Время бежало вспять, погружая нас с каждым оттаявшим слоем ледяной могилы все глубже в землю и унося все дальше от современности. Укок способствовал этому ощущению своей безлюдностью, отрешенностью от всего, что было важно на Большой земле, странными, похожими на индейские, названиями гор, рек и населенных пунктов: Ак-алаха, Чиндагатуй, Бертек, Мойнак… Здесь стояла первозданная тишина, нарушаемая только отдаленным гулом движка на погранзаставе. Ночью замерзало все: озеро покрывалось корочкой льда, мелкие цветы и травинки оледеневали. Но стоило появиться солнцу, и все оживало как ни в чем ни бывало. И это ежедневное возвращение жизни после ночного холода было поразительным свойством Укока!
Вкус варенья из ревеня
Я лишь недавно поняла, почему так трудно вспоминать то время: оказывается, я почти не помню событий. Да, что-то происходило в лагере: приезжали и уезжали люди, каждый день мы что-то ели, когда-то спали и даже с кем-то разговаривали. Но это все не задевало, не фиксировалось в памяти, было тогда каким-то досадным отвлечением от главного, требующего полной сосредоточенности. И только когда мне рассказывают теперь что-то из событий тех лет, я вспоминаю, что да, действительно прилетел и улетел вертолет с холодильником и противогазами. Прилетал и какой-то нелепый, учитывая ситуацию, врач, и было еще что-то смешное, и все это сейчас меня очень трогает, поскольку я понимаю, что это было вызвано заботой о нас, беспокойством, желанием уберечь Бог знает от чего.
Елена Кузнецова, историк Научно-производственного центра по сохранению историко-культурного наследия Новосибирской области, участник экспедиций на Укоке:
«Мне повезло: я оказалась на Укоке во время студенческой археологической практики. Вообще все, что было связано с этой экспедицией, вспоминается как удивительное приключение и везение. Старт с территории Музея под открытым небом в Академгородке, первое в жизни путешествие на вертолете, удивительная природа высокогорья… Настоящий археологический отряд и ее руководитель – молодая симпатичная женщина, серьезные академические исследования и полевой быт, скифские курганы и съемочная группа японской телекомпании NHK.
Было так интересно хотя бы ненадолго стать частью экспедиционного отряда, окунуться в жизнь археологического лагеря, работать на раскопе. Однажды, необычайно теплым для тех мест летним вечером, расчищая каменную ограду поминального комплекса у большого кургана, я неожиданно поняла, что когда-то мечтала именно об этом. Вспомнила, что еще в школе, после уроков по истории Древнего Египта и Древней Греции, собиралась стать археологом, даже хотела записаться в археологический кружок. Потом переключилась на что-то другое и забыла об этой своей мечте так основательно, что не вспоминала о ней, пока не попала на Укок.
После раскопок на Укоке оставить в прошлом археологические экспедиции было невозможно. Несколько лет подряд, досрочно сдав сессию, наш дружный экспедиционный отряд грузился в вертолет и отправлялся высоко в горы, чтобы участвовать в уникальных раскопках. Завершение сезона работ становилось неприятным сюрпризом, и оставалось только ждать весны, чтобы вновь нагрянуть в институт к Наталье Викторовне с традиционным вопросом: “Когда едем?”»
А кто знал, что надо делать в такой ситуации, – мы оказались в ней первый раз. Конечно, был С. И. Руденко, который раскапывал «замерзшие» могилы Пазырыка в начале 60-х, но теперь – другое время и другие возможности… И главная возможность – это вертолет. Хочется пропеть гимн вертолету и летчикам, прилетавшим к нам через высокие снежные перевалы с грузами и без, в плохую и очень плохую погоду, и мы ждали их всегда, потому что это была связь с Большой землей, которая казалась чем-то очень далеким, а мы были «островом», затерянным в «океане», и иногда на наш берег волны выносили хлеб, консервы и письма, а однажды вынесли противогазы и холодильник «Стинол». События, происходившие вокруг и связанные с обычной, если так можно выразиться о том времени, отрядной жизнью, никак не отражались на том, что происходило внутри могильной ямы и с чем были связаны каждые минуты нашего существования, которыми отмерялась тогда моя жизнь. Только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что эта была погруженность в собственные переживания и ощущения на грани транса, когда мир сузился до ледяной линзы на дне могилы. При этом лагерь жил своей жизнью: принимал гостей и праздновал дни рожденья, ходил за ревенем, чтобы сварить «ревеневое» варенье – вожделенное укокское лакомство.
