У каждого своя карма. Кто-то сходит с ума от обилия родных и праздничных приготовлений и мечтает на секундочку остаться единственным человеком на Земле, другому наскучили идиллические путешествия вдвоем по зимней Европе, третий с большой доплатой обменял бы свой одинокий покой с телевизором и шампанским на любую нужность кому-то. В любом случае, хотя бы однажды должно быть совсем иначе.
Пять лет назад я внезапно поняла, что никогда не встречала Новый год одна, на улице, и подумала: а вдруг уже не придется попробовать, каково это? Вышла из дома и отправилась на Тверской бульвар.
В почти уже полуночном метро на удивление много народа. Несется по вагону девочка с шариком, застывает возле бородатого мужчины, заглядывает в лицо: не Дед Мороз ли? Мчится к эскалатору, вцепившись друг в друга, как в последний раз, целеустремленная пара. Нежный перезвон доносится из пакета мрачного, все время поглядывающего на часы дяденьки. В палитре ночного вагона преобладает смуглость лиц и чернота раскосых глаз. Узбеки, таджики, киргизы, молдоване, изо дня в день метущие дворы и улицы, стоящие за прилавками, сегодня тоже отдыхают, празднуют - пора наконец посмотреть Москву.
Но вот, перемешанный, взболтанный в новогоднем коктейле, на Пушкинскую площадь из -под земли выплескивается людской поток. Секундная остановка: "гости столицы", давно уже ставшие ее жителями, с любопытством вертят головами, ориентируясь, куда идти. Конечно же, на Красную площадь. «Она там, впереди», - объясняют более опытные, показывая на отрезок перекрытой для пешеходов Тверской. Тут наконец наши пути расходятся.
Пройти, протиснуться, мимо магазина «Benetton» с заснеженными витринами, картонок, на которых расставил свои барабаны уличный музыкант, продавца светящихся звездочек и без интереса взирающего на общее волнение бомжа. Мимо Новопушкинского сквера, наполовину занятого «археологическими раскопками».
...С каждым шагом к Никитским воротам Тверской все больше пустел, и если площадку напротив Литературного института еще оккупировала шумная молодая компания в париках из золотого дождя, разливавшая шампанское в пластиковые стаканчики, то дальше, до самого конца аллеи, не просматривалось никакого движения, лишь мелькнул, пересекая бульвар, спешащий силуэт.
Возле одной скамейки стояли немолодые мужчина и женщина. И как-то сразу было понятно, что они давно вместе. Что живут где-то рядом - возможно, вышли вон из того дома, где за стеклом подъезда виднеются массивные крутые перила. Что здесь учились, женились, катались на коньках на Патриарших прудах, растили детей. И что высокие наполненные бокалы в их руках из настоящего хрусталя, а с лавочкой этой наверняка связано что-то важное в их жизни.
Успела. Ровно без двух минут полночь я стояла напротив светло-голубого четырехэтажного дома с ротондой — углового дома Малой Бронной и Тверского бульвара. Изрядно растянувшись фасадом вправо, он заканчивался узким ущельем между зданиями, в котором умещалась узкая тянущаяся к небесам лестница. «Ноты» - горит надпись на самом ее верху.
Малая Бронная за его углом терялась во мгле.
Я успела мысленно поприветствовать всех, когда-либо живших здесь. И князя Голицына, благодаря которому на Тверском когда-то появились фонари. И разорившегося банкира Лазаря Полякова, построившего себе маленькую синагогу для домашнего пользования — вон она, за домами, на Большой Бронной. И шумных обитателей «Романовки», к которым захаживали Врубель и Шаляпин. И студентов, перегородивших в 1905-м Малую Бронную барикадами. И зубного врача, устроившего тогда в своей квартире с эркером перевязочный пункт. И моего деда, рванувшего в 1920 году с сестрами и братьями в эту непонятную Москву. И соседку по коммунальной квартире Шуру... А тут и Новый год наступил – об этом вместо курантов возвестили вмиг загудевшие автомобильные клаксоны. И все перекликались и поздравляли друг друга.
Мария Кронгауз
