*Примечание: повесть посвящена героическому рейду по тылам врага сводного партизанского отряда под командованием красного командира Петра Федоровича Сухова, сибирского Чапаева; пожалуй, одного из самых ярких и трагических и при этом мало известных героев Гражданской…
Митинг
На следующее утро за час до начала смены состоялся митинг. Мелко моросящий дождь и серое небо полностью соответствовали всеобщему унылому настроению. На площадке перед зданием администрации шахты столпились горняки. Собралось не меньше двух тысяч человек. Все угрюмо ждали новостей.
Наконец Сухов вышел из дверей конторы и залез на специально подогнанную телегу, чтобы все могли его видеть. На его бледном лице резко выделялись темные круги под глазами – занятый организацией похода последние трое суток он почти не спал, но держался тем не менее достаточно бодро.
Сделав жест, чтобы все замолчали, Сухов начал говорить:
- Товарищи шахтеры, ситуация такова, что разводить тары-бары уже нет времени. Враг может быть здесь в любую минуту, поэтому давайте сегодня обойдемся без вступлений и любых вопросов, а сразу перейдем к делу. От лица парткома я уполномочен заявить вам следующее. Во-первых, оказать открытое вооруженное сопротивление мы не можем. Любая попытка сделать это приведет лишь к ненужным и бесполезным жертвам. Поэтому каждый из вас должен запрятать подальше свои партийные билеты – у кого они есть – и быть готовым к подпольной работе. Товарищи, ответственные за организацию такой работы, уже назначены, и кому надо в свое время о них узнает. Любое предательство или вредительство такой работе будет караться немедленно и беспощадно. Тех, кто захочет примазаться к новой власти, ждет неотвратимое и скорое возмездие. Хочу это особо подчеркнуть. Теперь, что во-вторых. Многие из вас уже слышали, что формируется отряд добровольцев для оказания помощи барнаульским частям, которые находятся сейчас под угрозой полного окружения и готовятся к организованной эвакуации из города. Со вчерашнего дня никакой связи с Барнаулом больше нет, поэтому точную обстановку там на данный момент мы не знаем. Но абсолютно очевидно то, что наша помощь там сейчас совершенно необходима и критически важна для того, чтобы спасти наших товарищей от полного разгрома. Нас там ждут и верят, что мы придем к ним на помощь. Поэтому, товарищи, никакого выбора у нас нет и мы должны оказать поддержку нашим сражающимся братьям, чего бы это нам не стоило. Мы все прекрасно осознаем, что многие из нас обременены семьями и иждивенцами, которые в случае ухода единственного кормильца будут обречены на голодную смерть или нищенское существование. Приходится смириться с тем, что советской власти больше нет и помощи им ждать не откуда. Поэтому приказывать мы никому не можем и каждый должен сам для себя сейчас решить, будет ли он вступать в отряд или останется здесь. На этом наш митинг объявляю законченным. Те, кто остается, пусть отправляются по своим рабочим местам. Те, кто решил записываться в отряд, строятся сейчас в очередь и походят ко мне по одному для записи и получения дальнейших распоряжений.
Закончив речь, Сухов тут же бодро спрыгнул с телеги и вернулся в конторку. Народ стал расходиться. Перед конторкой, выстроившись вдоль стены, чтобы меньше мокнуть под дождем, стала выстраиваться очередь из добровольцев. Я рванул туда, чтобы не оказаться последним. На пути мне попался Кондратий. Я обрадовался, увидев его. Он был один из тех редких типов людей, которых все хотят иметь в друзьях. Может быть потому, что при встрече с тобой он обязательно искренне улыбается, и по нему видно, что он абсолютно искренне рад тебя видеть. На самом деле очень редкое качество. Лично я за всю жизнь так и не смог этому научиться.
Вот и в этот раз приветливая улыбка на красивом и мужественном лице моего старого друга сразу же подняла мое хмурое настроение:
- Здорово, Кондратий! – сказал я. - Очень рад тебя видеть...
- Здорово, Василий, - сказал Кондратий, и мы обнялись.
- Ты тоже в отряд? – спросил я.
- Нет, остаюсь. Мое место здесь. Дела, брат, у меня тут намечаются сурьёзные… - сказал он многозначительно и добавил: - Я бы, может, и сам с радостью пошел с Суховым, да знаю, что тесно нам с ним вдвоем вместе будет…
- Понимаю… - сказал я.
Мы кивнули друг другу на прощание и разошлись.
Я встал в конец очереди. Передо мной было человек двадцать. Запись проходила быстро, поэтому минут через десять-пятнадцать я уже открывал дверь конторки и входил внутрь. В тесном накуренном помещении за небольшим столиком сидело двое: Сухов и его помощник, который записывал имена добровольцев в большую конторскую тетрадь.
Встречая меня, Сухов, чуть привстал со стула и протянул мне свою узкую ладонь с тонкими пальцами. Я уже знал, что субтильный вид этой интеллигентской кисти был обманчив. Рукопожатие Сухова было по-мужски крепким а удар ребра его ладони легко мог проломить самую прочную челюсть. В нашей простой шахтерской среде за это уважали.
- Полные инициалы, год рождения, где-когда служил, род войск и чин, - скороговоркой по деловому осведомился он.
- Подгорный Василий Иванович, 1896 года рождения. Годы службы 1915-1918, восьмая армия Брусилова, инфантерия, ефрейтор, - отчеканил я.
