Яна, привет.
Я пришёл вот, сейчас расскажу, как всё было.
Я просыпаюсь утром, вижу сразу — фиолетовый день. Конечно, поначалу испугался, а потом думаю — ну, фиолетовый день, значит. А сосед сразу же мне в дверь звонит и кричит через дверь прямо: «Это что, значит на нас настучал кто-то, да? Это что, значит на нас настучали, да? Фиолетовое всё, да?» А я без него вижу, что фиолетовое, и почём мне знать, почему так и какая на то причина. «Я крысу, — кричит сосед, — обязательно найду! Который настучал — обязательно найду!» Я ничего не ответил, потому что сосед у меня сумасшедший совершенно, он всё время очень на всё эмоционально реагирует.
Я кофе стал пить, а он невкусный. Известное дело — день фиолетовый, значит всё так и должно идти. Я, конечно, посуду вымыл, всё равно. Потому что даже если день и фиолетовый, всё равно посуду мыть требуется.
Выглядываю в окно — всё как положено, но с фиолетовым оттенком. Я вначале подумал — может быть, это только я сегодня всё так вижу, в таком фиолетовом контексте. Ну ты знаешь, есть такое — будто всякий человек своё что-то видит, а другой другое видит. Но потом сообразил, что сосед тоже возмущался. Значит, он тоже видит, что фиолетовый день. И тем не менее я дальше ещё подумал, может это мы с соседом такие, видим так? Может, другие иначе видят? Но мгновенно мои сомнения развеялись, потому что пришёл участковый. Ну ты помнишь его — Михаил, с таким широким лицом.
— Здравствуйте, — он говорит.
— Здравствуйте.
— Ну вы меня знаете.
— Ну я вас знаю.
— Вы Лебедев.
— Лебедев.
— Илья Владимирович?
— Да, так.
— Проживаете здесь.
— Проживаю здесь.
— Вот вам повесточка.
Тут я сразу говорю: извините! И рукой так даже махнул: извините! Потому что повестка, это — извините!
— Извините! Вот, прошу убедиться, одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год рождения.
— А меня не интересует ваш год рождения. Это, знаете ли, другая повестка.
— Какая такая другая?
— А вот такая другая. Распишитесь и одевайтесь, уже пора являться.
— Но я не планировал!
— Илья Владимирович.
— Мне нужно идти на работу!
— Илья Владимирович!
— Я записан к врачу!
— Илья. Владимирович.
Тут участковый отвернулся и стал звонить в дверь соседу. У него в руках и для соседа повестка. Пока он звонил, я стал читать.
ПОВЕСТКА
Вам, Лебедеву Илье Владимировичу, надлежит сейчас явиться в парк-кладбище на театрализованный народный сход «Похороны писателя-мутанта».
Главный режиссёр
Я было стал участкового спрашивать — что это и как, почему прямо в день, когда всё фиолетовое, нужно идти? Ведь сейчас ко всему прочему ещё и гололёд, видимость скверная. Может, например, через лёд и фиолетовость и машина сбить, и всё. Но участковый говорит — тут близко, вон оно, кладбище-то. Так что идите. А сам в дверь соседу долбит ногой. Бух! Бух! Сосед из квартиры что-то вопит. Ну, думаю, ладно.
Дверь прикрыл, стал одеваться. Фиолетовый цвет будто бы сгущается. Знаешь, словно в воздух надули дыму, а потом подсветили фиолетовым прожектором, или какой другой подсветкой. Оделся по сезону и пошёл.
Ты, Лена, не думай, что я так вот просто взял и безо всякого внутренного чувства пошёл. Эта повестка-то необязательная. Это так, просто повестка. Я пошёл как бы прогуляться и посмотреть. В конце концов, народный сход — это дело такое. Туда в принципе можно и пойти. Может никому потом говорить и не надо, но пойти в принципе можно. И я как бы не туда пошёл, а гулять.
Пришёл, иду мимо столбов с орлами — ты видела, наверное, там в парке всякие мемориальные столбы. Раньше ведь там было кладбище военное, а теперь вот парк. Они все фиолетовым отливают, так что не видно грязи на них. Собрался в самом деле народ — и бабушки какие-то, и мужики стоят. Духовенство опять же, какое-то. Знаешь, как обычно — там ведь в парке всё время мероприятия проводят православные. Могут быть и депутаты, и казаки, потому что военное кладбище. Иногда даже бывают стычки — местное население не хочет возле кладбища жить, потому требует, чтобы оно просто парком считалось.
Ну вот я как бы гуляю, значит. Иду себе, смотрю. Вдруг вижу — стоят артисты. Многих я знаю. Девушку узнал красивую, которая в таком платьице маленьком играла какую-то метафорическую роль в спектакле по Шекспиру. Я всё смотрел, какая она собой. Думаю — что это тут артисты, а потом вспомнил. Ведь театрализованный сход-то. Ну, гуляю, и тут вдруг всё в движение приходит, потому что идёт такой большой полицейский в форме. Не участковый, а какой-то важный.
И говорит:
— Граждане, начинаем народный сход. Артистам просьба построиться.
Никто как-то особенно не отреагировал. Бабки продолжали между собой обсуждать Христа и закопанные кости, артисты переглядываться принялись. Потом один самый рослый артист говорит:
— А кто вы вообще такой? Вы ж не режиссёр.
