В поле дула поземка. Иногда снежная пыль закрывала вешки. Но они показывались снова. Казалось это - санный путь и там за елями, дым валит из труб, теплые огоньки зажигаются под вечер. Но путь был совсем не мирным. Ночью саперы обезвредили двести мин и поставили вешки, ведущие в сердце немецкой обороны. Каждый метр тут был пристрелян врагом и прикрывался трехслойным огнем - пулеметно--автоматным, орудийным и минометным. Танки и мотопехота прорывались на предельных скоростях. Мины и снаряды где-то позади вырывали воронки. Осколки с беспомощной злобой бились о броню.
Населенный пункт охватывался нашими войсками с двух сторон. Клещи. Русские - подвижные и живые. Они сжимались и сгибаясь, обходили самый сильный огонь.
Еще несколько месяцев назад, бывало в бою связные бегали от командных пунктов к танкам, стучали о броню, задыхаясь передавали приказания. Теперь радио связывало танки. С командного пункта управлялся бой. И когда в разгаре сражения замолкали другие станции - вдруг подавала свой голос "Мыза". Она связывалась со всеми, эта славная "Мыза", она мгновенно находила потерявшихся. Она отвечала таким веселым и спокойным голосом, точно расположилась за тридевять земель от боя, в уютной тихой комнате
А в действительности "Мыза" мчалась на танке, смелом и горячем танке лейтенанта Петушкова. "Мыза" давила немцев, их пушки, дзоты. Часто в телефон слышался треск пулеметной очереди, потому что "Мыза", а иначе член экипажа танка Беляев, не только радист, но и стрелок. Потом слышалось отрывистое восклицание: "Пятерых!", что означало переход на тот свет еще пятерки немцев. Потом "Мыза" снова работала спокойно и весело.
Бой продолжался полтора часа. Десантники выбивали немцев из дзотов. Теперь можно было рассмотреть отвоеванное. Немецкие землянки обшиты лесом, обиты мешками. Еще угли горели в печках, незаконченные письма лежали на столах. Странный затхлый запах бил в нос. Хотелось настежь открыть двери - скорее дать дорогу зимнему ветру.
Можно было пройти через все двадцать дзотов, по всей круговой системе обороны, пересчитать трупы врагов, трофейные орудия, самоходные бронепушки, пулеметы...
Но не было времени. Командир вел свое подразделение вперед. Иногда он открывал люк и оглядывался по сторонам. На карте были отмечены села с лесными, пахнущими стариной домовитыми именами. Ничего не осталось от них. Только кол от забора торчит из-под снега да рядом стоят кресты немецких кладбищ - березовые кресты с касками на острие. Мертвая снежная пустыня.
Танкисты называли его несгораемым: он был в горящем танке и отбился от врага, выбрался живым. О нем ходили всякие легенды, и он сам думал, что ранен не будет. Убит может быть, но не ранен. Теперь осколок попал в руку. Командир не позволил бы себя вывезти, но он терял сознание, истекал кровью. Его везли в тыл, и когда сознание возвращалось, он чувствовал как один за другим исчезают звуки боя.
Доктор ампутировал ему руку и тихо сказал:
-Теперь в тыл.
Он ответил резко, точно во всем был виноват доктор:
-Еще увидим! Дойду до Сталина, а в часть вернусь!
И ординарцу он велел передать в часть, что обязательно вернется.