- Так, так отлично, - сказал Сухов. – завтра в полпятого утра быть здесь в полном походном снаряжении для получения оружия и инструктажа. Подробно объяснять, что все это значит, я так понимаю, не нужно.
- Так точно, товарищ командир, не нужно, - подтвердил я.
Сухов одобрительно кивнул и сказал, чтобы входил следующий из очереди.
На другой день, 10-го июня 1918 года, ровно в половине пятого утра я прибыл на место сбора. Нас выстроили в три шеренги примерно по сорок человек каждая для вручения оружия и распределения по отрядам. Товарищ Сухов стоял перед нами в центре и по тетради выкрикивал фамилии свежеиспеченных бойцов и приписанные каждому его новые воинские обязанности. Скоро очередь дошла и до меня:
- Подгорный Василий Иванович, - произнес Сухов, встретившись со мной глазами. – Начальник охраны обоза. У него в подчинении: Соловей Игорь Игоревич, Вандышев Алексей Сидорович, Бебекин Константин Богданович, Диденко Цезарь Петрович и Брут Демьян Ануфриевич…
На последнем имени Сухов внезапно осекся, и на его лице возникло озадаченное выражение.
- Откуда в наших рядах Брут? Что еще за черт!
- Я, товарищ командир! – сделал шаг вперед совсем молодой паренек с простецким крестьянским лицом. – Ваш писарь, видать, описался, - добавил он, перепутав ударение в последнем слове. - Моя фамилия Бут.
Все весело заржали.
- Вот-вот, писарь слегка описался, - добродушно передразнил его Сухов снова под наш дружный смех. – Мы этот бюрократический казус, конечно, сейчас поправим; но и вы, товарищ Бут, должны будете еще в бою доказать свою преданность. И мы все, товарищи красногвардейцы, - уже на полном серьезе обратился Сухов ко всему отряду, - должны будем теперь на деле доказать, что не для того мы устанавливали Советскую власть на Кузбассе, чтобы всякая недобитая контра диктовала нам, шахтерам, на нашей родной шахтерской земле свои старорежимные порядки.
- Смерть врагам революции! – неожиданно громовым голосом что есть мочи заорал Сухов.
- Смерть врагам! – таким же яростным и громовым хором мы, сто двадцать воинов-красногвардейцев, поддержали своего командира.
- Разойтись, - скомандовал Сухов. – разбиться по отрядам и быть готовым к походу. Через десять минут выступаем.
Честно признаться, новое назначение меня сильно разочаровало. В глубине души я надеялся, что меня сделают командиром разведгруппы или хотя бы командиром отделения боевой пехоты. Заниматься охраной обоза вместо того, чтобы быть в самых первых рядах наших боевых порядков, казалось мне верхом унижения. Стараясь ничем не выдать своего расстройства и делая неимоверное усилие, чтобы проглотить подкативший к самому горлу комок дикого отвращения к своим новым обязанностям, я, стараясь идти как можно медленней, побрел к повозкам, где столпились в ожидании моих распоряжений, подчиненные мне бойцы и возничие.
Воображение уже во всех своих неприглядных красках подробно рисовало мне, как на веселых и шумных танцплощадках в освобождаемых нами деревнях и поселках местные парни и девчата будут восхищенно обступать бойцов нашего отряда, а те, сплевывая прилипшую к зубам махорку, будут с напускным равнодушием рассказывать им о своих геройских подвигах. А что смогу рассказать им я, всего-то на всего начальник охраны какого-то гребаного обоза? «Трусливая тыловая крыса – вот ты кто!» - будут думать про себя девушки, стараясь держаться от меня подальше, чтобы, не ровен час, я не вздумал вдруг пригласить какую-нибудь из них на медленный танец…
Однако терять время на личные переживания в такой ответственный момент было недопустимо. Дабы отбросить от себя все посторонние и навязчивые мысли и с головой погрузиться в стоящую передо мной задачу, я в тот раз снова применил один свой личный надежный как отбойный молоток способ. Происходит это так: я мысленно представляю себе спуск в глубокую шахту. Когда подъемник касается дна ствола, я делаю шаг, чтобы сойти с него и переступить тем самым черту, которая отделяет меня от внешнего мира. Но это еще не все. Пока подъемник не начал поднимать на-гора предыдущую смену, остается еще последняя хоть и трусливая лазейка повернуть все обратно, а значит и связь с прошлым пока не до конца прервана. Чтобы это произошло, нужно дождаться, когда подъемник уйдет вверх, и я останусь один на один с шахтой.
Там наверху сейчас может быть зима или лето, может стоять яркий день или властвовать глубокая ночь; там сейчас где-то вовсю идет кровавая война, а где-то царит благословенный мир. Но здесь под землей ничего этого нет. Этому подземному царству не ведомы ни времена года, ни смены дня и ночи. Шум и суета земли сюда никогда не проникнут, и даже маленькие непослушные дети отлично знают, что под землей в шахте нужно вести себя тихо, если не хочешь в первый и в последний раз в своей жизни испытать на себе гнев старого Шубина... Здесь, в этом владении подземных гномов, хранителей несметных сокровищ, все всегда одно и тоже. Здесь царят свои справедливые законы, перед которыми все равны. Находясь в шахте, человек перестает быть атеистом. Каждый здесь начинает верить, и эта вера не разделяет людей, как там, наверху, потому что здесь, глубоко под землей, она, как и шахтерская судьба, одна на всех…
Медленно бредя к повозкам, я мысленно представлял себе, как незримый подъемник доставляет меня на дно ствола и затем резко уносится вверх, забирая с собой гудящие как осиновый рой и тревожащие меня думы. Подойдя, наконец, к ожидающим меня людям, я уже думал исключительно о порученном мне деле, за благополучный исход которого я отвечал теперь ценой собственной чести, которая, как говорится в известной солдатской поговорке, дороже жизни.
