голубой шинели. Тускло поблескивают гвозди на стоптанных каблуках. Рядом валяется автомат с откидным металлическим прикладом. Из-за валухи выглядывает буханка русского хлеба. Много километров прошагал ефрейтор по советской земле, каблуки стоптал. Много вашего хлеба поел, да кусок поперек горла стал. Мы, известно, славимся гостеприимством, однако не любим непрошеных гостей.
В спешке фашисты бросают не только убитых, но и раненых. Чтобы облегчить забуксовавшую санитарную машину, раненых выгрузили на снег. Выгрузили, да так и бросили. Бесчинствовали вместе, а шкуру спасают порознь. Такова, видимо, натура фашистская.
Ковыляет по дорожному месиву длинная, нестройная колонна пленных. Ощипанные претенденты на мировое господство выглядят отнюдь не воинственно. Улетучился прежний гонор, сознание превосходства над всеми людьми не арийской расы, заросшие многодневной щетиной, тощие, землистого цвета лини замызганные шинелишки. У многих на ногах соломенные бахилы, заменяющие валенки. Шеи обмотаны грязными полотенцами. Идут понурясь, стараясь не глядеть на собратьев, устилающих собой путь бегства. О чем они думают? Радуются тому, что избежали подобной участи? Грызет их раскаяние? Стыд? Чувство вины за злодейства свои? Неужели и сейчас в мохнатых сердцах нет ничего схожего с человеческой совестью?
Гусеницами танка вдавлен в грязь большой портрет Гитлера. Шофер нашего грузовичка, высунувшись из кабины, потрясает кулаком:
— Гитлер капут!
Пленные немного оживляются. С готовностью кивают головами. И будто с радостью даже, хрипло кричат в ответ:
— Гитлер капут!
— Гитлер капут!
— То-то! — ликует шофер.
И, меняя тон, обращаясь к самому себе, говорит:
— Удивляюсь, как носит земля на себе таких выродков.
Праздничное настроение наше пропадает при виде ужасающего хаоса на месте Новгорода. Закоптелые, полуобвалившиеся остовы домов. Зияющие провалы на месте окон и дверей. Обуглившиеся бревна. Покореженные тавровые балки. Железо, сорванное с крыш. Развалины домов еще дымятся. Еще догорают половицы, оконные рамы, дверные косяки. Город перекопан траншеями. Загорожен проволокой и надолбами. На уличных перекрестках доты и дзоты. Всюду расклеены объявления и угрожающие приказы городской комендатуры. Хотя грозить практически уже было некому. Оживленный город обезлюдел. Кто погиб в застенках гестапо, кто расстрелян, кто угнан в рабство. Оставляя город, гитлеровцы погнали перед собой оставшуюся горстку новгородцев. И только подоспевшие советские войска спасли несчастных.
С древнейших времен красовался и процветал вечно Новый Город на Волхове. Горделиво высился он на виду у дивного Ильмень-озера. На всю Европу славился своими ремеслами и промыслами, своей торговлей. Через него проходил великий путь «из варяг в греки». Много раз подступали к его стенам тевтоны, датчане, шведы. Зарились на него монголо-татары. Обрушивались злые силы природных стихий. Бывал глад. Бывал хлад. Бывал мор великий.
«Туча затмила солнце, и потускнел день, — повествовал про то летописец. — Леса и воды покрылись гнилыми туманами. Черное поветрие скосило тысячи людей. Опустели дома. Поросли бурьяном улицы. Смолкла озорная разноголосица торговых рядов».
То была страшная, всепожирающая бубонная чума, случившаяся в двенадцатом веке. Гитлеровское нашествие в веке двадцатом превзошло вселенский мор. Камня на камне не оставили захватчики. Разрушили железнодорожный узел со всеми его постройками. Разрушили электро- и водоснабжение, мост через Волхов, заводы и фабрики. Пострадали от рук захватчиков все культурные ценности. Стены величественной Софии напоминают лицо страдальца, перенесшего оспу. Алтарь ее был превращен в дот. Проломлены его своды, содрано золото с куполов. Разграблена церковная утварь. Погибли неповторимые фрески Дионисия и Феофана Грека. Погибла уникальная мозаика, лепка, резьба по дереву и камню.
Печальная участь постигла и другие Храмы города. Антониевский монастырь превращен в пороховой погреб. Храм Жен-мироносиц — в склад мин. Взорваны церкви Петра и Павла, Спаса-на-Ильине. Под Грановитой палатой обнаружен часовой механизм для взрыва заложенных под нее нескольких тысяч пудов динамита и пороха. Подложены были мины огромной взрывной силы под Никольский собор, под кремлевскую звонницу, под Вифлиемскую башню кремля. Взорваны и сожжены постройки времен Мстислава, Всеволода, Александра Невского.
Городской театр был превращен в конюшню, а здание детского сада — в застенок гестапо. Дочиста ограблен городской музей. Пропала уникальная церковная утварь, иконы древнего письма, книги первопечатников.
