#шухаревка
Когда летние каникулы перевалили за экватор, матерь моя, устав наблюдать опухшее от скуки существо, с утра до ночи тупящее в видак с фильмами "про Ван Дамма", отправила меня в деревню, к тетке. В глушь. Не в Саратов, потому что тетка с семьей обитала в Шухаревке. Я, сказать честно, была рада сменить обстановку. Мне до смерти надоело уныло ошиваться по Поселку Городского Типа в компании худых пыльных котов, источающих крепкий аромат подвала. Друзья... ну окей, люди, которые были вынуждены считать меня другом на том основании, что у нас вроде как общий двор, разъехались по морям и бабушкам. А фильмов "про Ван Дамма" у меня было всего два, и оба я знала до последнего кадра.
Шухаревка манила таинственным Корытинским лесом, густой медленной рекой, запахом лошадей и двоюродной сестрой, которая в десять лет унаследовала от загудевшего по малолетке родственника титул "Научу Плохому".
Это довольно забавно, но в Шухаревке меня считали "городской". Я жила в блочной пятиэтажке, ходила в музыкальную школу и не умела доить корову, поэтому местные смотрели на меня с жалостью. Ребенком я с удовольствием давала принцессу и на потеху деревенской пацанве истошно визжала при виде червяка. Но четырнадцать лет - это возраст, когда хочется быть своей. В первый же день я вызвалась напоить телка, и этот гад, сверкая влажными очами, сжевал подол моего сарафана. Потом упустила свинью и с дикими воплями носилась за ней по огороду, размахивая хворостиной и пытаясь вернуть скотину в загон. На речке резвилась на мелкоте и врубилась башкой в тонкие мостки. А после обеда сорок минут просидела в погребе, поскольку не догадалась, что большой ржавый крюк прибит к творилу именно с целью недопущения таких ситуаций. Когда сестра Анька вызволила меня из земляного плена, я, лязгая зубами от холода, спросила:
- Ну что, я теперь деревенская? Своя?
- В доску, - подтвердила Анька. - Паутину с морды сними.
Несмотря на мою яркую гастроль, она все же решилась вывести меня в свет. Подобно Мелани Уилкс, открыто принимающей опозоренную Скарлетт, Анька была готова разделить со мной молчаливое презрение общества. К счастью, все прошло как нельзя лучше: новые лосины с люрексом, адский начес и стыренная у тетки губная помада придали мне необходимый в местном бомонде шик. Результатом неожиданной благосклонности жестоких Богов Полового Созревания явились два открытия. Первое: визгливый хохот над тупой шуткой производит на мальчиков эффект мощного афродизиака. Второе: чайная ложка, упавшая на пол, может разбудить полдеревни. Что, собственно, и произошло в три часа утра, когда мы с Анькой, осторожно крадясь в спальню, учуяли аромат пенок с вишневого варенья.
Репрессий, впрочем, не последовало. На мое счастье, тетка всегда считала меня несчастным дитем, замордованным роялью, французскими глаголами и прогрессирующей близорукостью. Для нее, не ждущей от детей ничего, кроме здоровья и хорошего аппетита, я была кем-то вроде жалкого недокормыша со скрипочкой и бархатным бантом на шее, который тоскливо взирает на мир из своего благовоспитанного гетто.
Утром я проснулась от того, что тетя трясет меня за плечо.
- А? Что? Телка поить? - вскочила я. - Корову подоить?
То ли из жалости ко мне, но скорее всего из сочувствия к корове тетя велела спать "сколько возьмется". Единственным поручением на день была лапша.
- Сварим, - пробубнила я и рухнула обратно в подушку.
- Анька знает, где чего, - сказала тетя. - Вам только бульон сварить и лапшу засыпать, я ее вчера еще натерла. Петуха найдете?
- Запросто, - лихо пообещала я и отрубилась.
Проснулись мы в полдень. Позавтракали, обсудили Игорька и причины его разрыва с жирной Катькой, смыли с физиономий остатки вчерашнего боевого раскраса - именно в таком порядке, да. И тут Анька говорит:
- Ребята на речку собираются. Давай по-быстрому все сделаем, и с ними.
- Нет, тетя велела лапшу сварить.
- Ой, ну чего там варить, это пятнадцать минут. Пошли, ща мухой все сварганим - и купаться.
На самом деле готовить мы умели. Ну не так чтобы прям молоховец, но простенький супчик - легко.
Достали кастрюлю, притащили из погреба картошку, лук, морковь для зажарки. На столе нашли уже нарезанную яичную лапшу, которую - и на этом я вынуждена настаивать - никто никогда не сумеет натереть так, как моя тетя.
- Чота мы забыли, - сказала Анька, когда в кастрюле забулькала вода.