Как я уже говорил, повозок было пять. Нужно было для начала ознакомиться с порученным мне хозяйством, и я стал выяснять у старшего возничего, пожилого сторожа Михалыча, бывшего кочегара, предназначение и содержимое каждой. Выяснилось, что две повозки были медицинские; в них находились лекарства, марля, бинты; здесь же предполагалось размещать неходячих раненых. Еще одна повозка предназначалась для хранения продуктов и общих котлов; четвертая – служила арсеналом, там были запасные патроны и пулемет. Когда мы дошли до последней, пятой по счету повозки, неожиданно для меня выяснилось, что это - казна. Я был настолько ошарашен данным открытием, что даже переспросил Михалыча:
- Вы не шутите? На кой ляд нам в боевом походе нужна еще и казна! Мы что тут жалование будем получать?
- Это, командир, всякое барахло, которое мы будем у деревенского населения при надобности на продукты и лошадей менять. Чтоб, значит, понимали, что мы советская власть, а не бандиты какие. Сухова задумка. Вчера весь день с ребятами кольчугинских начальников, лавочников да барыг потрошили. Даже к самому Осип Осиповичу в гости пожаловали…
При этом известии у меня отвисла челюсть. Как такое вообще возможно…
- Вы что совсем с ума спятили? – возмутился я. – Наш Директор - это же… это же… – я даже не мог сразу подобрать нужных слов, так взволновало меня это сообщение. – Федорович – это же государственный человек! Обобрать его – это как обобрать самого себя, всех нас!
- Тоже Сухова задумка, - невозмутимо пояснил мне Михалыч. – чтоб, значит, алиби у него твердое перед новой властью было. Мы еще и на весь поселок раскукарекали, что у самого Директора все сундуки прошмонали…
Государственный человек Осип Осипович
Тут следует коротко пояснить, кем был для нас, простых шахтеров, наш незаменимый Директор, - именно так, с большой буквы - Федорович Иосиф Иосифович, которого мы меж собой звали - Осип Осипович.
Имя и заслуги этого великого человека еще в большей мере, чем имя и заслуги Льва Троцкого и Иосифа Сталина, были несправедливо преданы у нас полному забвению. А зря. Нынешним руководителям, да и молодежи, не мешало бы знать об этом подвижнике, посвятившим без остатка всю свою жизнь нашему шахтерскому делу.
Точной биографии его я не знаю, поскольку в 1937 году он был репрессирован и расстрелян по ложному – в этом нет сомнения – доносу, и о нем почти не сохранилось никаких сведений и упоминаний. Поэтому нынешняя молодежь про него ничего не знает, зато мы, старики, очень хорошо его помним.
Родился он где-то на берегах Днепра в семье потомственного военного моряка, адмирала Черноморского флота. По слухам еще в юные годы проявил он себя как совершенно незаурядный юноша, и кто-то из его школьных учителей, мол, даже говорил, что считает, что не даром прожил свою жизнь, потому что воспитал и подготовил для Отечества такого юношу, как Федорович.
Отец Федоровича, как легко понять, видел в сыне продолжателя своей военной династии. Все его усилия были направлены на то, чтобы сделать из сына будущего морского офицера. Поэтому после окончания реального училища он отправил того в Петербург для поступления в тамошнюю военно-морскую академию. Легко же представить его родительский гнев и разочарование, когда он вскоре узнал, что сын его вместо этого вопреки отцовской воли поступил в Горный институт.
Объяснить столь необычный для представителя славной морской династии выбор профессии сейчас не представляется возможным. Но как бы там ни было, Федорович закончил институт с отличием и, получив хвалебные рекомендации самых выдающихся горных специалистов своего времени, отправился на Донбасс.
Хорошие горные инженеры по тем временам были большой редкостью и ценились дороже золота. Среди владельцев шахт за обладанием подобными специалистами шла настоящая война, где не было никаких правил, потому что оно сулило им в скором будущем баснословные прибыли и большие преимущества перед другими конкурентами. Но молодой инженер твердо отклонил все самые заманчивые и выгодные предложения и отправился заведовать небольшой захудалой спасательной станцией. Дело в том, что в столице он познакомился с социалистами и, будучи человеком предельно честным, полностью проникся их идеями. Поэтому он не желал, чтобы его знания послужили лишь тому, чтобы какой-нибудь капиталист увеличил свою прибыль за счет каторжного труда на него нашего брата, трудового рабочего класса.
По прибытию к месту своего назначения, Федорович обнаружил, что спасательная станция находится в самом плачевном состоянии. Не теряя ни дня, он принялся исправлять ситуацию. И уже через год станцию было не узнать. Федорович ввел для спасателей железную военную дисциплину, нарушители которой карались с всей допустимой строгостью. Стали обыденностью регулярные изнуряющие тренировки и внезапные учения. Были приведены в порядок все транспортные и спасательные средства, а личный состав до мельчайших подробностей знал свои задачи и обязанности. Круглые сутки под парами стоял локомотив, готовый в любую минуту помчаться для выполнения спасательной операции. Время на общий сбор и отправку дежурной спасательной бригады со всем необходимым снаряжением не превышало и двадцати секунд, что было быстрее, чем время сбора лучших пожарных команд того времени. Но самое главное, что все эти меры привели к значительному увеличению числа спасенных жизней.
