Вряд ли среди европейских исследователей Азии и Африки середины XIX века кто-либо с бóльшим, чем Ричард Бёртон, почтением и интересом относился к языкам и обычаям населяющих эти земли народов. Но даже столь выдающийся ум едва не пал жертвой собственных предрассудков — когда решил, что сомалийские «дикари» уж точно не могут разбираться в том, каким образом людей поражает малярия.
В 1857 г. экспедиция Бёртона и Джона Спика отправилась от восточного побережья Африки вглубь континента в поисках таинственных великих озёр, о которых европейцы имели тогда лишь обрывочные невнятные сведения. К тому времени Ричард Бёртон уже обладал репутацией выдающегося прикладного этнолога и антрополога — и вместе с тем авантюриста, каких поискать.
Поступив офицером в войска в Ост-Индской компании, он получил от своих сослуживцев прозвища «Дик Головорез» (за буйный нрав и склонность по всякому поводу устраивать дуэли на шпагах) и «Белый Негр» (за увлечённость туземной культурой и стремление выучивать едва ли не каждый местный язык или диалект, с носителями которого сталкивался).
Проведя семь лет в Индии, Бёртон вышел в отставку и отправился на Ближний Восток. Он стал одним из первых европейцев, кому удалось — с успехом выдавая себя за мусульманина — посетить с паломничеством священные города Мекку и Медину. Позже, путешествуя по Сомали под личиной арабского купца, Бёртон неузнанным побывал в Харраре — городе, старинное пророчество о котором гласило, что тот не падёт под натиском врагов до тех пор, пока в его стены не проникнет христианин.
Экспедицию Бёртона и Спика 1857 г. к великим африканским озёрам, тогда ещё не открытым европейцами, с самого начала преследовали неудачи. Так, оба путешественника серьёзно страдали от экзотических болезней, и не в последнюю очередь — от малярии, до сих пор остающейся подлинным бичом тропиков. А ведь ещё перед началом этого трудного пути, в сомалийском городе Зейла на севере Африканского Рога, Бёртон получил информацию, которая могла бы существенно облегчить его последующие странствия.
Верный своему неугасающему интересу к туземной культуре, Ричард Бёртон изучал в Зейле местные наречия и верования. Среди упоминаний о прочих приметах и предрассудках он поместил в записную книжку такой пассаж: «Сомалийцы верят, будто малярию разносят комары. Судя по всему, это связано с тем, что наиболее сильные вспышки заболевания совпадают по времени с периодами, когда комаров вокруг особенно много».
Возбудитель малярии, напомним, был открыт лишь в 1880 г. французом Шарлем Лавераном, и только в 1987-м британец Рональд Росс неопровержимо доказал, что переносят болезнь именно комары определённых разновидностей. До той поры просвещённое европейское научное сообщество пребывало в неведении относительно истинных причин возникновения малярии. Одни полагали, что её возбудители свободно переносятся по воздуху, другие и вовсе считали, что за недуг ответственно накопление в крови неких «кишечных ядов».
Ричарда Бёртона трудно упрекать в том, что он не разглядел в мнимом туземном предрассудке блестящую, хотя и чисто случайную, догадку. Он ведь не был ни физиологом, ни паразитологом. Зато весьма показателен решительный, априорный отказ одного из величайших европейских умов своего времени признавать за «дикарями» право на хоть какие-то догадки и наблюдения, способные пойти на пользу подлинно научному знанию.
В ряду бесстрашных и пытливых исследователей Индии, Африки, Юго-Восточной Азии, обеих Америк Бёртон не так уж сильно выделялся покровительственным отношением к культурам, которые с таким глубочайшим интересом изучал. Он был сооснователем и одним из активнейших членов Лондонского Антропологического общества, которое отстаивало торию полигенизма, рассматривая различные расы как отдельные биологические виды или даже роды.
Эта доктрина «научного расизма», несколькими десятилетиями позже крепко засевшая в голове одного контуженного германского ефрейтора, долго ещё аукалась человечеству такими последствиями, по сравнению с которыми естественная смертность от всё той же малярии — 1,0-1,3 млн человек в год на начало XXI века по данным ВОЗ — не представляется чрезмерно шокирующей. Забавно: если бы Ричарда Бёртона в той экспедиции недуг всё-таки скосил, он не смог бы принять участие в основании (1863 г.) и работе Лондонского Антропологического общества.
Безусловно, доктрина «научного расизма» потеряла бы в этом случае одного из наиболее убедительных и пламенных своих сторонников — и не столь успешно противостояла бы теории моногенизма (единого происхождения всех человеческих рас), которую дарвинисты из Лондонского Этнологического общества отстаивали с 1843 г. Подумать только, насколько могла бы измениться история, если бы высоколобая дискуссия между приверженцами двух научных теорий разрешилась бы во второй половине XIX века иначе!
