Тугаев считал, что он находится над аэродромом. Не теряя высоты, обозначил себя ракетами. «Авось заметят!» Но от того, что он увидел под самолетом, невольно вжался в сиденье, мертвой хваткой сдавил ручку управления и потянул ее на себя. Ракета, едва воспламенясь, ударилась перед крылом о зуб скалы и погасла. «Столбы под колесами! Сама смерть на носу...»
Он закусил губу и заставил себя сесть по-прежнему, свободно расправил плечи, затем спокойно приказал:
— Исмаилов, запишите время, курс — пятнадцать градусов и определите место нахождения.— Сам же осторожно, как никогда за два года инструкторской работы не вводил машину в разворот, накренил ее вправо и медленно, большим радиусом, стал разворачиваться, ожидая удара.
Он сильнее почувствовал опасность, когда еще ощутимее стало качать машину, бросать ее вниз, вверх и в стороны. «Как бы на каменный кол не сесть». Эта мелькнувшая в голове Тугаева мысль имела то основание, что высота его полета не превышала высоты знаменитых Краснобарских столбов и вершин горного хребта. Подняться на большую высоту мешало обледенение. Иногда самолет «проваливался» и с трудом давшиеся десятки метров высоты вмиг соскальзывали с альтметра.
Осторожно управляя машиной, Тугаев замечал в матовом окружении то слева, то справа или серый в снегу острый пик, или черный силуэт стены камня-великана. Видя препятствие, он увереннее обходил его, яснее представлял дальнейший путь среди лабиринта каменных нагромождений, над которыми даже в ясную погоду были наистрожайше запрещены полеты.
Медленно шло время, и Тугаеву казалось, что вот-вот кончатся бесконечные штормовые волны над «подводными рифами» и он с облегчением вздохнет, как вдруг заметил что стрелка прибора скорости, стоявшая почти на одной цифре, заскакала по всей окружности циферблата. «Этого еще не хватало!— подумал он, не сводя глаз с прибора.— Правду говорят: беда в одиночку но ходит». Замерзшая трубка «пито», что на кромке крыла дулом смотрит вперед, лишила летчика основного прибора пилотирования — показателя скорости.
Тугаева на какое-то время охватил испуг, и он ослабил ручку. Его резко качнуло и бросило плечами от борта к борту, а самолет, снижаясь, повалился на крыло. Промедли секунду, и он с курсантом в обломках самолета и пламени, ударяясь об уступы и каменные террасы, катились бы вниз. Под крылом, как и в первый раз, промелькнул гранит скалы. Тугаев тяжело вздохнул, а на доклад курсанта: «Отказал прибор скорости» как можно спокойнее ответил:
— Обойдемся! — и подумал: «По времени мы должны давно пройти опасное место, а оно еще мелькает под крылом».
И когда в минуту относительного покоя он подсчитал путевую скорость, то ему стало жалко напрасно потраченного времени, горючего и сил. Обратился к Исмаилову:
— Ну как, определили место и путевую?
— Да, товарищ командир, знаю... А скорость не получается.
— Неправда. Что-то должно быть.
— Пятнадцать, семнадцать километров.
— Молодец!.. Подвигайся, а то замерзнешь.
Летчик и курсант поняли: сильный, более ста километров в час, встречный ветер на высоте удерживал их почти па одном месте, как якорь удерживает корабль, и чудом не разбил машину о скалы.
Тугаев перестал маневрировать, держался прямой. Время от времени то сильнее, то слабее било по телу самолета отлетающим от винта льдом, и летчик поостерегся высовывать голову за борт.
Стали совсем вяло работать приборы «авиагоризонт» и «пионер». Когда Тугаев рукой дотягивался до обледеневшей на внешней стороно борта трубке «вентури» и ударял по ней, приборы на некоторое время оживали, а затем опять резко заваливались или с трудом фиксировали истинное положение самолета в пространстве.
После третьей попытки возобновить их работу в «авиагоризонте» силуэтик самолетика перевернулся и встал крылом вверх, показывая положение машины, а стрелка «пионера» оказалась совершенно неподвижной, и ничто уж не могло нарушить ее покой: отверстие в трубке «вентури» прочно закупорило льдом.
Отказ приборов точно лишил летчика зрения, и он почувствовал, как по его спине побежали струйки холодного пота. Тугаев не знал, что делать, и какое-то время отрешенно выжидал. Ему казалось, что самолет уже неуправляемо падает и невозможно что-либо предпринять.
«Нет, нет! Надо держаться. Во что бы то ни стало держаться!»
Тугаев посмотрел на бензочасы и покачал головой: «Маловато!» Отмечая, как продолжалась наслаиваться ледяная корка на стойках и плоскостях и как все более «прибавлял в весе» самолет, требуя повышенного расхода горючего, он приоткрыл дроссель — обеднил бензиновую смесь и достал ракетницу.
Ракета рванула серый мрак снежной пелены и, осветив ломаное острие скалы, померкла в черной пропасти.
— Товарищ командир,— робко предложил Исмаилов,— может, на парашютах?..