В скором времени Федорович был приглашен руководить центральной спасательной станцией, где так же смог кардинальным образом улучшить дело, на но уже в масштабах всего Донбасса. Не желая останавливаться на достигнутом, Федорович совершает длительную командировку по Европе, где знакомится с тем, как обстоят дела с обеспечением безопасности, профилактикой и проведением спасательных операций на самых передовых шахтах того времени. Он активно изучает европейский опыт, закупает в качестве образцов самое новейшее оборудование необходимое для безопасной работы шахт.
Все выше перечисленное уже было вполне достаточным основанием для того, чтобы снискать к себе самое глубокое уважение со стороны шахтеров. Но настоящую славу и известность на Донбассе принес ему следующий случай.
На шахте «Иван» произошел сильный пожар. Под землей в это время находилось много рабочих. Оперативно прибывшие на место спасатели не решились спуститься вниз и войти внутрь штреков, где колыхались волны ядовитого газового моря.
Узнав об этом, Федорович срочно прибыл на место трагедии, потребовал себе план шахты и погрузился в ее изучение. Через некоторое время он заявил, что пребывание на глубине не представляет никакой опасности. Ему никто не поверил. Тогда он сам лично спустился в шахту, отказавшись при этом брать с собой противогаз. Не меньше получаса он пробирался по задымленным штрекам и вентиляционным ходам, спотыкаясь порой о трупы погибших шахтеров. Поверхность смертельно ядовитого газового моря все время колыхалась на уровне груди. На одном из горизонтов луч его мощного немецкого фонаря перед лестничным отделением восстающей выработки выхватил кусок брезентовой парусины, которым был завешен ее вход для защиты от дыма; тут же раздались крики о помощи. Федорович нашел там группу смертельно перепуганных шахтеров, лишившихся уже всякой надежды на спасение. Он благополучно вывел их на поверхность, где их тут же со всех сторон обступили плачущие родственники…
Эта история сделала скромного заведующего спасательной станции знаменитым по всей Украине. О нем писали охочие до сенсаций журналисты во всех газетах. За этот подвиг его наградили золотым орденом «За спасение погибающих». Сам же он ни разу ни с кем не обсуждал этот случай. Чтобы отделаться от слишком назойливых расспросов, говорил лишь иногда, что никакой отваги с его стороны тут вовсе не было, а был лишь холодный аналитический расчёт и знание физических законов. Но подобная скрытность лишь только больше плодила досужие вымыслы. Суеверным и малограмотным шахтерам, которые понятия не имели о теории поведения в замкнутой среде плотных и легких газов, казалось, что без сверхъестественного вмешательства тут никак не могло обойтись. Поговаривали даже, что Федоровичу помог хозяин подземелий, легендарный старик Шубин, или, того пуще, что он - тайный чернокнижник и заключил сделку с самим дьяволом…
В скором времени, приведя в полный порядок и поставив на нужные рельсы спасательное дело на всем Донбассе, Федорович становится заведующим одного из рудников, незадолго перед этим полностью разрушенного пожаром. Всего года хватило ему, чтобы восстановить рудник и вновь сделать его прибыльным.
Столь выдающиеся организаторские способности просто не могли долго оставаться незамеченными на самом верху. Поэтому не удивительно, что участники образовавшегося в 1913 году международного акционерного общества «Копикуз» пригласили его на должность директора-распорядителя. Предложение было более чем почетное и заманчивое, но Федорович согласился далеко не сразу. Он прекрасно понимал, что для эффективной работы и преодоления бюрократии царских чиновников полномочия у него должны быть чрезвычайные, соответствующие гигантскому масштабу стоящей перед ним новой задачи. Ему нужны были твердые гарантии, что все его распоряжения будут беспрекословно с точностью и в срок выполняться. И все необходимые полномочия и гарантии в конце концов ему были даны.
Дело, которое ему предстояло, по размаху можно сравнить разве что с возведением Петром Первым нового стольного града на безлюдных и болотистых берегах финского залива. Федоровичу для начала предстояло в самые кратчайшие сроки отыскать на диких и неизведанных сибирских землях новые месторождения и оценить запасы уже имеющихся. Ведь до того момента Кузбасс был способен обеспечивать лишь весьма ограниченные местные нужды. Требовалось же нарастить объемы добычи до уровня достаточного для того, чтобы дать мощный толчок индустриальному развитию всей необъятной по размерам восточной части России.
