Это были лихие 90-е. Однажды Ванька шел со школы домой, в свой частный сектор, и во дворе дома (вторая смена, зима, темно), увидел длинный кровавый след на снегу. Странно, подумал Ваня, вроде не хотели колоть свинью. В свете тусклого фонаря на снегу лежали мать и отец. Мать - с топором в голове.
Это потом снилось ему всю жизнь. Он не помнил, как позвонил в Скорую и милицию.
И как ему позвонили из морга и сказали:
- Забирайте отца.
Отец оказался жив, хотя приехавшие врачи Скорой и констатировали смерть. Ожил в морге - представьте. Просто братки его не добили. Мелкого пошиба была шелупонь, контрольного в голову не сделали. Ванька хотел бы поверить в чудо, но он любил мать, а ее боженька почему-то не воскресил.
Живучий отец, ходок, любитель женщин, потом очень тяготил Ваньку. Он не оставил свои загулы и после смерти матушки, успешной предпринимательницы, с которой таким диким образом расправились конкуренты. В 90-е годы, если вы помните, жизнь человеческая ничего не весила, сумеречное время было. В окошечко киосков бросали зажигательную смесь, чтобы взять оттуда еды и денег. У людей снимали норковые шапки на остановках, и осободогадливые делали на шапки резинки, как у детей в детсаду.
А уж братки-рэкетиры в малиновых пиджаках и золотых перстнях нарисованы в народном эпосе так ярко, что лучше и не пытаться их описать.
Не выпускать человека из молитвы
Ну так вот Ваня с тех пор прибился к церкви. Хорошо хоть совсем не повредился в уме, видно сработали какие-то предохранители, иначе кто ж такое вынесет?
Он думал, что мать, скупающая у скорняков дубленки, и начавшая ездить с челябинскими штангенцикулями в Польшу, а потом на таможне надевавшая на себя по 5 спортивных костюмов, не успела отмолить грех нестяжательства. Хотя она ж хотела попросту прокормить семью. И Иван жарко и истово молился и за ее душу, и за непутевого отца.
На слезы его пробивало в мужском монастыре в Елизавете, где монахи вообще не пользовались электричеством, а жгли только свечи. И когда мужчины пели - это было ангельское пение. Будто пели много пожившие ангелы. И оттого, что было темно, и никто не видел, Ванька плакал. Батюшка говорил, любовь - это когда не выпускаешь человека из молитвы. Ванька и не выпускал мамку.
В церкви ему поручили рулить воскресной школой, оформили на полставки ризничим храма. В его комнатенке клубились старушки-золотошвейки. Ванька наловчился здорово вышивать и крестом и гладью, стирать батюшкины одежды. А шить их было совсем неизчего, никакой мануфактуры, если и есть в продаже, то ситец.
А какой это наместник и пастырь божий в прости господи ... занавеске. И Ванька проворачивал какие-то умопомрачительные комбинации (ген матери) с тканями и из заграницы ему привозили отрезы колкой органзы и какого-то чудо-шелка и тяжелых портьер.
Он ездил в паломнические поездки, в Софрино, и выбирал в монастырских мастерских для батюшки самое лучшее - голубое и с позолотой. Ваня был "принеси-подай", наподобие "связей с общественностью".
В гробу карманов нету
- Я сам видел, как бесноватые выплевывали комочки шерсти. - рассказывал впечатлительным паломникам Ваня в автобусе. А еще о том , что крест-мощевик жжется на груди даже тогда, когда только в мыслях помышляешь о плохом.
Ваньку ждали все трудницы и послушницы, которые оказывались в монастыре после суицида и разочарования в своей 20-летней жизни.
Эта, из челябинского педагогического, резала вены, а сейчас нашла себя, узрела бога, молитвослов оформила своими рисунками. Эта...в свое время рисовала в алтаре красной церкви, ну той, что на Кашириных. Женщинам, если вы не знаете, туда нельзя ни ногой, но иконописца из мужчин не нашлось, и батюшка разрешил, а Надюша температурила, разводя краски. А потом, когда о ней написали журналисты, ее и спрятали в монастырь, ибо это гордыня, и надо было молчать.
Девчонки, когда приезжал Ваня, вели его в трапезную и там угощали тем, что готовили для самой матушки, самым вкусным. И румянцем горели их щеки. Ну как же... мужчина в женском монастыре. Диво дивное. Но плоть в Сане как бы молчала.
Он был существом среднего рода.
Ваня был прекрасным переводчиком между батюшкой и попечителями церкви, которые, что греха таить, приезжали и могли выпивать три дня, с надрывом, зная, что им продадут это Царство Небесное.
- Сбербанк на небе, не на земле, - говорили подвыпившие из списка Форбс.
- В гробу карманов нету, - заключали они. А потом шли и грешили до следующего отпущения грехов. И подкидывали деньжат новому митрополиту, который грозился построить сто церквей.
Заземлить веру
Ваня искал какую-то чистоту в церкви, но видел и здесь авгиевы конюшни и снедаемых грехами людей.
Корпулентный отец Филарет (один в один иллюстрация к сказке Пушкина про попа и работника Балду), окормляющий духовно целый микрорайон, сделал себе операцию по ушиванию желудка. И вовсе не по медицинским показаниям.
Учительница , что обучала детей знаменному распеву, сбежала от мужа-столяра, который работал при иконной лавке. Он вырезал выпуклые иконы, их трогали руками незрячие и понимали про Царицу Небесную и Спасителя. Учительница сбежала к ... звонарю. Чистоты не было. Ну да бог как говорит: свят не тот, кто грешил, свят тот, кто через грех очистился. Мы все живем в какой-то книге, но это точно не Библия, думал Ванюшка.
Его обожали и бабки-свечницы, и паломники, и только что воцерковленные. Ваня как бы заземлял веру, делал ее понятной (у батюшки одежды должны быть отутюжены, ведь он посланник божий), заземлял до мелкого быта.
И фрески обновили в храме, и митрополитов несколько сменилось, подсвечники поставили другие (раньше в гнезда втыкали свечи, сейчас в песочек). Незменным был Ваня. Он уже не ждал агельского служения от окружающих, чтоб больно и светло.
Ваня не ушел в монастырь. Старея, он отратил живот и стал таким же кадром, как стоящий круглогодично на паперти дурачок Яшка. Немного с приветом.
Фото Александра ФИРСОВА.