Как в тридцатые годы на Кубани голодали и погибали тысячи людей: материал Нины Шилоносовой.
Об авторе
Нина Шилоносова — профессиональный журналист, работает в СМИ более 35 лет. Родилась на Урале. С 1987 года живет на Кубани. Работала в газетах, на радио, телевидении, в интернет-изданиях, в рекламном агентстве. С нуля создавала несколько медийных проектов, в том числе Каневскую телестудию и портал «Живая Кубань». Десять лет преподавала в вузах на факультетах журналистики, телерадиовещания, рекламы.
За срыв плана хлебозаготовок 85 лет назад были репрессированы 13 кубанских станиц. Три «самые злостные» были полностью выселены на Север и переименованы — за саботаж политики Сталина. Населенные пункты окружались военными, все зерно и другие продукты подчистую изымались. Тысячи граждан были расстреляны, еще больше отправились за колючую проволоку. В богатом крае разразился страшный голод, умирали семьями, были случаи людоедства.
— Вот оно это место, глэнэще. Еще до колхозов тут кирпичи делали. И вот сюда мертвых свозили, как скот. Возили гарбами, подгоняли и крюками стаскивали и бросали [в карьер].
Бакай — западная окраина станицы, за ней в открытом бугристом поле возвышается крест. Местный краевед Александр Дейневич показывает плиту из черного мрамора с надписью «Царствие небесное и вечный покой рабам Божиим, православным христианам, безвинно умученным в годины Голодомора. На этом месте в 1932-1933 г.г. упокоились 7000 жителей станицы Новодеревянковской». Скромный мемориал — самодеятельный, установлен казаками в 1992 году.
«Черные доски»
Впервые про черные доски я услышала именно в этой станице на севере Кубани, в августе 1989 года. Словосочетание и все, что с ним связано, показалось страшным и неправдоподобным... Александр Васильевич показал сохраненный газетный материал в «Заре коммунизма», каневской районке. Героем моей публикации к какой-то круглой дате был уважаемый всеми Иван Кузьмич Гармаш, его в шутку называли хозяином станицы. Высокий статный мужчина 76 лет с орденами и медалями на пиджаке привычно выполнял команды фотографа, а я в это время сидела за столом под старой грушею и читала пожелтевшие страницы общей тетрадки, что дал мне дед Гармаш:
«В то время народ падал как мухи, беспощадно. Как в крае, так и в районе был объявлен саботаж и была поставлена в ст. Новодеревянковской возле станичного Совета через дорогу на больших столбах «черная доска».
Записи на балачке с пляшущими чернильными буквами были подробными воспоминаниями передового колхозника, ветерана войны и труда. Начал их писать Гармаш 1 марта 1957 года.
Оставшаяся еще со времен СССР такая мера морального поощрения, как «Доска почета», в ранние годы советской власти называлась красной. Соответственно, были и доски позора – черные. Хотя в пропагандистской работе большевиками они использовались в отношении граждан и предприятий еще в 20-е, но в нашу историю зловещим знаком вошли осенью 1932-го.
Москва требовала товарного зерна, а крестьяне дать его не могли, потому что прогноз на урожай отличался от фактического в три раза. Да и рабочих рук в поле становилось все меньше: семьи единоличников, не желавших «коллективизироваться», выселяли, те, кто смог, «отходничали» — вербовались на донские шахты или заводы, ну, а кто чуяли неладное раньше других, памятуя о расказачивании и раскулачивании в 20-х, – уезжали в Абхазию и Закавказье. Были и другие социально-экономические причины.
Выбивать продовольствие и разбираться с «хлюпиками на местах» в аграрные территории Политбюро ЦК отправило чрезвычайные комиссии. На Украину послали Вячеслава Молотова, на Северный Кавказ - Лазаря Кагановича с зампредом ОГПУ Генрихом Ягодой.