Совершенно фантасмагорическим оказался и состав нашего отряда, который сложился непонятным образом. Это было тоже веянием времени и отражением сугубо сюрреалистической ситуации того лета на Укоке, проекцией каких-то странных поворотов в судьбах многих людей.
Как занесло к нам Джинни из Гарвардского университета и почему она «осела» в нашем отряде, сейчас уже и не вспомнишь. Эта девица поразила нас тем, что, взяв как-то на руки нашего самого здорового парня Пчелу (Пчелинцева по паспорту), покружилась с ним и аккуратно поставила на землю. Забавно, что место его в иерархии нашего маленького отряда изменилось – он уже не казался нам таким мачо. Она подхватывала бревна недрогнувшей рукой и легко могла остановить на ходу коня, если б захотела. Оказывается, не только «в русских селениях есть женщины», но и в глубинах Гарварда.
Антон Лучанский, тележурналист ГТРК, участник экспедиций на Укоке:
«Укок стал для меня, как и для многих моих друзей студентов-историков, уникальным эмоциональным опытом, повторить который уже невозможно. Не только в силу взросления, но и по множеству других причин.
Приехав в самом начале 1990-х в Кош-Агачский район, мы погрузились в атмосферу настоящего научного поиска. Букет ярких впечатлений дополняли девственная природа плоскогорья, спартанские условия полевой жизни и знакомство с традиционной культурой местных жителей.
Лето 1993 г. стало для меня одним из самых ярких впечатлений юности. В этот сезон мы с моим близким другом Кириллом Луговым добирались на Укок самостоятельно. Это было приключение, полное необычных поворотов, встреч и счастливых совпадений. Когда мы на машине пограничников наконец добрались до лагеря, отряд был взбудоражен предвкушением большого открытия, даже сенсации: в рядовом кургане археологи вышли на линзу льда. И сенсация не заставила себя ждать. На пару месяцев затерянное плато на перекрестке четырех границ стало площадкой, где сотрудничали ученые разных специализаций и работали журналисты со всего мира. Для нас же было очень важно чувствовать свою причастность к большому исследовательскому процессу.
Так скифская мумия стала фактом моей биографии, а археология – серьезным увлечением на всю жизнь. Даже став тележурналистом, я продолжил работать в экспедициях, правда, уже в новом качестве. Моя задача теперь – рассказывать телезрителям правду о тяжелой, но увлекательной профессии археолога»
Была совершенно замечательная фрау Герда, чрезвычайно милая немецкая дама с непостижимой энергетикой 18-летней девчонки, приехавшая на Алтай в турпоездку, а в результате застрявшая в нашем отряде. Все происходящее у нас ее страшно занимало. Никакая другая фрау никогда бы у нас не задержалась, и только необыкновенные качества помогли ей легко вписаться в местную отрядную жизнь. Она всегда старалась быть полезной: то готовила для всех на кухне что-то очень немецкое, то чистила кости пазырыкских коней, извлеченные из погребения. У костра она сидела «до последнего посетителя», а на одной из заключительных вечеринок по собственной инициативе изображала мумию – «Леди», как она ее называла, закутавшись во вкладыш спальника и устроив нам леденящее душу представление – уж очень неожиданно она появилась из темноты. Где-то теперь фрау Герда, ведь прошло много лет с тех пор. Но в Германии живут долго, и хочется верить, что с ней и сейчас все в порядке.
Отряд у нас был необыкновенный, удивительно добрый и дружный. Японка Тэй Хатакэяма появилась в нашем лагере в один прекрасный день – то ли с вертолета, то ли ее ветром принесло – такая она была маленькая и легкая. Появилась, и все. «Это просто нэцке какая-то», – с любовью ко всему японскому сказал Костя Банников, изучавший в то время японский язык. Тэй была аспиранткой и занималась, кажется, звериным стилем где-то там, в Японии. Но это было не важно, у нас ее невозможно было отогнать от «замерзшей» могилы. И, поднимая иногда глаза вверх из глубины ямы, мы всегда видели не солнце, а нависшее над нами личико Тэй рядом с такой же заинтересованной мордой моего спаниеля Пита. Иногда оба не выдерживали и падали вниз. Пит буквально прыгал, утомившись быть просто наблюдателем. А Тэй умоляюще и очень вежливо спрашивала разрешения спуститься вниз, чтобы быть хоть как-то полезной и прикоснуться к этому древнему льду, а получив разрешение, спускалась и благоговейно стояла рядом в насквозь промокших кедах.
