Время недетское
При известной доле фантазии, эта книга похожа на книгу-панораму, где на каждом развороте вдруг вырастает фигура человека – сначала на панорамах, как водится, дети, потом они всё старше, а потом нет никого. Иногда эта книга кажется сундуком с марионетками; главный кукловод кажется сначала похожим на Ансельма Штерна, немца, артиста-марионеточника из книжки, но потом становится ясно, что это женщина со спокойным и неприступным лицом – автор Антония Сьюзен Байетт, урождённая Дрэббл (Антония пишет под фамилией своего первого супруга). Она – прозаик, критик, антрополог, публицист, творец вселенной, куда читатель проваливается очень медленно, но потом – почти окончательно, погрязая в жизни персонажей попеременно то как в глине, то как в болотистых землях близ поместья «Жабья просека», то – спускаясь всё глубже под землю вместе с Томом-без-тени; одни читатели может быть не знают, но чувствуют, другие знают наверняка, что в финале им предстоит перейти кровавые реки, чтобы сразиться в финальной схватке с грозной подземной королевой, и только потом эта история закончится.
Антонии Байетт никогда не нравилось быть ребёнком, так, по крайней мере, она говорит в интервью. В «Детской книге» детство, поначалу кажущееся золотым и неспешно-счастливым, на поверку таковым не оказывается. На страницах книги вырастают семьи, с которыми мы знакомимся на празднике летнего солнцестояния, ежегодно устраиваемого семьёй Уэллвудов. Олив Уэллвуд пишет и публикует сказки, её супруг Хамфри – банковский служащий, их дети Том, Дороти, Филлис, Флориан и Гедда (потом появятся и другие) – то спешат стать главными в этой истории, то уступают место другим – нелюбимой сестре Олив Виолетте, хранителю Музея Виктории и Альберта Просперу Кейну, сиорте-горшочнику Филипу Уоррену, соседям, друзьям, дальним и близким родственникам. Главного героя в «Детской книге» нет - Айрис Мёрдок, ставшая наставницей для Байетт, как-то призналась, что, заканчивая очередной роман, хотела бы написать его же с точки зрения всех второстепенных персонажей. У Байетт совершенно точно получилось это сделать самой – все второстепенные герои становились главными, когда кукловод-автор вдруг обращал внимание на их роль. Этот хор голосов, вместе с их собственными жизнями, рисует Англию на разломе веков – конец девятнадцатого и начало двадцатого, расцвет английской литературы, в том числе и сказочной, фабианства, искусства, революционных настроений, суфражизма; соседство героям составляют Вирджиния Вульф и Оскар Уальд, Роден и анархистка Эмма Голдман, отчего вся книга кажется уже вовсе и не ящиком с куклами, но летописью времени, реальной, как сама история. В героях Байетт узнаются другие, настоящие лица: вряд ли ваш любимый персонаж, романист и пламенный оратор Герберт Метли, причина нескольких (почти) сломанных женских судеб романа, кажется, многое взял сразу от двух писателей-романистов (при этом, его современников) – нарушителя норм общественной морали Дэвида Лоренса и донжуана Герберта Уэллса. Гениальный гончар Бенедикт Фладд – явное отражение реального гения Эрика Гилла, талантливого настолько же, насколько и сумасшедшего (включая вопросы супружеской неверности, инцеста и просто разного рода девиантности). И, наконец, Олив Уэллвуд – чуть было не сама Антония Байетт, сказочница и мастерица создавать другие миры, очень похожие на настоящие. Да и нелюбимая сестра у Байетт тоже есть – писательница Маргарет Дрэббл, перемирие с которой состоялось многим позже (и Байетт до сих пор предупреждает журналистов, что на вопросы параллелей романа с её собственной семьёй она не отвечает). В первую очередь, «Детская книга» была вдохновлена жизнью другой известной писательницы – Эдит Несбит.