Северо-Кавказский краевой комитет ВКП(б) 4 ноября под нажимом комиссии принял постановление «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани». В нем отмечался «провал плана» и устанавливалась «боевая задача» - сломить «кулацкий саботаж» и уничтожить сопротивление. Были прописаны карательные меры в отношении трех станиц: Новорождественской Тихорецкого района, Медведовской Тимашевского района и Темиргоевской Курганинского района. Их занесли на «черные доски», и это было не гневное порицание в газете, а настоящая блокада, обрекающая на смерть от голода.
Поселения окружили ЧОНы — части особого назначения из латышей, венгров и китайцев - с приказом стрелять в случае попыток жителей бежать. Магазины и лавки были закрыты. Госаппарат подвергли «чистке», даже сельсоветы распускались. Налоги повышались, кредитование прекращалось. Колхозникам, пока не выполнят план сдачи, на трудодни не выдавали никакого зерна. А те, что его имели на пропитание и не сдавали, приравнивались к врагам народа.
13 ноября коммунисты решили, что эффект устрашения произведен недостаточный, и «позорный список» расширили еще на десять кубанских (Полтавская, Незамаевская, Уманская, Ладожская, Урупская, Стародеревянковская, Новодеревянковская, Старокорсунская, Старощербиновская, Платнировская) и две донские станицы (Мешковская и Боковская). Все их жители подверглись таким же репрессиям. И еще почти 20 районов края были наказаны полным запретом любой торговли в них.
Только за один месяц на Северном Кавказе были арестованы и исключены из партии пять тысяч коммунистов. Их обвинили в «преступном сочувствии» срыву хлебозаготовок. В станице Отрадной расстреляли секретаря большевистской ячейки Котова за то, что позволил раздать членам колхоза имени Первой Конной армии зерно как аванс за трудодни.
Специальные органы — политотделы — лютовали, действовали, как каратели. Над людьми издевались, пытали, выселенных из своего жилья запрещалось пригревать в чужих хатах, не щадили даже детей. Десятки тысяч крестьян отправились за решетку, среди них были и «стригуны» — те, что тайком на убранных или брошенных полях срезали пшеничные колосья, чтобы просто не умереть с голоду.
Еще летом в хаты начали врываться члены Комсод — комитетов содействия хлебозаготовкам. 7 августа был принят печально известный «Закон о пяти колосках». Комсодовцы (их в народе называли «щупальцы») проверяли каждую щель, протыкали стены и подчистую забирали любые запасы еды.
Над людьми издевались, пытали, выселенных из своего жилья запрещалось пригревать в чужих хатах, не щадили даже детей
«Зайшлы, пииты везде по дворах, таки железни прутья, где яка печка, расширяют, ищут у кого шо е: хвасоля, горох, даже лук и той забиралы, семена у кого кабачки нашлы — забиралы, ну, в общем, если зайшлы, вот зараз по чердакам, де ямы, закоулки, все проверять, раскидають» (из рассказа С.Г. Быбика, ст. Новодеревянковская).
Райкомы просили вышестоящее начальство «ускорить разрешение вопроса о выселении всех единоличников и весь контрреволюционный элемент с пределов Северо-Кавказского края». В товарных эшелонах в Казахстан и на Севериз «позорных районов» в начале декабря отправили 2006 семей.
Но зерна на заготпунктах Кубани больше не становилось. 16 декабря 1932 года было принято секретное постановление бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) «О ходе хлебозаготовок», в котором говорилось: «Ввиду того, что ст. Полтавская, несмотря на все принятые меры, продолжает злостно саботировать все хозяйственные мероприятия Советской власти и явно идет на поводу у кулаков, признать необходимым выслать всех жителей станицы из пределов края, за исключением доказавших на деле свою преданность Советской власти в гражданской войне и в борьбе с кулачеством... Полтавскую партийную организацию, как явно неспособную бороться за решение партии, распустить».
Славянскому райотделу ОГПУ понадобилось всего десять дней для выполнения «задачи». В девять эшелонов, состоящих из вагонов-скотовозок, затолкали 12 тысяч 348 человек (2286 семей) и отправили на Урал. Сколько туда доехало живыми?
