Был у Russky приятель – Майк. Он бомж. Бомж-передвижник. Ему лет под семьдесят и предпочитает он бомжевать в Denver CO. Он бомж алкаш. Очень любопытный малый этот Майк. С потрясающим кругозором – сейчас таких уже не встретишь. Всё про музыку знает, любую.
Однажды он поразил Russky, когда долго пытался произнести имя Муслим Магомаев. И это – старый штатник! – бомж! Никто больше в Америке, да и в России, в среде молодёжи, вряд ли знает, кто такой Муслимчик.
Они с Russky и сошлись на почве страсти далёкого детства – старого доброго рока и таких его представителей, как Eric Burdon , B.B. King или там T-Rex, ну и в этом ключе - таких же рокеров, явивших плеяду музыкантов - основоположников всех последующих копий от рок музыки, именно копий, иногда удачных.
Майк старой закваски, настоящий: как бомж из фильма Стэнли Кубрика «Заводной апельсин», из тех, кого смело можно назвать американцем старой закваски. Потёртый, на шляпе Stetson , служащей ему, одновременно, и подушкой.
Нет, он вовсе не злобен и за последнее время чем-то даже подогрел слегка потерявшуюся, было, душу Russky.
Они обычно встречались на ступеньках большой католической церкви, где Майк проводил свои дни – вечно с книжкой в руках, за исключением тех дней, когда менты, не насытившиеся кровью бомжей, индейцев и прочих неспокойных граждан, набегали и на костёл , в том числе. Найдя заныканную за спину банку пива, волокли Майка в Detox (типа вытрезвителя), только на две недели и с полной санацией – тоже бизнес по откачке лавэ из бюджета.
Мусора прямо рыщут, прохода нет по Денверу. Ночью так вообще ментовская вакханалия начинается: город кишит сумасшедшими полудурками, обторченными за день герычем , крэком или - что по круче - speedball и к вечеру становящимися по-настоящему опасными для окружающих.
Вот бежит голый мужчина, даже без трусов и носков: и где он их потерял, остаётся темой для комментариев прохожих, радостно наблюдающих за объектом. За ним, на небольшом расстоянии, его дама – с пеной у рта, как у лошади, и слегка покорёженным от крэка лицом. Она с трудом поспевает за кавалером, ибо пьяна «в стельку», и движения её напоминают эффект от приёма внутрь горячительного напитка под названием «Спотыкач». Видимо, эта парочка пыталась спрыгнуть с крэка путём замены его на алкоголь, но не справилась с управлением тяжёлым напитком: «нахлобученный» на крэк, этот термоядерный замес сносит не то, что крышу, а уносит вместе с домом в неизвестном направлении.
Она поспевает за ним, хватает его за волосатую руку, но грязные потные руки её соскальзывают с голого, грязноватого тела гражданина. И так продолжается некоторое время в сопровождении комментариев прохожих, чаще одобрительно уничижающих, пока квартал не оглашается сумасшедшим воем ментовской сирены, моментально, как по волшебству выросшей из-под земли.
Майк только похохатывает – всё веселуха, как в театре.
А менты в Денвере отвязанные, злые и наглые, как танки. У них, после того как легализовали сорняк, дел прибавилось. Полстраны бомжей, и все слетаются в Денвер, как мухи на дерьмо. Косяки в ходу по городу, и уже не так штырят, ибо в достатке, и не стало некоторого шарма - риска от процесса добычи.
Понесло людишек дальше: барыги всё больше теперь по тяжким работают – там и кокаин, и герыч, и химия для малолеток.
Но это для неугомонных беспредельщиков, а большинство публики вполне довольно доступным качеством сорняка, который раз в день, по косяку на рыло, выдают в Lincoln Park бесплатно, ну и на кармане можно иметь без рецепта шесть грамм.
Майк не злится на ментов – он привык к ним, как к чему-то обыденному, нормальному. Он знает, что с ментами спорить в Америке нельзя, а то будет хуже и, во всяком случае, не лучше. А так он, как ягнёнок, сникает, встаёт со своих ступенек и послушно протягивает руки в наручники. А всё остальное от кутузок время он проводит в своём маленьком мирке – возле церкви.
Он гордый. Никогда ничего не просит, но и не отказывается от банки пива или сигаретки, ибо сейчас в Америке сигаретка идёт, как бартер, и является неплохим угощением – не по карману гражданам.
Его день, как две капли воды, похож один на другой, и каждый раз после заточения он возвращается на прежнее место к старым, как ему кажется, друзьям.
Спит Майк где придётся, но обязательно одну неделю у знакомой дамы – курилки по имени Бетси. После получения вэлфера Майк гуляет ровно неделю, угощает знакомых бомжей сигареткой и глотком пива , или по празднику души - водкой , именно русской. Stoly.
Он знает много про Россию, помнит всех генсеков и больших учёных, ну, конечно, и русских писателей.
И ни разу Майк не высказался негативно про Россию, только немного иронии по поводу перестройки и новых русских, но обязательно в уважительном ключе.
А смешного вэлфера (пособия) хватает только на неделю – как выжить на $480? А потом снова на улицу , под козырёк церкви , и то, если сторож будет тот, а не этот – по выражению Майка. Ну , а если не тот – не беда, он привычно завернётся в грязное одеяло, приткнувшись где-нибудь под неприветливым небоскрёбом , или пойдёт на реку , на травку, под открытое небо, покормить знакомых мышек.
Он не любит шелтеров и шумную толпу. Алкаш-интеллектуал. Один такой в своем роде.