Один в поле, как известно, не воин. И Федорович лучше других понимал, что в одиночку ему такую задачу не осилить. Ему удалось благодаря своему авторитету и дару убеждения привлечь к себе в помощники множество талантливых инженеров, опытных шахтеров и ученых, среди которых особо следует отметить гениального самородка доменщика Кураку и своего бывшего учителя в Горном институте, профессора Лутугина. Последний, что называется, сгорел на работе, но оставил после себя подробнейшие и точные пластовые карты угольных месторождений кузбасского бассейна. Сделанные благодаря самоотверженной работе Лутугина и всей его команды оценки показали, что Кузбасс имеет под собой не какой-то второстепенный захудалый бассейн, а что это – одно из крупнейших месторождений в мире, чьи запасы превосходят половину всех разведанных к тому времени угольных месторождений Российской империи. К слову сказать, после нелепой и преждевременной кончины русского ученого, все оставшееся после него имущество представляло собой лишь одну огромную коллекцию ценнейшей и передовой научной литературы по горному делу…
После того, как границы угольного бассейна были очерчены, перед Федоровичем стояла задача из отдельных разрозненных рудников и угольных копий создать единый индустриальный и логистический узел. В новый промышленный район должны были войти наш Кольчугинский, Кемеровский, Прокопьевский, Киселевский, Тельбесский рудники; Абашевские, Крапивинские, Анжерские копи и Гурьевский металлургический завод. Необходимо было строить железные дороги, возводить жилье для специалистов и рабочих, создавать, порой с нуля, всю сопутствующую инфраструктуру. Труд воистину титанический. Но будучи человеком мыслящим в обще государственном масштабе, Федорович отнюдь не ограничивал себя этой сложнейшей задачей. Уже в то время зародилась у него грандиозная идея Урало-Кузнецкого маятника.
Если говорить совсем коротко, то идя идея Урало-Кузнецкого маятника представляла из себя следующую формулу: Уралу – кузнецкий уголь, Кузнецкому бассейну – уральскую руду. В те годы это был проект, несколько опережавший свое время, но после Октябрьской революции он стал критически важным для выживания молодой Советской Республики. Дело в том, что по условию Брестского мира вся индустрия Юга, включая и угольный Донбасс, полностью и без остатка, перешла в распоряжение Германии. Поэтому неудивительно, что Председатель Совнаркома, товарищ Ленин, горячо поддержал ставшую в одночасье как никогда своевременной идею Федоровича и немало поспособствовал тому, чтобы тот немедля начал ее воплощение.
Падение Барнаула
Теперь, Данька, получив некоторое представления о заслугах и масштабах этой личности, думаю, ты хорошо понимаешь, степень моего возмущения, когда я узнал, что мы, революционные шахтеры, посмели наложить свою лапу на его личное имущество. И только осознав хитрый замысел Сухова, я немного успокоился. Мы все уже к тому времени отлично знали, что чехи и белые безжалостно истребляют всех, кто активно сотрудничал с советской властью. Под горячую руку и толком не разобравшись, они запросто могли расстрелять даже такого заслуженного человека как Осип Осипович. Поэтому тот факт, что он сам пострадал от наших рук, мог сослужить ему неплохую службу, когда в Кольчугино войдут наши враги. А в том, что это должно произойти в самые ближайшие часы, ни у кого не было уже ни малейших сомнений.
«Итак, я, в добавок ко всему, теперь еще и за казну должен отвечать» - с грустью размышлял я. Вот уж, действительно, мне было над чем призадуматься. Во время войны с Германией из-за нехватки рабочих рук на шахту брали всех подряд, в том числе военнопленных и каторжан. После революции большинство из них так и осталось при шахте. Вполне может статься, что кто-то из бывших грабителей и бандитов затесался к нам в отряд, преследуя какие то собственные шкурные интересы, а вовсе не ради борьбы с контрреволюцией. Казна отряда для таких могла стать желанной и лакомой добычей.
Мысленно костеря про себя на чем свет Сухова за такие «подарки», я стал отдавать распоряжения:
- Повозку с казной поставить вперед. Диденко, Бебекин! Головой за нее у меня отвечаете. Ночью будете дежурить поочерёдно. Буду проверять. Увижу, кто спит – расстреляю на месте.
Соловья и Бута я назначил охранять арсенал, который поставил сразу вслед за казной, а за Вандышевым и собой закрепил наш походный госпиталь - две медицинские повозки, поставив их в самый конец. Есть ли там среди лекарств спирт и его точное количество, вслух я предпочел не уточнять. Это можно было сделать и потом, не привлекая лишнего внимания.
Ровно через десять минут, как и обещал, Сухов дал команду двигаться. Провожающих практически не было. С родными и близкими все простились еще накануне. Чтобы не создавать лишнюю сутолоку и не мешать последним сборам, Сухов настоятельно попросил провожающих сюда не звать. Но кое-кто все-таки пришел. Среди них я увидел Кондратия. Мы уже двинулись, когда он подошел ко мне, крепко обнял меня на прощание и сказал:
- В добрый путь, брат. Коли даст наш пролетарский бог, свидимся еще.
Я посмотрел ему в лицо. У него в глазах стояли слезы. Крепко пожав его мужественную руку, я сказал:
- Прощай друг, может, и свидимся…
Но свидеться нам уже не пришлось. Непостижимым образом мне удалось выжить после тюнгурского разгрома последних остатков нашего партизанского отряда, а Кондратий в марте 1919 года был расстрелян колчаковцами после неудачного мятежа, который навсегда вошел в героическую историю Кузбасса как «Кольчугинское восстание». Тогда вместе с ним в Камышенском бору было расстреляно не менее шести сотен отважных горняков, которые отдали свои жизни в за светлое коммунистическое будущего, которое, если все-таки есть на свете пролетарский бог, обязательно когда-нибудь наступит.