На месте остались только семьи бывших партизан-большевиков. Очень скоро сюда прибыли демобилизованные из Московского, Ленинградского и Белорусского военных округов. В ростовской областной газете «Молот» опубликовали на первой странице крупным шрифтом бодрый рапорт: «Нет больше станицы Полтавской — националистического кулацко-петлюровского гнезда на Кубани! Есть станица Красноармейская — верная опора советской власти и колхозного строя».
Борясь с «остатками казачества, контрреволюционной атаманщиной и белогвардейщиной», поголовно депортировали жителей «чернодосочных» станиц Медведовской и Урупской, которую тогда же переименовали в Советскую. Исторического названия лишилась и сильно опустевшая на старый новый год 1933-го Уманская (по сей день Ленинградская, жители Полтавской добились возвращения имени в 1994 г.). В станицы уже в январе-феврале приехали военные с семьями, им отдавали лучшие дома, мебель, инвентарь. Но топить в лютую зиму было нечем, и первое, что они сделали — вырубили сады на дрова.
Террор голодом
Знаки беды осенью 32-го подавала даже природа — Иван Гармаш в своих записках вспоминал, что «пошла лавой мыша … и ела все на свете, даже людям спать не давала… И шла через воду с севера на юг. Народ тогда был взволнован. «Что это? — говорили старики. — Это перед какой-то пропастью или голодом». Казаки называли предстоящие несчастья «черной хмарой».
Все разговоры обывателей тщательно фиксировали агенты ОГПУ. В секретных донесениях оргпартгруппы в Староминском районе зафиксировано: «Бойкотируют мероприятия Советской власти посредством молчания и круговой поруки», «…беднота — единоличники колеблются, середняк настроен плохо. "Кулацкая часть" распускает слухи, что "хлеба нет, отбирают последний хлеб под видом разворованного хлеба, а никакого разворованного хлеба нет, и что хлеб отправляют за границу для того, чтобы предотвратить надвигающуюся войну"; "большевики боятся войны и хлебом откупаются, а крестьяне должны помирать с голоду"».
Страшные слухи подтвердились. В станицах, ставших резервациями, начался настоящий мор. Вот что писали из Новодеревянковской родители своему сыну красноармейцу Юрченко в город Шахты (послание было перехвачено цензурой, найдено историками в архивах ФСБ).
«…Людей много мрет у нас с голоду, суток по 5 лежат, хоронить некому, люди голодные, ямы не выкапывают, очень мерзлая земля, хоронят в сараях и в садах. Люди страшные, лица ужасные, глаза маленькие, а перед смертью опухоль спадает, становится желтой, заберется к кому-либо в дом и ложится умирать. Молодые девчата ходят просят кусочек кабака или огурца. Не знаем, что будет с нами, голодная смерть ждет…».
Люди страшные, лица ужасные, глаза маленькие, а перед смертью опухоль спадает, становится желтой, заберется к кому-либо в дом и ложится умирать
В сводках райкомов партии стали еженедельно указываться цифры смертности по колхозам, МТС и населенным пунктам. Большевики уже не могли не признать, что ситуация чрезвычайная. При этом слово «голод» было запрещено, даже в служебной переписке писали «эксцессы», чаще — «продовольственные затруднения».
Северо-Кавказский крайком по степени их тяжести придумал градацию для территорий: особо неблагополучные, неблагополучные и прочие. К особо неблагополучным были отнесены 13 районов: Армавирский, Ейский, Каневский, Краснодарский, Курганинский, Кореновский, Ново-Александровский, Ново-Покровский, Павловский, Староминский, Тимашевский; один район Адыгейской АО — Шовгеновский и один район Ставрополья — Курсавский. К неблагополучным отнесли 20 районов, в том числе кубанских — 6, донских — 7 и ставропольских — 7. К прочим отнесли 15 районов, в том числе кубанских — 4, донских — 7 и ставропольских — 43.
