Маленький модный мотороллер был почти невидим под полами плаща Баркова. Казалось, что писатель на полусогнутых лавирует среди ползущих в пробке машин, держась за крошечный руль.
В прошлую среду прошла презентация «Смерти Посейдона» в крупном книжном магазине, а два дня назад Гиммлер пообещал выдвинуть роман на литературный конкурс «Гоголь-моголь». Для начинающего писателя Баркова это выдвижение было равносильно вертикальному взлету.
Именно поэтому торопящийся Барков решительно подрезал пытавшийся перестроиться грузовик. Грузовик истошно загудел, едва не врезавшись в припаркованный джип.
Всем, мало-мальски знакомым с главным редактором, было известно, что Гиммлер физиологически неспособен на человеколюбие. Сейчас это обстоятельство вносило дополнительную прелесть. Гиммлером руководил голый расчет и, значит, «Убить Посейдона» оказался действительно удачным романом, настолько удачным, что безжалостный мизантроп-редактор был готов на него поставить.
Захваченный этими приятными рассуждениями, Барков под скрип тормозов и истошное гудение пересек правый ряд и выскочил на тротуар перед зданием издательского дома «Верба».
В начале редакционного коридора еще покачивалась, поблескивая, стеклянная дверь. Подходя к приемной, Барков достал очки и надел, осторожно пристреливая взгляд.
В приемной у Гиммлера было необычно. Во-первых, не было секретарши Оксаны, замечательной оптимистично приподнятым бюстом и тем, что она никогда не покидала своего поста у дверей главреда. Во-вторых, было неожиданно людно. И при этом тихо. Очень тихо.
По обеим сторонам редакторской двери сидели до улыбки неожиданные здесь мордовороты. Два замерших бойца с пирамидальными лицами в упор смотрели на Баркова. Барков слегка сдвинул золотую оправу на нос, чтобы скрыть замешательство и перевел взгляд.
Лицо другого посетителя было обычно и знакомо, он слыл одаренным постмодернистом и был знаменит родственными связями с крупным чином — трудов его Барков припомнить не мог. В свете славных перспектив Гоголя-Моголя Барков позволил сдержанный кивок в сторону постмодерниста, а тот в ответ не менее сдержанно скривился.
Барков перевел вежливо-рассеянный взгляд на другого посетителя, сидящего ближе к окну — и... снова поправил очки.
Нельзя сказать, что пятидесятилетнее лицо незнакомца было замечательно чем-то определенным – глубокие серые глаза с виноватой вежливой усмешкой порой встречаются в литературных кругах. Сухой, твердый рот и идеальный булгаковский пробор также не являются чем-то невероятным. Дело было в другом – лицо незнакомца казалось не просто знакомым, а родным. При этом Барков мог поклясться, что кого-кого, а этого человека он видит впервые.
Мужчина с равнодушным дружелюбием посмотрел на Баркова и отвернулся.
Продолжение следует