Сидит, уже пьяненький с утра, с дешёвеньким виски и рассуждает о баскетболе сорокалетней давности. Гордится, что кого-то знал, кого-то встречал – и это поддерживает в нём маленькую искорку жизни. Правда, по побудке – затравленный взгляд, смятая, мокрая одежда, вся в мусорных ошмётках.
А уже грядут холода, в горах чувствуется сумятица непогоды с вечным снегом и ветрами, шлифующими льдом горную часть семидесятого хайвэя – Скалистые горы.
Денвер замирает в домишках, шелтерах, автобусных остановках или просто под картонками в парке, да и то только до вечера открыты парки в этом прямолинейном, негостеприимном городишке.
Он построен нуворишами в далёкие годы освоения Колорадо простыми, малообразованными людьми, вмиг ставшими миллионерами во времена золотой лихорадки . И, конечно же, не имевшими ни малейшего представления о законах архитектуры, по их мнению должных быть прямолинейными , как и они сами .
Трудно Майку – всё-таки под семьдесят! И ноги ноют, видимо, ревматизм, но он этого не знает, ибо по врачам не ходит – на какие шиши? Страховку не поднять – даже зуб вырвать - проблема .
Надо идти в приют, к доктору-живодёру, ждать часа три и потом маяться от дешёвого наркоза на отходняках. Но у многих зуб проходит сам . Потолкавшись в нескончаемой очереди к доктору , и насмотревшись на тусовку вокруг этой темы , страдающие бомжы разбредаются восвояси .
Сотни людей на паранойе от крэка корчатся в несуразных позах . С неуловимой мимикой , от скорости движения частей лица желваки и челюсти скребут друг о друге, как если бы к ним подключили три фазы на триста восемьдесят вольт, с безумными выпученными глазами, с плюшками жёлтого гноя по углам грязного рта. Людей, выглядевших слишком тревожно.
Галдёж, как на базаре. И весь этот писк и визг сопровождаются наигнуснейшим шмоном, исходящим от похожих на гроздья тухлого винограда, раскиданных повсюду вонючих людей, валяющихся на грязном асфальте в сорокаградусную жару. Да и примешивающийся особенный запах, исходящий от курильщиков крэка, также воздух здоровее не делает.
И от вэлфера уже ничего не осталось, и зуб болит, и депрессия донимает – всё-таки живой человек с полным набором нормальных, свойственных только старым американцам, чувств, причём таких, что бюрам и не снились с их меркантильностью. Кое-кому из них даже ведомо сострадание.
Нет уж, лучше в тюрьме перезимовать, перекантоваться.
Но Майк – свободная птица и даже в золотую клетку с завтраком не полезет – ему надо на свободу, в пампасы, под дождь и град, а если совсем плохо станет, то можно податься к давней подружке – старушке Бетси. Она живёт на хате в одну комнатку и половину пенсии отдаёт за это маленькое счастье быть под крышей и видеть непогоду сквозь призму окна.
Эта старушка Бетси дружит с Майком по причине обоюдной любви к книге – ведь она бывший библиотекарь и такая же, как все американские старушки – несчастная и одинокая, но любознательная. Так что Майку она всегда рада, а особливо в день получения чека: вкусный ужин из мексиканского ресторанчика в традиционном ассортименте, как неизменный мексиканский суп с фаршем и овощами, с крупно нарезанными дольками лука. И на второе : поджаренная , мелко нарезанная говядина с красной фасолью и множеством разных овощей, и тако с куриным мясом и также с овощами, и рис по-мексикански с чёрными бобами и, конечно же, бутылочка Тekila Verba . А на «после» – с бутылочкой красного винца Bordeaux , да приятным обсуждением знакомой книжки – вечернее сидение в мягких старинных креслах.
Они, эти люди, никогда не ругаются, никого не осуждают, не лезут в незнакомые вопросы – они просто радуются обыкновенным радостям, неведомым бюрократам и прочим жуликам в галстуках.
А дождь всё льёт и льёт, уже три дня подряд. Спальники у бомжей мокрые и тяжёлые, и можно, если есть два бакса, посушиться в стирке у китайцев. Но нет – лучше за полтора бакса чекушка дрянного виски и хоть на немного забыться, уйти в себя, заснуть мучительным сном, спрятаться за завесой хмеля на миг, ну хоть на миг – ведь не может же человек, постоянно, двадцать четыре часа быть натянутым, как тетива, сжатым в пружину…
Нет! Может! Но недолго, а потом лихой спуск с виражами и крутыми поворотами на дно – самое дно, когда уже всё равно, как выглядишь, чем пахнешь, чего говоришь – если кто-то снизойдёт до короткой беседы. И нет силы, способной вернуть человека к «нормальной» жизни, к людям в красивой одежде, важно кивающих друг другу из приоткрытых окон лимузинов.
Ну, а если чудо! Разве оно бывает или «оно им это надо» – по-одесски!
Не способны они так извиваться, художественно лгать без конца – профукают они состояньице, а деньги всё равно жидомасонам достанутся – те вершат судьбы планеты, мешают народы, двигают стены.
Но правда –это тонкая материя . Она как первый росточек после зимы, вдруг прорвётся, заколеблется на тонком стебельке, протянет слабенькие лепесточки к солнцу и вдруг разом прорвётся, вытянется и взойдёт в полном своём очаровании. И рухнет ложь, падут стены, и сила денег разом иссякнет.
Но Майка мы ещё увидим: опухшего, голодного, промёрзшего и мокрого насквозь. Спокойной ночи, Майк! Пусть тебе будет хоть чуть-чуть хорошо и уютно в твоих дремучих снах на бетонном парапете собора.