Из воспоминаний И.К.Гармаша: «Братик уже вернулся со Староминской в колхоз, уже начиналась посевная. Начали кушать, что попадется. То конина, то сухая пшеница, то ежаки, то хомячки, вся гадость. … У Гали (будущая жена – прим. авт.) домашнее положение было очень тяжелое. Она получила письмо из Новодеревянковской, что у нее брат Петя помер с голода, отец был уже близок к смерти, и бедная девушка Галя бросила Ростов и вернулась спасать свою семью от смерти. Приехала домой и с вокзала шла пешком с Ивахненком Григорием. Он тож был доходяга, но саботаж пережил, но и пошли опидвох ночью. Тогда моя Галя была жирна и боялась, чтоб никто не встрел, да не зарезал на мясо».
Голодные дети держались ближе к мельницам, где колхозникам давали в пищу кукурузу. Эти полупереваренные зерна собирали из кала в отхожих местах и ели.
«…на улицах Краснодара не успевали подбирать мертвые тела. Не стало слышно лая собак. Из-за опасения попасть в аркан люди боялись выходить по вечерам на улицу» (письмо И.С. Куля). «Умирали целыми семьями. Ели собак, собирали дохлых ворон вдоль дорог, лазили по мерзлым полям в поисках колосков или качанов кукурузы. Ели дохлых курей. Были случаи и людоедства» (из письма И.И. Ермакова из ст. Кущевской).
«За нами жил Михайло Д. — бабу свою съел. Убил ее, сварил и съел... А ты попробуй поголодуй так... Ведь из ума выживали...» (Баканова B.C.)
Умирали целыми семьями. Ели собак, собирали дохлых ворон вдоль дорог, лазили по мерзлым полям в поисках колосков или качанов кукурузы
Из записанных на пленку воспоминаний Ильи Филатовича Гордиенко из ст. Старовеличковской: «Уже весной станица наша – ни одной улицы не було, шоб можно було пройти. Позарасталы. Потом началы уже некоторые люды людэй исты. Ловилы пацанив, ризалы, илы. Даж е у нас там, Курганы называлыся, там тетка, ее обнаружылы, шо она дитэй лове. Идуть же дети в школу, она пиймает. А потом ее хотилы забрать. Но она закрылась и спалыла хату. И она там сгорила, в тий хате».
Всего четыре тысячи человек осталось в Старощербиновской после голодной зимы, а было 22 тысячи. На севере Кубани жатва смерти выкосила станицы так, что в них до сих пор населения меньше, чем до голодомора.С той поры многие улицы в станицах либо односторонние, либо с пустыми участками на месте бывших когда-то хат.
— До колхозов в Новодеревянковской было 12 тысяч с лишним человек, а сейчас и семи нету, — говорит Александр Дейневич, показывая на пустые планы с густой сухой травой по соседству с его домом. Тут почти на меже стоят два креста. Здесь были захоронены в голодовку родственники хозяев.
Могилы часто устраивали там, где жили. У живых просто не было возможности везти тела на кладбища. Специальные бригады собирали безымянные тела на улицах, во дворах и скидывали без гробов в большие ямы на окраинах.
«Идем, смотрим, идут две подводы, запряжены коровы в хода, а на ходах лежат трупы людей, и все голые, и старые, и малые. В одной подводе коровы заноровились, женщины выпрягли коров и бросили подводу против почты» (И.К.Гармаш).
Попадали в эти «могилы» и сильно ослабленные люди. Известны случаи, когда таким полутрупам удавалось выползти из траншей и выжить.
Шанс выжить был в колхозе, там работающих подкармливали, а где-то даже давали «котел ударника» — 400 г соевого хлеба и молоко. Но и коллективные хозяйства попадали на «черные доски», и до выполнения планов заготовок всем приходилось тяжко. Репрессии от имени государства осуществляли все кому не лень. По сути против населения начался террор такой силы, что «искривлять перегибы» пришлось уже Кремлю.
Потому что появилась «угроза ослабления авторитета Советской власти». В феврале и марте 1933 года вышли закрытые постановления Политбюро, в которых требовалось прекратить аресты по закону о колосках «трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств». 8 мая была издана за подписью Молотова и Сталина секретная инструкция ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне».