Повадки вандалов всех времен одинаковы. Звериную ненависть питают они ко всему, что составляет предмет гордости, славы и величия захваченной страны. Ко всему, что свидетельствует о превосходстве, о духовной высоте захваченного народа. Повергнув Карфаген, римляне вознамерились запахать соль в его землю, чтобы там никогда ничего не произрастало. Разрушая Новгород, истребляя поголовно всех жителей его, фашисты ставили перед собой такую же цель. Они стремились выкорчевать из сознания нашего даже память об этом городе, о России. Стереть со скрижалей истории упоминание того, как русичи громили немецких псов-рыцарей, как топили надменных тевтонов в холодных водах Чудского озера. И как приходилось им в прошлом сдавать русским ключ от Берлина.
— Кто с мечом к нам войдет, — повторяем мы ныне прозор- нивые слова Александра Невского, — тот от меча и погибнет.
Видными издалека буквами начертано изречение Невского па огромном щите у ворот немецкого кладбища в Подберезье под Новгородом, где рядами стоят тысячи березовых крестов. Пламенеют его слова и в центре кремля, у того места, где вы- гился знаменитый памятник в честь тысячелетия России. Выдающееся творение художника Микешина было дорого каждому русскому. Изображение памятника часто воспроизводилось на <-генках отрывных календарей, на открытках, в художественных альбомах. Красовалось оно, помню, и на обложке моего первого учебника по русской истории.
Фашисты автогеном распилили памятник, собираясь отправить в рейх для переплавки. Тянет из-под снега бронзовую пеСницу Рюрик. Лежат поверженные Дмитрий Донской, Александр Невский, Петр Первый. Поверженные, но непобежденные грозят наглому супостату, зовут к отмщению советских богатырей. Благославляют их на правый бой.
Толпятся вокруг памятника солдаты и офицеры. В скорбном молчании обнажают головы. Пепел сожженного Новгорода стучится в их отважные сердца. Дорого, ох как дорого заплатят фашисты за святотатство.
С высоты кремлевского холма сквозь дымы виднеются руины Заречья. Там в зеленом разливе располагалось некогда Ярославово Дворище, мощенное челюстями быков. Звонил псчевой колокол, созывая горожан на вече, на решение государственных дел. Кажется, и сейчас отдается в ушах тот призывный шин. Мысль моя невольно переносится в те далекие времена. И не развалины вижу я, а скромные жилища, лавки и мастерские новгородцев. Слышу гомон людской речи. Вижу рыбарей, закидывающих невода в пучину Ильменя. Вижу корабельщиков, чадящих струги для дальних походов, ушкуйников и купцов новгородских. Расстилаются луга заливные вдоль берегов Молхова. Шумят сосны Перуновой рощи на песчаном берегу. Высится камень в той роще. Предки наши, будучи еще язычниками, совершали на камне том свои жертвоприношения.
Свежий ветер гонит по Ильмень-озеру хрустальную волну. Кигичут чайки, острым крылом чиркая по воде. Маячит парус вдали. Не Садко ли то, именитый гость, уморивший звоном гуслей своих морского царя. Далекий парус в безбрежном просторе, лазурная чаша неба над озером, луга зеленые, синеющие вдали изрезы лесных чащ сливаются в единую гармонию, в картину прекрасную и величественную. Не оттого ли и — Господин Великий Новгород.
Вечереет. Заметно подмораживает. Начинается поземка. Вместе со снегом несется отсыревшая гарь. Терпкий запах возвращает меня к действительности. Запах этот, запах уничтоженного жилья, преследует нас по всем дорогам войны. Идещь, едешь, останавливаешься отдохнуть — и всюду густая, едкая, отсырелая гарь, гарь, как горе людское. Как горючая слеза.
Едва слышны звуки артиллерии к западу от Новгорода. Видны далекие всполохи орудийных зарниц. Усиливается поземка. Снежная кисея тщательно бинтует кровавые раны города. Усталый, до костей продрогший, устраиваюсь на ночлег вместе с солдатами в полуразрушенной сторожке при какой-то церкви. Фашисты и здесь учинили погром. Ни одной целой вещи, в углу груда разодранных и облитых бензином книг. Поднимаю из этой кучи порыжевший листок. Крупным старинным шрифтом значится в нем:
«Не будем изнемогать в постигших нас несчастиях. Оставим малодушие и уныние. Негоже печалиться. Ибо излишняя печаль сокрушает крепость нашу, подобно червю древесному точит сердца».
Не знаю, из какой книги мудрые слова эти. Не знаю, кому принадлежат и по какому поводу сказаны.. Знаю только, чувствую, как просветляют они душу, успокаивают, утишают ее ноющую боль. Нельзя, нельзя предаваться унынию, нельзя позволять подлому червю точить наши сердца. Обновимся духом. Удесятерим мужество наше. Укрепим волю к победе.
Ты воистину бессмертен, Господин Великий Новгород! Ты воспрянешь из руин своих. Воспрянешь, сверкнешь в небе золотыми куполами. В новом величии, в неизбывной красоте своей предстанешь перед очами грядущих поколений!
Понравилась статья? Поставь лайк и подпишись на канал!