Шли мы легко. Подавляющее большинство нашего маленького отряда составляли опытные бывалые солдаты, прошедшие Первую мировую. Двум нашим девчонкам медсестрам, конечно, было бы за нами никак не угнаться. Ну так они даже и не пытались, и весь поход до самого Барнаула проехали на телеге.
О том, чтобы добираться по железной дороге, не могло быть и речи: там безраздельно господствовали чехи. Поэтому Сухов выбрал маршрут, который проходил через Салаирский хребет.
Жаль, что я не художник и не писатель, и поэтому не могу в достаточно ярких красках передать тебе всю необыкновенную красоту и величие нашей родной природы. Когда ты, Данька, вырастешь, обязательно хоть летом, хоть зимой пройдись с недельку по этим прекрасным и диким местам, которые служат отличным пристанищем не только для многочисленных местных медведей, но и, как выяснилось, оказались гостеприимным и надежным убежищем для красных партизан. В то время, когда мы шли, их конечно еще там не было. Но вскоре после прихода к власти адмирала Колчака и введением им драконовских порядков, партизанское движение по всей Сибири приняло гигантский размах.
На вторые сутки пути мы были уже возле Барнаула. До сих пор страшно жалею, что мы не пришли туда глубокой безлунной ночью, потому что зрелище, которое перед нами предстало было воистину ужасным и не одному мне показалось дурным предзнаменованием чего-то страшного, что ждало нас в будущем. Я, конечно, был в курсе, что почти ровно год назад, второго мая 1917 года, здесь произошел чудовищный по своей силе пожар, оставивший без крова чуть ли не половину населения этого злосчастного города. Об этом пожаре и его последствиях еще долго потом писали все российские газеты, но то, что мы увидели своими глазами, действовало угнетающе. Город представлял собой пепелище. Пройдясь по самым городским окраинам до железнодорожного вокзала, что находился в двух верстах от границ самого города, я смог насчитать от силы пять или шесть более менее уцелевших каменных зданий. От прочих домов остались лишь одиноко торчащие остовы, да кучи пепла. В одночасье лишившиеся всего, жители вынуждены были ютиться в землянках. Я даже не берусь себе представить, каково им было потом в таких условиях еще долгие годы переносить суровые сибирские зимы…
Мы уже знали, что накануне в городе произошло восстание, и вся власть в нем теперь принадлежала контре; телеграф, почтамт и все важные административные здания были захвачены. Единственным местом, за которое еще шла борьба, и где укрылись представители советской власти, оставался железнодорожный вокзал. Поэтому в малознакомый нам город мы даже не совались, а держась окраин, сразу двинулись к вокзалу.
Там царила дикая сутолока. Десятки вооруженных людей толпились возбужденными кучками; то и дело формировались небольшие отряды, которые спешно куда-то отправлялись; откуда-то прибывали раненые. Со стороны реки слышались выстрелы. Иногда бухала пушка. Основные силы красногвардейцев сейчас находились еще в достаточном удалении от города в районе станции Алтайская, где проходила основная линия обороны. Но узнав о восстании и грозящих обходах с флангов, наши должны были вскоре покинуть этот наспех созданный укрепрайон и вернуться в город.
Мы остановились на площади перед вокзалом, а Сухов ушел внутрь, чтобы выяснить обстановку. Примерно через два часа с небольшим он вернулся в сопровождении трех человек и энергично начал отдавать распоряжения:
- Товарищи, наша задача очистить город от мятежников. На отдых времени нет. Отправляемся сейчас же. С нами будут Савелий и Порфирий, - Сухов представил двух пришедших с ним людей. - Они из местных. Так сказать, проведут нам экскурсию по Барнаулу и покажут достопримечательности.
- Подгорный, - обратился ко мне Сухов. – Вот товарищ Резников, он покажет тебе, где расквартировать обоз. Охранников я у тебя пока забираю. А девчонки потом пусть идут сразу в госпиталь. Там не хватает рук…
Отдав распоряжения, Сухов тотчас повел отряд в город, а я подошел к Резникову, чтобы познакомиться:
- Василий, - сказал я, протягивая ему руку.
- Иван, - представился он. – Мы вас, однако, заждались… Тяжко тут у нас… Ну, двинулись. Тут не далече.
Я отдал распоряжение возничим следовать за нашим проводником. Через десять минут мы уже были на месте. Возничие занялись лошадьми, а девушки сразу же ушли с Резниковым в госпиталь. Я остался предоставлен самому себе. Некоторое время я походил вокруг повозок, проверяя, что все на месте и за лошадьми налажен должный уход. Потом уселся на брошенный кем-то пустой ящик от патронов и принялся скручивать цигарку и набивать ее табаком. Поглощенный этим мирным занятием я не сразу заметил, как подле меня остановился какой-то человек.
- Браток, махорочкой не поделишься? – спросил он.
Я поднял голову и увидел мужчину в гражданском крепкого телосложения и на вид около тридцати пяти. Мне бросилось в глаза его чисто выбритое лицо и умный изучающий взгляд. Про таких как он говорят, что образование у него на лбу написано. Признаюсь, я, как человек рабочего происхождения, лишенный возможности долго учиться, всегда тушевался перед людьми образованными, остро чувствовал какую-то свою ущербность по отношению к ним. В то же время внимание со стороны таких людей льстило моему самолюбию. Внутренне я всегда тянулся к таким ученым людям, надеясь от общения с ними узнать что-то новое, недоступное прежде моему пониманию. И еще я испытывал огромное доверие к образованным людям, которые, в отличие от меня самого, читали много умных книжек и способны самостоятельно осмысливать происходящие вокруг явления. Сам то я книжек в руках почти не держал. Моя доля, и доля моих товарищей, - держать в руках отбойный молоток или винтовку, а в политических вопросах я безнадежно плавал и лишь каким-то внутренним чутьем угадывал направление, которого следовало держаться. Кроме этого, я весьма был обрадован поговорить с местным и прояснить для себя текущую обстановку.
