Зимой в Москве собирались все. Приезжали «староверы» из Богородского уезда — умелые изготовители фальшивых денег и паспортов. Добирались «казанские сироты», не гнушавшиеся объегорить даже своих собратьев-нищих из другого клана. Ехали попрошайничать телегами и обозами, закончив свои крестьянские дела, «жнецы» из Пензенской губернии.
Разные были специализации. Много среди них в середине XIX века было «погорельцев» - будто бы потерявших в пожаре все имущество. “Старожилы московские рассказывают, что они знали многих их таких “погорелых” еще детьми, которые выросли на их глазах, обзавелись бородами и семействами, и все-таки продолжают странствовать по улицам в качестве погорелых”, писал историк Александр Корсак. «Погорельцев» поставляли в Москву Богородский и Верейский уезды. Первые звали себя «гусляками», вторые - «шуваликами».
Дело было поставлено на широкую ногу. Главы семьи для сбора «пожертвований» занимали свои облюбованные места, а семьи — жалобно шмыгающих жен с перемазанными для полноты картины сажей детьми - отправляли на промысел. Все было чин чином: имелись справки с гербовой печатью, удостоверяющие, что податели сего собирают помощь погоревшему селу. Среди реквизита котировались сани с обожженными оглоблями.
Сборы поправляли благосостояние не только самих крестьян, но и их барина. Выгоду гастролей своих крепостных первым понял граф Шувалов, имеющий обширные поместья в Верейском уезде. Отпускавшему их на заработки барину крестьяне платили за это более высокий оброк. За Шуваловым ноу-хау воспользовались и другие помещики.
Фальшивых погорельцев, в отличие от настоящих, полицейские записывали в протоколах как «пожарников». И хотя в словаре Ушакова (а позже и в других) это слово трактовалось, как член добровольной пожарной дружины, осадочек остался.
Иллюстрации Алексея Мощенкова