- Петуха.
- Блин, - расстроилась Анька. - Этого урода варить часа полтора.
- Ну надо так надо, - и я полезла в холодильник за петухом.
Нашла сало, малосольные огурцы, литровую бутыль медицинского спирта с какими-то корками на дне, молоко и сметану. Нашла яйца, крем для лица "Хлорофилловый", три еще влажных шара домашнего масла и миску с творогом.
Петуха не нашла.
Анька оттолкнула меня от холодильника и со словами "Эх ты, слепошара" нырнула головой внутрь. Через десять минут мы вынуждены были признать: петух исчез.
- Может папаня его в погребе оставил? - предположила Анька.
В том, что эта версия несостоятельна, мы убедились сразу же, как только вышли во двор.
Петух по кличке Коконя, рыжий, горластый и склочный, как жена Петьки Полстакана, но значительно более мощный, стоял на собачьей будке и покачивал гребнем. Судя по тому, что овчарка Найда трусливо пряталась в будке, Коконя уже дал понять обитателям двора, что пребывает в дурном расположении духа.
- Тааак, - мрачно сказала Анька. - Папаня, значит, петуха не тово.
- Забыл, наверно.
- Да щас, забыл. Нажрался!
Тут необходимо сообщить, что Анькин отец и, соответственно, теткин супруг, раза три-четыре в год ударялся в запой. Ненадолго, дней на десять. Но искать его в эту декаду было делом дохлым. Что, разумеется, приводило тетку в бешенство, которое ввиду отсутствия виновника торжества грозило излиться на наши с Анькой головы. А это значит - прощай, ночные прогулки по деревне, здравствуй, огород.
Портить так прекрасно начавшуюся светскую жизнь категорически не хотелось. Лапшу следовало сварить даже ценой жизни петуха. Поэтому я осторожно спросила:
- Ань, а ты умеешь ощипывать птицу?
- Конечно.
- И разделать сможешь?
- Ну да. Это минутное дело.
- А ... это... убить его сможешь? - прошептала я.
Анька покосилась на Коконю. Он склонил голову набок и уставился на нее как Луи де Фюнес, каким его нарисовали в мультике "Ограбление по-французски".
- С ума сошла? Сама убивай!
Минут десять мы орали друг на друга под насмешливым взглядом Кокони. Анька наотрез отказывалась порешить петуха и не купилась даже на обещанные мною золотые горы в виде польских клипсов и кассет с записями группы "Фристайл". Уперлась, как баран.
- Ладно, - сдалась я. - А как вообще их ... ну это...
- Да башку ему оттяпать топором - и все дела.
Видимо желая подтолкнуть меня к активным действиям, Анька проворно притащила из дровяного сарая топор и вручила мне.
Коконя в это время занимался тем, что курощал собаку Найду, долбая ее клювом всякий раз, когда она высовывала голову из будки.
- Ань, а как рубить-то? Он же не дастся.
- Поймать надо.
Я сделала пару шагов в сторону собачьей будки. Петух заметил сверкнувшее на солнце лезвие топора и спрыгнул на землю.
- Засахасадиси спрасаваса, - прошептала Анька. - А я слесеваса.
- Это чего за суахили? - вылупилась я.
- Неса асариси, дусураса.
И тут я сообразила, что Анька говорит на нашем тайном детском языке, который получается, если к каждому слогу добавлять букву "с". Очевидно, она не хотела, чтобы петух нас понял.
- Асакружузасай!
- Да хорош дурью маяться! - вскипела я. - Он тебя не слышит!
- Почему это? У кур слепота бывает, а не глухота!
Пока мы препирались, Коконя взмыл на забор и издевательски заклокотал. Анька разозлилась и метко сшибла его яблочным огрызком. Следующие двадцать минут мы метались по двору, пытаясь зажать проклятого петуха в кольцо. Он лениво уворачивался, отбегал на пару метров и насмешливо зырил на нас.
Мы взмокли. Мы еле дышали. Мы забыли про речку и были готовы свернуть коконину шею голыми руками. Но поймать петуха мы не могли. И тут Аньку посетила идея:
- Давай выгоним его на улицу, там он попадет под машину - и все, амба.
Пару минут мы обсуждали технические детали, но потом вспомнили, что средняя плотность движения по главной шухаревской улице составляет примерно три автомобиля в день.
И тут мы заметили, что утомленный Коконя задремал. Не сговариваясь, мы начали красться к петуху. И когда до него оставалось меньше метра, из-за забора раздался громкий вопль:
- Теть Галь, а Сережа выйдет??