- Отчего же не поделиться, угощайтесь, пожалуйста, - приветливо сказал я, протягивая незнакомцу щепотку своей махорки.
- Пахом, - представился он, протягивая мне широкую ладонь.
- Василий – сказал я, пожимая его руку.
Пожатие его руки оказалось каким-то мягким и рыхлым. Мне оно было неприятным, но я списал это на то, что этот человек совсем из другой среды, где твердое мужское рукопожатие, вероятно, совсем не принято.
Мой новый знакомый, между тем, молчал, он торопливо скрутил из куска газеты цигарку и сразу же жадно затянулся. Видно, что с куревом у них тут большие проблемы. Видать, несладко им приходится, зажатыми со всех сторон врагами.
- Что же это, - спросил я, вспомнив слова Кондратия, - у вас в городе контра свободно хозяйничает. Вас тут десятки тысяч народу, а сами с ней справиться не можете.
- А у вас что ли не так? – спросил Пахом и с интересом посмотрел на меня.
- У нас в Кольчугино совсем не так. Мы всю недобитую контру вот где держим, - я поднял руку, сжатую в кулак. – Если бы только посмели рыпнуться на советскую власть, мы бы их через пять минут сразу всех в расход пустили. Мы, шахтеры, таких шуток не любим.
- Ну так то у вас, - задумчиво протянул Пахом, - а у нас тут шахтеров нема.
- А рабочие, пролетарии? – спросил я.
- И пролетариата тоже нема. Заводов нет и заводских, как ты понимаешь, тоже. Почитай, одни крестьяне, да мелкобуржуазные элементы. Вот и получается, что советская власть вроде как и была, да никому особо не нужна. Некому ее защищать здесь. Надо бы, конечно, для порядка обратно ее восстановить, да только встречать с цветами ее никто не собирается. Вот такая, Василий, у нас с тобой дилемма.
Я смутился. Что такое эта «дилемма» и почему она у нас с Пахомом вдруг появилась откуда ни возьмись я понятия никакого не имел. Чтобы не выдавать свою необразованность, я замолчал и тоже затянулся своей цигаркой.
- А девки у вас, гляжу, дюже красивые, - вдруг сказал он. – С вами пришли?
- Наши, кольчугинские! – с гордостью сказал я, обрадовавшись разговору на более понятную мне тему. – Добровольно пошли защищать революцию, чтобы ухаживать за ранеными.
- Стало быть, в госпиталь, Резников их повел, - задумчиво себе в усы сказал Пахом.
- В госпиталь, - подтвердил я.
- Ну, значит, я тогда пошел. Дела, брат. Свидимся еще, - махнул мне на прощание мой новый знакомый и не спеша пошел в сторону вокзала. Провожая его взглядом, я увидел как на встречу ему в мою сторону идет Резников. Подойдя ко мне ближе он сказал:
- Девчат ваших в госпитале пристроил. Пусть пока там будут. Раненых много. Работы выше горла… О чем это с тобой тут Мерзлякин беседовал?
- Да так, закурить попросил, - сказал я. – Говорит, что в у вас в Барнауле одна контра и советскую власть защищать некому…
- Так то оно, может, и так, - раздраженно сказал Резников. – Только ты его поменьше слушай. Мерзлякин – эсер…
- А разве эсеры не с нами, не с большевиками?
- А черт их разберет. Спроси эсера, какова его вера… Послухать, так вроде наши, а как посмотришь по делам, так и сомнение начинает одолевать. Как выразился товарищ Ленин, редиски они…
- Это ж как надо понимать? – удивился я.
– А так, - объяснил он, - снаружи - красные, а внутри - белые.
- А мне он понравился, видно, что человек образованный, свою точку зрения имеет, - сказал я, вспоминая новое для себя слово «дилемма», значение которого мне теперь страстно хотелось узнать, чтобы пополнить им свой словарный багаж и тоже как-нибудь при случае вставлять в разговор.
- У косого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда - смотрит не туда… - сказал на это Резников. – Я тебе, Василий, по простому скажу: Мерзлякин – пьяница и бабник. И в том вся его гнилая сущность. Будь моя воля, гнал бы его в шею…
Я промолчал, но про себя тогда совершенно не согласился с Иваном. Лишь потом пару месяцев спустя, я убедился, что Резников был абсолютно прав в своем желании гнать в шею этого эсера, и сам уже был готов голыми руками разорвать глотку этого эсера Мерзлякина, да только было это уже слишком поздно…
После ухода Резникова я до самого вечера я больше ни с кем из местных не общался. Оставалось только гадать, что происходит вокруг и где сейчас наш отряд. Ближе к полуночи я прилег на телегу вздремнуть, но едва крепко заснул, как почувствовал, как меня кто-то пытается растормошить:
- Вася, проснись же! – услышал я сладкий для моего слуха голос и тот час весь мой сон как рукой сняло:
- Дуся!