Еще была Карэла. Спросите меня, как попала к нам эта немецкая студентка и почему задержалась, – я не смогу вам ответить. Люди появлялись неожиданно и проходили через нашу жизнь и отряд, как тени, но случалось, что некоторые оставались во плоти и крови. Их принимали по каким-то непонятным ни им, ни нам причинам, и они становились родной составляющей нашей укокской эпопеи. Вот и эта немецкая девушка осталась, а у нас остались ее рисунки, которые она кропотливо делала с деревянных украшений упряжи коней, найденных в кургане.
Елена Шумакова, художник ИАиЭТ (Новосибирск), участник экспедиций на Укоке:
«В наш первый сезон Укок казался другой планетой, огромной и неизведанной. Мучило постоянное ощущение чужого присутствия – “за нами наблюдают”. Возможно, этому способствовало малое наше число на этой огромной “сервировочной тарелке” – горном плато, над которым только звезды. Да и пограничники с их неожиданным появлением и столь же фантастическим “растворением” в местном пейзаже, ночное свечение прожектора вдоль “колючки” прибавляли таинственности и создавали ощущение “Зоны” Тарковского.
Сильным потрясением стал случай, когда мы с Наташей (Н. В. Полосьмак. – ред.), погрузив в фотокюветы извлеченные из погребения одежду и ее фрагменты, прополоскали их в воде ближайшего озера, чтобы избавить от следов тлена. Попросту “постирали портки” человеку, жившему этак за пару тысячелетий до нас. Смог бы этот человек, да и мы, себе когда-нибудь такое представить? Время схлопнулось – тысячелетия стали мгновением.
Эта история долго оставалась лишь моим “внутренним переживанием”: мы не озвучивали ее, страшась гнева реставраторов. Но однажды, рассказав об этом эпизоде в Abegg-Stiftung, известном реставрационном центре в Швейцарии, я получила неожиданную поддержку. Оказалось, что именно вода ледниковых озер с плато сохранила и “донесла” до наших дней уникальное содержимое замерших погребений Укока»
Маттиас Зайферт был приглашенным дендрохронологом. Когда он летел к нам, бог знает, что представлял себе, но действительность, похоже, совершенно не совпала с его ожиданиями. Горами и ледниками швейцарского парня не удивишь, но здесь было что-то такое, что до сих пор тревожит душу, и то, отчего эти месяцы остались в памяти как лучшие в жизни. И когда Маттиас, внешне уже совершенно похожий на нашего нормального «колхозного» парня, улетал обратно, он плакал. Хотя все обещали друг другу, что мы обязательно встретимся, он, как и мы, понимал, что это уже будет совсем не то. И вправду – встречались, но это была уже другая жизнь, и другие встречи.
Маттиас сделал прекрасное исследование по дендрохронологии укокских курганов. Благодаря ему у нас в институте появился и свой дендрохронолог Игорь Слюсаренко. Увидев, как работает Маттиас, он просто не смог устоять и понял, что не керамика, которой он занимался до сих пор, а вот это сырое дерево является его призванием. И вот уже почти четверть века им занимается.
Многое менялось в то время в наших судьбах, в представлениях о профессии, об археологии. Археология была «другой», и методически, и эмоционально. Нас насквозь пропитал «запах могилы», стойкий, облагороженный веками запах органики, разлагавшейся в течение более двух тысячелетий. Этот запах, исходивший от мокрых одежд погребенной женщины, от дерева погребальной камеры и колоды, от остатков пищи, был ароматом давно ушедшего мира. Мы жили в двух измерениях: в пазырыкском мире, сузившемся для нас до ямы пять на три с половиной метра, и в современном – мире экспедиционного лагеря. И тот, древний, мир казался нам куда ближе и реальнее современного, который был лишь досадной паузой перед ежедневным возвращением в чарующее и непредсказуемое прошлое.
Самым печальным был день, когда мы достали мумию женщины из колоды и на специально сделанных носилках понесли ее в лагерь, в домик, где она должна была «дожидаться» вертолета, который увезет ее в Новосибирск. Тогда закончилась первая часть этой истории, а вторая растянулась на двадцать с лишним лет, и ей не видно конца.
Как сказала моя алтайская подруга, этнограф по профессии, «если бы Она не захотела, ты бы никогда ее не нашла». И я согласна с ней. Но если Она захотела, то для чего? Все эти годы я думаю об этом и уверена, что не для того, чтобы вокруг ее появления набирала силу истеричная кампания, которую мы наблюдаем на Алтае …Нет, это было бы слишком ничтожно. Она появилась, чтобы рассказать что-то важное для нас, и надо только понять, как можно услышать этот рассказ о ней самой, о ее культуре и времени...