Совсем не помню, как мы эвакуировались. Мне еще четырех лет не было, когда война началась. Смутно помню комнату, где мы с мамой жили. Как сидела я одна в этой комнате и как радио в ней работало. Как с ребятами во дворе играла. Тетю помню, соседка наша была, она мне платок подарила.
Самое же яркое, что помню, так это как ночью проснулась. Все скачет, земля перед глазами мелькает, головой о мамину руку ударяюсь. А вокруг грохот, шум, крики.
Это она меня схватила из кровати, в одеяло завернула и побежала на улицу в бомбоубежище.
Авиа налет был. Ярко, на всю жизнь запомнила, как голову запрокинула и увидела в небе два самолета рядом. Все сверкает, горит. Забыть такое не возможно.
А убежище не помню. Это я потом уже узнала, что мы в Саратове жили. В студенческом общежитии автодорожного института. Приближалась страшная Сталинградская битва. Немцы разведывательные вылеты делали. И днем и ночью. Фронт приближался. Многие с кем мы там общались, уезжать начали в Среднюю Азию. А я болеть начала. Как-то тяжело все сразу. Скарлатина, дифтерия, а потом и корь еще. Температура высокая. Уколы, а их я ужасно боюсь. Меня постоянно обманывали, что последний, больше не будет. Сны помню какие-то ужасные. И по этому, тоже, наверное, мама решила в Москву возвращаться.
В Москву въезд тогда был закрыт. Не знаю, как это ей удалось, но в санитарном вагоне мы ехали.
Помню, что приехали в Москву, зима уже была. В Москве я еще болела, в больнице долго лежала. А когда вылечили у меня осложнение осталось. Не помню, как правильно называется – расширение сердца. Мне с тех пор все занятия физкультурой были запрещены. В школу я только через год должна была пойти. Дома меня оставляли одну, убиралась. Иногда , за соседской дочкой, она совсем грудная была, смотреть должна была.
И за хлебом все время ходила. Карточки были. Так я не только наши должна была отоваривать, мне соседи свои доверяли. Это на несколько часов в очереди. Я старалась раньше прийти, но все равно ждать приходилось.
Есть все время хотелось. Крошки на столе оставлять, такого не было. Тогда как было, хлеб на вес давали.
И чтобы ровно было, продавщица маленькими кусочками докладывала до положенного веса. И вот как-то стою в очереди. Мальчик подходит. Может моего возраста, а может чуть старше. Не помню, что говорил, то ли карточки потерял, то ли еще что. Он не плакал, хлеба просил кусочек. Как раз тот, что продавщица докладывала. Но никто не давал. Я тоже промолчала и ушла.
А когда домой пришла, взяла и кусочек довеска съела. Потому что есть все время хотелось.
А когда мама спросила, где остальной хлеб, про мальчика рассказала, и что ему дала. Не знаю, что подумала мама. Эту лож я не могла ни когда забыть. Все время хотела маме потом признаться. Но как-то все сначала не решалась, а потом жизнь закрутила, так я ей и не рассказала правды. Сейчас уже и не жалею, а долго мне это мешало жить.