В самом деле, как часто авторы сказочных историй оказываются неудачными родителями? Байетт поразили истории детей Джеймса Барри, Алана Милна, трагедия сына Кеннета Грема. Я думаю, пишет она, родители часто даже не знают, кто такой их ребёнок. Для Олив реальнее её сказочные дети, нежели собственные; для каждого своего ребёнка она пишет книгу сказок, которая как-то отражает их характеры, стремления и жизненные перипетии. Сказки постоянно выходят на первый план, а живые дети только и остаются, что симулякрами и марионетками, они нужны для того, чтобы пробудить в самой сказочнице внутреннего ребёнка, который, как она уверена, был в ней всегда, но вряд ли это правда. Можно ли верить, что всё в такой сказочной семье с феями и эльфами в тенистом саду закончится хорошо? Идиллия рушится так же неизбежно, как само время вокруг них меняется, покрывается промышленной копотью и неудовлетворённым рокотом негодующих рабочих масс. В какой момент сломался Том, ожесточилась Гедда, окостенела Дороти? Каждый из этих моментов остаётся почти неуловимым – Том спускается «под землю» в новом колледже и сталкивается с насилием, которое не в состоянии пережить, Гедда остаётся неприкаянным ребёнком, который постоянно хочет правды и смысла в жизни, но не находит даже поддержки, Дороти тоже хочет правды – и ещё знать, кто она такая, потому что выяснится, что предыдущая её жизнь была отчасти обманом. Катастрофа случится – и вся боль потери одного из детей обрушится на Олив совершенно неожиданно, почти на вершине её творческого успеха. В сцене, где её комнату заполняют одинаковые дети, которые все есть один и тот же ребёнок, но в разные свои годы, Байетт взяла из опыта собственного горя, когда её одиннадцатилетний сын погиб в автокатастрофе. В Олив много от Антонии, но не наоборот – сама Антония в одном из интервью скажет «я правда совсем не такая», впрочем, тут же пошутит, что может, это и не так, кто знает (и это, как кажется, очень в её характере).
Постепенно от историй о любви, предательствах, поисках себя, роман вдруг ускоряется и несётся вперёд сквозь время: вот коронуется Георг V, вот тонет «Титаник», вот суфражистки уничтожают предметы искусства и поджигают дома, вот расцветает антисемитизм и бастуют шахтёры (а вагнеровское «Кольцо нибелунгов» как раз ставят в Ковент-Гардене). Искусство переплетено с политикой, с постоянным ощущением катастрофы, с парами двигателей прогресса и громкими социальными манифестами – именно эта тесная связь так волнует Байетт (именно это, кажется, она полагает за настоящий оттиск жизни, и с ней сложно не согласиться).
Первая мировая война ближе к финалу обрушивается на читателя, как волна, которая немногим ранее смывает с берега и крутит в гибельном водовороте одного (или даже не одного) героя. «Детская книга» и не была никогда книгой для детей, однако даже в пляске смерти, которую Байетт описывает довольно буднично, видны другие волны – той кровавой реки из сказки про мальчика Тома (во время театральной постановки которой предлагалось изобразить эти жуткие воды красным прожектором). Это, как выясняют вчерашние повзрослевшие мальчики, а теперь уже солдаты, которых затянуло в эту бесполезную мясорубку, имена окопов, в которых приходится укрываться и умирать – «окоп Питера Пэна», «коттедж Венди», окопы по именам из «Алисы» - «Моржа», «Глущоба», «Пыряющий окоп». Детство рушится, звенит осколками, а привычные звонкие счастливые слова обращаются в грязь, кровь и пот. И, конечно, смерть. Но проходит и это, и выжившие, «у которых плохо получалось выживать», вынуждены осмотреть то, что осталось от привычной им жизни. Кто-то строит планы дальше, пытаясь, возможно, сделать вид, что жизнь вернулась в привычное русло. Кто-то понимает, что это невозможно: прошло время, принесшее неисправимые перемены в умы и сердца. Изменяется в финале истории и сам читатель. Как и Дороти где-то в глубине романа, осознавая свои изменения, но не вполне умея выразить, в чём именно.
Но совершенно точно в чём-то наверняка.
Бонус про книжные обложки:
Если публикация вам понравилась, ставьте "пальцы вверх" и подписывайтесь на канал, он будет изредка появляться в вашей ленте "Дзена".
"Подзеним" вместе! Другие книжности на телеграм-канале "Книгиня"
