Мужчина, на вид лет пятидесяти, сидел на свежевыструганной скамеечке на кладбище у новой могилы. Оградки еще не было. Памятника пока тоже. На кресте была фотография красивой женщины и даты: 1973—2015.
Стояла поздняя осень. Листья уже превратились в бурую кашу, которую сметали в бесформенные кучи, деревья, почти уже уснувшие, навевали тоску. Такую же, какая была в душе у человека, сидевшего на скамейке.
Он смотрел на фотографию жены.
Он был виновником ее смерти.
Да, он. Как ни тяжело это признавать.
А как все здорово начиналось!
Он молодой специалист, она выпускница школы.
Как он попал на выпускной — это отдельная тема. Главное, что он оказался в школе в тот самый важный час, когда прощаются с детством, строят планы на будущее и верят, что оно будет только прекрасным.
Конечно, она не сразу его к себе подпустила, такая вся правильная была, с косой, абсолютно без макияжа и в совсем простеньком платьице, в отличие от подруг, которые расфуфырились по полной программе. Это потом он узнал, что жила она с бабушкой, что даже на скромное платье ей пришлось зарабатывать самой, дежуря в больнице недалеко от дома. Это все потом. В тот вечер они просто танцевали, держались за руки. Даже когда он хотел поправить ей прядку волос, которая все время выбивалась из-за уха, она резко дергала головой, отстраняясь.
Многие парочки уже разбрелись по уголкам, а они просто сидели и мечтали. Он говорил, что станет обязательно начальником и заработает кучу денег, потом увезет ее отдыхать к морю, потом... Она закрывала ему ладонью рот: «Не надо торопиться. Надо этот день прожить так, чтобы запомнить его на всю жизнь». Тогда он просто смеялся, не понимая смысла сказанных слов.
За полночь они пошли гулять одни, оставив веселых и шумных ее одноклассников.
Родной Новосибирск засыпал.
Неожиданно она произнесла:
— Почему ты не спрашиваешь, о чем мечтаю я? Тебе это не интересно?
— Конечно интересно, — заверил он.
— Я не буду поступать в этом году. Бабушка болеет. Не вытянем мы учебу. Хочу немного заработать, а там видно будет.
— Но ты же отличница. У тебя сочинения лучше всех в школе, я же сам слышал слова директора, который вручал тебе грамоту. Тебе учиться надо.
— Да, надо. Я и буду учиться. Но позже. Потом.
А потом все закрутилось-завертелось. Он переехал жить к ней с бабушкой, так было проще. Отсюда до его завода было ближе, не нужно было ездить с одного конца города на другой. Конечно, после квартиры его родителей частный дом бабушки просто ужасал. Все здесь было ветхим — под стать хозяйке. Только прожили они втроем недолго. Умерла Клавдия Ивановна.
А тут ему как молодому специалисту квартиру дали. Потом сын родился. Юля, его жена, институт все-таки окончила, хоть и заочно. Только не пустил он ее работать. Захотел, чтобы ребенка растила. Она и растила. Посвятила ему всю свою жизнь. Благодаря ей Тимка сейчас один из самых крутых айтишников, всего в жизни добился.
Только далеко он от этого кладбища и этой могилы. Был бы рядом — может, и жила бы его мать еще…
Пожилой мужчина еще больше ссутулился, затем неловко полез в карман, достал фляжку, с силой свернул с нее крышку и стал глотать содержимое.
Видимо, это был крепкий алкоголь, потому что лицо пьющего сморщилось от отвращения, но он продолжал судорожно глотать и глотать напиток.
Когда фляжка опустела, он с силой и злостью ударил ею о край скамейки.
И заплакал.
Нет, не заплакал — зарыдал. Плечи мужчины вздрагивали, он пытался взять себя в руки, но не мог. Боль, отчаянье, а главное, вина душили его, душили, душили.
Он рыдал, пока не кончились силы. Потом как-то сразу обмяк и затих.
На скамейке сидел старик.
Настоящий старик.
Да, он стал начальником. Стал заседать на совещаниях и собраниях, ездить в командировки за границу.
Красивая жизнь началась. Банкеты, застолья, молодые секретарши.
А Юля ждала. Она занималась домом и садом при нем. Сын их уже учился в университете. У Юли всегда было прибрано, вкусно наготовлено.
Только…
Только скучно стало ему в доме. И жена казалось какой-то серой, запыленной, что ли. Они почти совсем перестали разговаривать.
Однажды он собрал вещи и ушел к любовнице.