Партийный вожак Борис Шеболдаев, вводивший «черные доски», в 1935 году написал для главной газеты страны «Правда» статью «Казачество в колхозах». В ней секретарь крайкома, вспоминая «слом саботажа» на Кубани, нарисовал жуткую картину: «озлобленность врага доходила до того, что отдельные матерые кулаки из казачества, скрывая от хлебозаготовок в ямах тысячи пудов хлеба, доводили себя и собственных детей до голодной смерти»…
А через четыре года почти все крупные руководители той поры попали под каток Большого террора. Рядовым коммунистам объяснили, что именно они виноваты в том, что случилось на селе. «… народ стал дохлый валяться скрозь благодаря врагам народа — первому секретарю Азово-Черноморского края Шеболдаеву, Ларину, Николаеву и другим врагам народа. Они уничтожили много тысяч невинного народа, а Сталин все верил и относился примирительно, да он, правда, не наш Отец Великой Руси, а кровный Отец цветущей Грузии. В Грузии не было тогда саботажа», — записал в своих воспоминаниях после смерти вождя новодеревянковец Иван Гармаш.
Хлебная диктатура
Однако перегибы признавались в закрытых циркулярах, для широких народных масс информация подавалась с точностью до наоборот. В январе 33-го Сталин на пленуме ЦК ВКП(б) заявил, что «только заклятые враги Советской власти могут сомневаться в улучшении материального положения рабочих и крестьян». Тема гибели граждан от недоедания не просто замалчивалась — была под жесточайшим запретом. При этом двенадцатью годами ранее в массовый голод от засухи и последствий Гражданской войны в РСФСР Ленин и его соратники обратились за помощью к мировому пролетариату, международным организациям и зарубежным государствам. В 1921 году была образована Центральная комиссия помощи голодающим (Помгол), за рубежом закупалось продовольствие, открывались тысячи бесплатных столовых — советских и иностранных.
В конце 20-х большевики решили устроить «Великий перелом» - сплошную коллективизацию крестьянских хозяйств. Параллельно СССР ускоренно переводился на индустриальные рельсы. Для роста промышленности были нужны технологии и специалисты (их завозили в основном из США — этот факт не афишировался в период «холодной войны»), но главное — валюта для покупки зарубежного оборудования. Ее источником, в том числе, был экспорт зерна. В письме от 6 августа 1930 г. Сталин пишет Молотову: «Форсируйте вывоз хлеба вовсю. В этом теперь гвоздь. Если хлеб вывезем, кредиты будут». Ну и еще нельзя было показывать слабость врагам — как внешним, так и внутренним.
К таким относились и все, кто не хотел вступать в колхозы, кулаки и середняки (как правило, многодетные крепкие хозяйства), кто был на стороне белых в Гражданскую, кто имел родственников за рубежом, не выполнял планы зернозаготовок. Идеально этому описанию соответствовали кубанские казаки. Целый ряд исследователей считает, что голод на юге России был продолжением начатой в 1919 году политики истребления казачества. В 32-33 годах «продовольственные затруднения» и «эксцессы с массовыми смертями» были на Украине, в Белоруссии, Казахстане, в Поволжье и частично в других регионах СССР, в основном на хлебородных территориях - всего около 1,5 млн кв. км с населением в 65,9 млн человек.
Последние подсчеты российских демографов приводились в начале века: в СССР в 33-м умерло около 11,5 млн человек. Это почти в три раза превышает обычную смертность в 1927-1929 годах. Пострадали от голода почти 40 млн человек. Другие исследователи приводят иную цифру смертности — 7 млн, что тоже значительно превышает средние показатели.
P. S. В июле 1990 года в Шкуринской станичниками был установлен первый в России памятник «Погибшим во время голода и необоснованных репрессий 30-х годов». Потом мемориальные знаки, камни и кресты стали появляться благодаря инициативе общественников или частных лиц во многих станицах края, в основном на кладбищах или возле храмов. Единицы из них внесены в официальный реестр.
И нет ни одного, что установлен государством.
