УЗЭБЭКЭИСЭТЭАН.
Это первое слово, которое я прочитала. Было мне четыре что ли года. Слово пахло валенками и хрустело.
- Кто научил ребенока этой дури? - схватилась за голову бабушка, скомкала газету и поставила валенки на печку.
- Это у нее от меня, - гордо сказала маман и выразила уверенность в том, что родила гения.
Дабы показать, что она во мне не ошиблась, я немедленно попыталась сожрать печатное издание.
В первый класс я пришла, вооруженная "Чуком и Геком". К третьему разогналась и объявила офигевшей учительнице, что мой любимый писатель - Туадор Драйзен. В пятом обнаглела настолько, что обозвала есенинскую лирику "приторной чушью". Учительница литературы загрустила и попыталась объяснить маман, что лучше бы ребенку не умничать, а прочитать, наконец, "Ваньку Жукова". Дома мать дежурно настучала мне по башке хрестоматией по литературе и назидательно сказала:
- Да, "Война и мир" - толстая скучная дрянь. Но это не значит, что ты можешь приносить четверки.
Буквально в таких же выражениях она говорила про соседку Валентину. Только там вместо четверок было про "здороваться на лестнице".
Читать классику необязательно, сообразила я. Даже сюжет можно знать очень приблизительно. Главное - уметь красиво обосрать. Обломов - скудоумный примат, который не заслуживает добрых чувств даже от своего дивана. Кто чуть не женился? Какой еще Штольц? Трагеееедия? Да ленивая он скотина, и, как говорится, нечего рассусоливать!
Конечно, меня можно было выгнать из класса и всячески поставить на место. Но вот беда, моя концепция понимания классики находила живой отклик на "камчатке". Вооруженный этой концепцией, даже второгодник Федя начинал чувствовать себя политическим ссыльным.
- Нуачо нна! - веско ронял он, услышав, что Катерина непроходимая идиотка. - Чо, это правда! Чо, правду нельзя? Надо по учебнику?
В мутных волнах наступающей перестройки влепить мне заслуженный двояк для молоденькой учительницы было все равно, что публично надругаться над самиздатовским "Одним днем Ивана Денисовича". Мы с Федей не открывали "Грозу", но хорошо выучили слово "репрессии".
Перестройка, чавкая, сжевала стальные основы советского литературоведения. Переварила и отрыгнула десять томов "Анжелики", Джеймса Хэдли Чейза в чудовищных переводах и прочую жюльетту бенцони. Надо ли говорить, что за лето это детективно-эротическое вымя выкормило из обычной лентяйки-выпендрежницы злобного жырного тролля. Первого сентября этот тролль, лениво переступая могучими лапами, вошел к кабинет литературы. Башку тролля по-прежнему украшали бантики, но для новой учительницы (предыдущая модно вышла замуж за первого в нашей деревне фермера) это ничего не меняло - ей, словно героине фильма ужасов, предстояло быть растерзанной еще до конца первой четверти.
Дорогая Юлия Федоровна! Я хочу сказать: ваш мозг не взорвался не потому, что тролль вдруг опомнился и возрыдал над стихами Тютчева. Просто по законам американского хоррора самый хороший герой остается живым и здоровым, даже пройдя сквозь кровавую мясорубку. Вы - тот самый " хороший герой", победивший тролля одной единственной фразой:
- Полистай "Обрыв", мне кажется, один из персонажей очень похож на тебя.
Честно сказать, я до сих пор не поняла, кого вы имели в виду - с годами мне чота кажется, что упрямую кобылу Тушина - но красота книги захватила меня с первых страниц. И адский коктейль из Дюма, Чейза и не слишком старательно спрятанной взрослыми порнухи начал потихоньку терять крепость.
С тех пор я много чего прочитала, полюбила и попыталась понять - иногда безуспешно.
Но тот потрепанный том из школьной библиотеки, подаренный мне учительницей литературы "под свою ответственность", я храню до сих пор и раз в год, почему-то обычно весной, провожу с ним несколько вечеров. Эти пожелтевшие страницы - та самая карта, на которой туповатый самоуверенный тролль начал когда-то искать путь к человеку разумному.