Объявил: «Извини, ухожу, живи как знаешь, деньги буду на расходы давать».
Не оглянулся, не видел, как сжалась она, как от пощечины, а потом тихонько сползла по стене.
Через два года любовные грезы рассеялись. Новая подружка оказалась глупой, жадной, а главное — грязнулей. Если точнее, то засранкой. Надоел ему бардак, пустой холодильник и вечное требование денег. Захотелось домой, да, домой, где все всегда на своем месте, где вкусно пахнет и где никто ничего не требует.
Не видел Юльку два года. Деньги переводил исправно, а сам — нет, не ходил, не показывался.
Позвонил: «Я возвращаюсь домой».
Дома, как ему показалось, ничего не изменилось. По-прежнему чисто, по-прежнему сварено, по-прежнему... Хотя нет, жена выглядела не по-прежнему. Точнее, вела себя не по-прежнему.
В их первый вечер она достала бутылку вина: «Давай выпьем за возвращение».
Он не стал отказываться. Когда кончилось вино, она принесла бутылку водки.
Выпили ее почти до конца. Потом Юлька стала заговариваться. Повторять одно и то же. Нет, она не упрекала, не обвиняла, просто говорила обо всем по кругу. О сыне, о соседке, о тете Кате, которая неожиданно позвонила.
Она задремала прямо за столом. Он взял ее на руки, она по-прежнему была легкой, и отнес на кровать. Там она свернулась калачиком и так проспала до утра. А он лежал и думал. О жизни, прошедшей любви, о Юльке, которая его снова дождалась.
Проснулся от запаха яичницы.
«Вот оно, счастье, я дома», — подумал он.
В кухне уже было прибрано после вчерашнего. На сковородке шкворчали яйца с колбасой. Кофемашина выплевывала его любимый американо.
В уголке рядом с мойкой стояли пустые бутылки. Бутылка из-под водки тоже была пустой.
«Странно, — подумал он, — мы же вчера ее не допили». Но ничего не сказал.
Юлька поставила перед ним завтрак. Села напротив. Она казалась счастливой и спокойной. Только на лице выступили красные пятна, так у нее было всегда, если она выпивала крепкий алкоголь. «Понятно, похмелилась», — пронеслось у него в голове.
Два года — это очень короткое время, когда ты влюблен, когда ждешь встречи, когда каждый день праздник.
И два года — это очень длинное время, если тебя оставили, предали, перечеркнув все, что было так важно и ценно.
Юлька начала пить сразу, как он ушел. Работы у нее не было. В саду хлопоты закончились, деньги он присылал. Начинала с вина, потом стала покупать водку. «Что деньги переводить?» — так сказала она соседке. Пила, плакала, спала. Сын в это время жил в общежитии, она была предоставлена сама себе.
Подруг давно всех растеряла. Она ставила перед собой фотографию мужа и разговаривала с ней, разговаривала, доливая себе в стакан.
Трезвела, драила квартиру, потом снова шла в магазин.
Нет, она никого к себе не приглашала, внешне выглядела опрятно, только без дозы уже не могла.
Ничего этого он поначалу не знал. Увидев ее в очередной раз навеселе, начал принимать меры. Вылил в раковину весь алкоголь, который нашел в доме. Перестал оставлять деньги. За продуктами ходил сам.
И все равно Юлька находила, где выпить.
Вечером не истерила, не бросалась на него, просто уходила в спальню и запирала дверь.
Однажды она нашла в его кабинете дорогущий марочный коньяк, который подарили ему на одной очень важной презентации. Он стоил как самолет, потому он его тщательно спрятал. Думал, что тщательно. Он тогда не знал, что алкоголик всегда найдет то, чего жаждет. А желание выпить у Юльки стало маниакальным.
Однажды его вызвали с работы в супермаркет. Жена пыталась пронести мимо кассы бутылку водки. В следующий раз ее застали, когда она там же в зале пила вино из тетрапака.
Он закрывал ее дома, пытался устроить в больницу, вызывал наркологов на дом.
Ничего не помогало.
Когда она выходила из запоя, то становилась агрессивной.
— Ты предатель! — кричала она. — Ты бросил меня, ты украл мою жизнь! Ты меня не любишь! Тебе просто нужна служанка! А я не хочу так жить! Только когда я пьяная, я чувствую в себе жизнь, а так я ноль, пустота, ничто!
И он смирился.
Сам покупал бутылку водки и ставил ее с утра на видное место.
Прошло еще два года.
Дома было чисто, еда была сварена, только Юлька была всегда подшофе и совсем перестала говорить.