— Разобьемся о камни. У нас горючего еще на десять минут, а за это время может многое измениться.
Мотор затрясло, и по самолету выстрелами заколотили ледышки. Но полет становился спокойнее, все реже бросало и качало его на волнах встречного ветра, и Тугаев догадался: миновали столбы. Под крылом был перевал, «переползти» который, как он думал и знал, будет не легче, если не уменьшится обледенение.
«Унялся бы ветер,— с надеждой подумал летчик, шевеля затекшими ногами.— А если горючего не хватит? Прыгать? Опасно! Горы и расщелины поглотят нас заживо».
Тугаеву стало жалко своего «триэса», к которому привык и которого за два года даже полюбил.
«Нет, я не покину тебя, мой верный бессловесный друг! В крайнем случае прикажу Исмаилову покинуть нас. А сейчас никаких прыжков!»
Светящиеся стрелки часов показывали пять ноль-ноль. Тугаев телом почувствовал, как самолет, вонзившийся в тугой барьер яростного ветра с крутящимся снегом, затрясло, залихорадило. Одни расчалки плоскостей от натуги запели, другие провисли и, вибрируя, загудели. Тугаеву показалось, что самолет, который он только что хвалил, разваливается. Он ручкой упредил подъем, и тут же напряжение расчалок выровнялось и звуки оборвались. Осталась неприятная тряска, похлопывание обшивки и удары ледышек о фюзеляж.
Достав из бортовою кармана ракетницу, Тугаев выстрелил. Свет красно-белой ракеты показался ему кровью на снегу, он промелькнул под крылом и утонул, словно в колодец упал.
«Плоскогорье... А там реки, торосы и спасительная ширь аэродрома»,— подумал Тугаев и, расправляя замлевшие плечи, услышал, как прыснул и, поперхнувшись, остановился мотор. Все стихло, лишь слабый шелест встречного потока воздуха стоял в ушах летчика и его спутника — курсанта.
— Приехали! — просто и спокойно сказал Тугаев. Потом приказал с твердостью в голосе: — Проверьте ремни. Сядьте поглубже и будьте наготове. Самолет покидать запрещаю. Время остановки двигателя запишите в журнал.
— Слушаюсь, товарищ командир.
Разговаривать им было легко и без переговорного устройства. Тугаев спросил:
— Боишься, Исмаилов?
— Никак нет. Я за вашей спиной, как за крепкой стеной.
Ответ курсанта приободрил инструктора, словно придал ему новых сил, и Тугаев еще увереннее боролся за каждый метр высоты, за метры пройденного расстояния, стараясь как можно дальше уйти от гор на равнину. Снимая краги, которые не давали полного ощущения ручки, он сказал:
— А у меня радость, Исмаилов. Жена с сыном нашлись. Завтра, вернее, сегодня приезжают. Приходи, зеленым чаем угощу.
Слов курсанта Тугаев не расслышал. Он смотрел, как стрелка прибора сбрасывала последние метры высоты. Крикнул:
— Подсвети-ка!
Ракета прорезала матовую рябь метущегося под ними снега и погасла. «Прорва бездонная»,— подумал Тугаев, кося глазом на высотомер, стрелка которого, минуя нулевую отметку, отсчитывала отрицательную, словно с самолетом в землю входила.
— Давай последнюю!
И опять рябая пелена спота бросилась им под крыло и сгинула. Тугаев сдвинул летные очки на лоб и посмотрел за борт. Лицо жгло и секло крупкой. По пространство просматривалось глубже. Их уже качало словно на слабой волне. Машина то ускоряла свой лет, то, вздрогнув, замедляла. Скорость снижения летчик приблизительно определял по звуку и тону металлических расчалок. На малой и близко к опасной они вибрировали, а на большой — тонко пели.
Тугаев плотнее прильнул к борту, вглядывался вперед и вниз, ожидая момента, когда колеса коснутся земли, готовый избежать лобового удара. «Теперь,— думал он,— все зависит от того, что на наземном пути самолета. Ведь бывали же случаи, когда покинутый летчиком самолет приземлялся целехоньким...»
— Земля-я! — крикнул Исмаилов.
Земли Тугаев еще не видел, но всем телом ощутил, как колеса врезались во что-то мягкое. Вначале они тонко запели, затем умолкли в тугом шипении плоскостей и мотора. Взметнулся белый вихрь, и самолет остановился, зарывшись в снегу.
Исмаилов первым выпростался из набитой снегом кабины, встал на сиденье, подняв очки, осмотрелся и закричал:
— А-э-род-ром! Аэ-род-ром, товарищ командир! Всо в порядке!
Тугаев медленно встал на сиденье, протер запорошенные глаза, и они оба — инструктор и курсант — видели бегущих к ним от «служебки» людей. Только в эту минуту Тугаев почувствовал, как дрожали у него ноги и руки, и он знал почему: в нескольких десятках метров за хвостом самолета был скалистый обрыв Енисея.
Окклюзия еще несколько дней неистовствовала снежной круговертью, потом, обессилев, затихла. И над Енисеем ярко и надолго засветило весеннее солнце.
Понравилась статья? Подпишись на канал!