Мы с Анькой застыли, но поздно: Коконя открыл глаз. Медленно встал, оценил обстановку - и пошел прямо на меня. Целеустремленно, как римская пехота. От неожиданности я попятилась. Воспользовавшись паникой противника, петух оттеснил нас к крыльцу, издал боевой клич, захлопал крыльями и вонзил клюв прямо мне в руку.
Потом Анькин отец сказал, что услышал мой вой с другого конца деревни, где, как выяснилось впоследствии, он и не бухал вовсе, а помогал Валерке Колючему строить баню.
Совершив успешное нападение, великий тактик Коконя благоразумно отступил на прежние позиции. Пока Анька потрошила домашнюю аптечку в поисках йода и пластыря, он наблюдал за мной с холодным любопытством Александра Македонского.
- Да не ори ты, как будто он тебе руку откусил, - приговаривала Анька, обрабатывая йодом полуторасантиметровую царапину, впрочем, довольно глубокую.
Когда через двадцать минут Анькин отец пришел домой, Коконя уже взял нас в заложники. Мы сидели на перилах, а он вышагивал вдоль крыльца, высоко поднимая когтистые лапы, и кидался на нас всякий раз, когда мы делали излишне резкое на его взгляд движение.
- Это чо за коррида? - изумился Анькин отец и точным пинком отправил Коконю на противоположный конец двора.
- Это мы лапшу варили, - призналась Анька. - Из петуха.
- Лапша, я гляжу, бегает вовсю. Ладно, щас я его оприходую.
Мы не стали спрашивать, какого черта он не сделал этого раньше. Как завороженные, мы смотрели на сверкающее лезвие топора. Анькин отец неторопливо подошел к петуху, точным движением схватил его за лапы и приготовился шмякнуть головой о пенек, как вдруг Анька сорвалась с крыльца и заорала:
- Папа, не надо!
От неожиданности папа выронил и петуха, и топор.
- Лети, Коконя! - завопила я. - Чего стоишь, дурак!
Анька замахала руками, надеясь, что глупая птица взмоет в небо, улетит на тропические острова и проживет долгую счастливую жизнь в окружении разноцветных колибри.
Но петух не двинулся с места. Он стоял, вцепившись лапами в землю, и смотрел на своего палача печально и смело, как Карл Стюарт на эшафоте. Золотом переливались на солнце его рыжие перья. Коконя не собирался бежать от своей судьбы. Он всегда был королем двора, и умереть хотел, как король, а не как жалкий самец курицы.
Анькин отец посмотрел на нас, потом на петуха и топор.
- Девки, вы перегрелись, что ли? Идите на речку, окунитесь.
- Мы уйдем, а ты его убьешь, - догадалась проницательная Анька. - Нет уж, фигушки. Мы будем его караулить.
Отец покрутил пальцем у виска, выпил квасу и пошел обратно к Колючему, баню достраивать. А мы с Анькой вернулись на крыльцо и просидели до самого прихода тети.
- Лапшу сварили? - спросила она.
- Нет.
- Почему? Спали весь день? А теперь шалындать всю ночь?
- Нет.
Тетя посмотрела на нас с подозрением.
- Мы вообще можем никуда со двора не ходить, - сказала Анька. Я согласно закивала.
- Заболели? - встревожилась тетя. - Съели чего не то?
И тут нас прорвало. Шмыгая носами и даже не пытаясь сдержать слезы, мы хором прогундосили:
- Не убивай Коконю! Он умный, он храбрый, он красивый!
- Он меня в руку клюнул, - зачем-то добавила я. - И вообще, он невкусный.
Тетя молча пошла в недавно возведенную кирпичную пристройку и вернулась с ощипанной тушкой петуха. Не нашего Кокони, а какого-то чужого.
- Елки, - прошептала Анька, - как это я забыла про второй холодильник...
Вечером, надирая волосы и выщипывая брови рейсфедером, мы услышали, как тетя говорит соседке:
- Помаду у меня стащили, красятся, наряжаются, гулять собрались. А ведь дети, как есть дети. Из-за петуха сегодня плакали.
- Ваньке моему прошлый год девятнадцать было, осенью в армию, - сказала соседка. - А привезли вчера гусят месячных, второй день от них не отходит. Дети...
Через час, накрашенные и начесанные, мы сидели на бревнах у дома глухой бабы Нюры, единственной жительницы Шухаревки, которую не раздражал наш полночный гвалт. После нескольких тупых анекдотов Игорек вдруг предложил:
- А пошли к Ваньке Ильину, гусят посмотрим. Они маленькие такие хорошие... желтые, пушистые...
Компания на секунду притихла.
- Да городской нашей покажем, она небось и не видела ни разу гусят-то, - выкрутился Игорек.
- Да, да, пошли, посмотришь! - облегченно загалдели все.
И мы пошли смотреть гусят. Маленьких, желтых и пушистых.