Да, это была она. Она обняла меня за шею и прижалась ко мне щекой:
- Милый, я всего на минутку.
- Как ты? – спросил я.
- Все хорошо. Помогаю ухаживать за ранеными… Сейчас несколько наших в госпитале… Своим ходом пришли… Тяжелых к счастью нет и убитых тоже. Все сейчас про нашего Сухова только и говорят! Представляешь, за полдня наши очистили весь город! Завтра к обеду должны вернуться, а пока на вокзал прислали много еды и захваченного оружия.
- Это хорошо, - обрадовался я. – Дуся, милая, как же я по тебе соскучился…
- И я по тебе, милый… Ну все, мне надо бежать… До завтра! – Она нежно поцеловала меня в губы и ушла.
На следующий день ближе к обеду, как мне и сказала Дуся, наши вернулись. Я узнал об этом по возгласам, которые стали вдруг доноситься со стороны вокзала:
- Суховцы! Суховцы идут!
Услышав эти крики я побежал к вокзалу, решив, что за пять минут моего отсутствия с моим хозяйством ничего не может случиться. Мне не терпелось увидеть по скорей своих. Все время моего бездействия сердце мое было не на месте и я сильно переживал за наших. Добежав до фасадной стороны железнодорожного вокзала я почти сразу увидел наших. Отряд возвращался одной большой колонной по четыре человека в ряд. Лица у всех были усталые, но довольные. Впереди шел Сухов, рука у него висела на перевези, на пиджаке виднелись следы крови. Но обычно сдержанное и строгое лицо его сияло улыбкой. Он что-то оживленно рассказывал какому-то человеку - не из наших -одетым в военную форму. От сердца у меня сразу отлегло. За колонной тянулся воз из нескольких телег. Видимо, там были продукты и, возможно, захваченные боеприпасы и оружие. Еще мне сразу же бросилась в глаза не меньше полусотни гражданских, которых вели под конвоем. Это были очень прилично одетые люди. Лица у них у всех были хмурыми. Потом я узнал, что это заложники из числа местной буржуазии и бывших господ.
Я вернулся к своим телегам, и опять до вечера пребывал в полной неопределенности относительно текущей ситуации и наших дальнейших планов. Наши расположились где-то на вокзале и у меня не было возможности поговорить хоть с кем-то, что бы выяснить обстановку. Лишь к вечеру ко мне подбежал посыльный от Сухова, забойщик из моей смены, Серега Драгунский, чтобы сообщить новость:
- Здорово, Василий! Тебе приказ от Сухова. Завтра рано утром эвакуация. Уходим на Омск! До станции Алейской Поедем на поезде, поэтому следует быть готовым к погрузке в вагоны. Точное время пока не скажу, но начнется не позднее двух ночи. К пяти утра уже должны выехать.
От Сереги же я узнал, что в город уже срочно стянули все красногвардейские отряды, которые держали оборону в районе станции Алтайская; со всех сторон вокруг нас сжимается кольцо и уходить пока еще можно только по железной дороге; и за нее сейчас ведут ожесточенную борьбу венгерские камрады под командованием Оскара Гросса.
Ситуация, видимо, начинала резко ухудшаться, потому что сборы начались гораздо раньше, чем предполагалось. Уже ближе к полуночи поступил приказ о срочной эвакуации и погрузки в вагоны. Под все мое хозяйство, включая лошадей и телеги был выделен один товарный вагон. Поскольку я заранее все продумал и проинструктировал должным образом возничих, то мы управились меньше, чем за час. Из числа бойцов нашего отряда мне было выделено несколько помощников. От них я более менее узнал текущую обстановку.
Удерживать Барнаул более не имело смысла. Белые стремительно накапливали силы для последнего решительного штурма города. Нам же подмоги ждать было не откуда. Город был зажат в полукольцо, которое неуклонно сжималось. Боеприпасы были на исходе и ряды защитников таяли на глазах; и, что хуже всего, резко усилились панические настроения среди защитников города. Нам противостояли закаленные в боях и до зубов вооруженные регулярные силы чехов и кадровые военные из числа белогвардейцев и казаков. У нас же большая часть красногвардейцев представляла из себя простых рабочих, большинство из которых впервые взяли в руки оружие. Единственную реальную силу представлял из себя отряд венгров интернационалистов (бывших военнопленных освобожденных после заключения Брестского мира из барнаульского концлагеря) под командованием Оскара Гросса. Его бойцы резко отличались отличной выучкой, дисциплиной и даже внешним видом: на поясе у каждого висели связки гранат. В отличии от подавляющего большинства чехов, венгры – мы их называли «мадьяры» - приняли социалистическую революцию и грудью встали на защиту советской власти.
Глубокой ночью 15 июня 1918 года наш поезд стоял под парами на железнодорожном вокзале Барнаула, готовый в любой момент тронуться. До нас несколько больших составов уже было отправлено. На случай неудачного прорыва предполагалось защититься заложниками. Прикрывать отход был назначен Оскар Гросс с ротой своих мадьяр. Было обговорено, что за ним и его людьми еще до утра будет прислан паровоз для отхода. Увы, кажется, нам не суждено было выполнить это обещание. Подозреваю, что все до одного оставшиеся для прикрытия отступления отважные венгры во главе со своим командиром геройски погибли. Вечная память и слава этим мадьярам-интернационалистам добровольно отдавшим свою жизнь на чужой земле во имя идеалов социалистической революции.