А он перестал обращать на это внимание. На работе дел было невпроворот. Не успевали переживать кризисы. Не хотелось уже ни любовниц, ни застолий. Хотелось только тишины и домашнего уюта.
Он часто думал: «Вот бы все вернуть с Юлькой, начать с самого начала. Ведь идеальная была бы семья. Эх!»
Однажды он вернулся вечером и нашел ее на полу в кухне. Она лежала, неловко подвернув под себя ногу. Вызвал «скорую».
Ее увезли на экстренную операцию.
— Рак мозга, — констатировал врач. Потом спросил: — А разве жена вам не жаловалась на головную боль? Ее не тошнило, не рвало?
— Нет, не жаловалась. А что рвало, так это у нее частенько было, когда она перебирала. Желудок-то слабый. А она в последнее время сильно выпивала. Помимо положенной дозы, всегда еще что-то находила. То самогонку, то какие-то настойки из аптеки.
— Понятно, — вздохнул врач.
Ее привезли из реанимации только через неделю. Когда он вошел в палату, то не сразу заметил ее под горой одеял и подушек. Таким маленьким было ее высохшее тело. Когда он подошел ближе, то на миг потерял дар речи.
На него смотрели детские глаза Юльки. Той самой, которую он встретил тогда на школьном выпускном. Чистые и ясные, без боли и привычного уже для него выражения укора.
Заглянул врач:
— Больная слаба, у вас всего десять минут. Ей нужен отдых.
— Сядь, пожалуйста. — Он услышал тихий шелест ее голоса.
Он присел на край кровати, куда она указала взглядом.
— От любви тоже умирают. Не от водки — от любви. Прости меня. Я люблю тебя. И я умираю.
Он хотел что-то ответить, но она уже закрыла глаза и, казалось, задремала.
Утром ему сообщили, что, не приходя в сознание, Юлька умерла.
Дома, роясь в ящиках в поисках ее документов, он нашел ее дневник
Дневник, написанный красивыми буквами школьной отличницы.
На первой странице, в день, когда он ушел, он прочитал: «Все. Жизнь закончилась. По крайней мере, та, которой я дорожила. Как писал да Винчи: “Казалось, что я учусь жить, а я учился умирать”. Теперь я буду умирать осознанно. Буду торопить смерть. Без Сергея нет смысла оставаться на этой планете. В тот школьный вечер я поклялась себе, что стану единственной и самой любимой для него. Увы, я не стала любимой и была далеко не единственной. Но раньше он хотя бы делал вид, что все еще со мной. Сейчас и эта иллюзия утрачена. Жалею ли я, что посвятила себя ему? Нет, когда любишь, то не жалеешь и не требуешь. Просто веришь, что любовь — это бумеранг, который возвращается. Нужно просто больше любить. Однако у меня не получилось.
Прощай, родной! Прощай, любимый!
Я научуся умирать.
А жизнь прошла. Промчалась мимо.
Мне больше нечего терять».
И в скобках: «Какая гадость этот коньяк! Ничего, привыкну».
Потом было много страниц. Некоторые были исписаны неровными строчками, буквы набегали одна на другую, часто предложение оставалось недописанным.
Нашел он и записи о том, как у Юльки начались головные боли. И о том, как ей бывает плохо утром, если нечего выпить. Даже свое позорное унижение в магазине она описала с честностью, достойной полицейского.
Но не это больше всего затронуло его, заставило сжаться сердце. А слова любви к нему, ее воспоминания, какие-то мелкие детали их жизни, которые он напрочь забыл. Это был дневник любви, написанный для него. С надеждой, что он когда-нибудь прочтет и простит ее.
За день до того как он нашел ее на полу кухни без сознания, она писала: «Нет больше сил терпеть головную боль, даже стакан водки не дает мне успокоения. Я уже не пьянею. Я не могу забыться. Я не могу жить, но пока не могу и умереть. Господи, поторопи события. Я не хочу, чтобы он видел меня такой. Чтобы в его сердце была ненависть. Ради моей любви к нему, пожалуйста, Господи, поторопи мою смерть».
Видимо, Бог ее услышал.
Стемнело. Фото молодой женщины светлым пятном выделялось на фоне крашеного креста.
— Пора учиться умирать, пора учиться умирать...
Старик, разговаривая сам с собой, уходил по тропинке кладбища.
И эхо торопилось за ним, повторяя: «Пора учиться умирать. Пора учиться. Пора».
Иллюстрация Александры Толстовой