Тут полицейский говорит: «Млять, забыл». Он это говорит, ещё не совсем отняв ото рта мегафон, так что слышно. И вот он снимает свою фуражку, а заместо неё достаёт из кармана такую шапочку — такую яркую, по форме как блинчик. И надевает её на голову.
И тогда артисты, конечно сразу же строятся, потому что видят перед собой режиссёра. Ты, Ксения, наверное, сейчас думаешь: валил бы ты оттуда, дурак. Ну я как раз и хотел было уже идти, но тут режиссёр говорит прямо:
— Здесь у нас присутствует Илья Лебедев. Вон он стоит. Илья Лебедев будет играть могильщика. Илья Лебедев, идите сюда и возьмите заступ.
Я тут знаешь, что вспомнил? Я в школе решал кроссворды на исторические темы. И вот в одном из них всё-всё решил, а одно слово никак не мог угадать. И так, и эдак пробовал, ничего. И формулировка такая была, вроде «Инструмент археолога». И вот я не знаю, не знаю, не могу решить. Спрашиваю у учительницы. Она мне говорит: это здесь слово «заступ» нужно вписать. И так мне было обидно. Ведь я не знал этого слова! Как же мог я тогда его отгадать? Зачем тогда я столько думал? И вот я вписал в кроссворд этот заступ. Но от обиды даже не стал выяснять, что это такое. Так и не знал до сегодняшнего дня. Вот Вы, Мария, знаете, что такое заступ? Ха-ха.
А тут режиссёр мне его прямо протягивает. Говорит: будешь играть могильщика. И знаешь, что такое этот заступ? Это обычная тяпка! Ну прямо как у бабушки на даче.
— Вот, — говорит режиссёр, — держите, Илья Лебедев, заступ. Тяпайте им лёд, а ребята будут отбрасывать.
Ну я присел, начал тяпать. Лёд, конечно, трудно колоть. Медленно дело шло. Режиссёр посмотрел-посмотрел.
— Тю, — говорит, — слабосильный у нас могильщик. Это мы до самого вечера писателя-мутанта не закопаем. Будет у нас народный сход невесть сколько тянуться. Ну-тка.
Дал знак, и выступили откуда-то мужики — один с отбойником, другой с большой такой совковой лопатой. Я от греха отошёл. Отбойник — дыг-дыг-дыг — лёд легко сразу разбил. Раз, раз — через сорок минут выкопали очень большую яму, чтобы человек поместился.
Режиссёр подошёл, посмотрел. Нормальная яма. И в рацию говорит: «Готово, выкопали. Везите писателя».
Почти сразу же где-то за спинами бабушек сирена раздалась. Видимо, машина неподалёку ожидала. Бабушки расступились в разные стороны, дали дорогу. Выезжает скорая помощь. К ней сразу же идут артисты — их режиссёр, пока скорая ехала, проинструктировал. Открывают дверь и вынимают оттуда человека. А потом мы пригляделись — а это словно бы и не человек вовсе!
Оля, ты представить себе не можешь, какой он ужасный. Во-первых, весь какой-то кривой и болезненный. На ногах держится с трудом, разные они у него. Живот выпирает, на груди какая-то яма. Руки растут кособоко, кривые и гнутся не в те стороны, в которые должны. Весь дрожит — ну, это может быть потому что холодно, а он только в трусах. И главное — лицо. Рот по какой-то диагонали, нос насторону, глаза смотрят косо, а на лбу — ты представляешь? — посередине какой-то белый пузырь. За очищами глаза выглядят большими, а всё равно писатель тыкается как слепой, не видит ни черта.
Народ, конечно, заужасался. Бабушки стали переговариваться, девочка, которая в платье метафорическую роль играла, стала ёжиться. Разумеется, ей неприятно.
Режиссёр говорит:
— Ну, давайте начинать. Мы собрались, чтобы похоронить на нашем кладбище писателя-мутанта. Ну вот он перед вами. Мы как сразу видим, что он внешне такой вот, а каков он внутренне? Сейчас могильщик нам прочтёт пример его произведения.
Я не сразу ухватил, что могильщик — это же ведь я. Я стал озираться, а потом вижу — режиссёр мне протягивает книжечку.
Сам писатель пялится через свои стёкла, и не поймёшь, куда он смотрит или на кого.
Ладно, пробую читать. И знаешь, Кать, — стал меня сразу такой смех разбирать! У писателя мутанта и писания мутантские! Он вообще не знает, как по-русски разговаривать! Вначале вообще белиберда. Я вообще не понял — слова какие-то придуманные вообще, стишки. Потом вроде пошло нормально, вроде пьесы. Но тоже — фразы такие, как по-русски нельзя построить. Словно бы он не писатель, а иностранец. Слова такие, что и нет таких слов! «Наоборотный». Я читаю, читаю — а вокруг все-все смеются! Такой хохот! Режиссёр смеётся, артистка красивая, остальные артисты, бабушки, мужики, из-под земли кто-то смеётся! А мне читать всё труднее, потому что перед глазами клубится фиолетовый дым, всё гуще. Я говорю режиссёру: не могу больше читать, а он говорит: читай, сука! Ржать хотим. И я читаю. Тут гляжу — артисты, хохоча, потащили писателя к яме, которую я начал копать тяпкой, а потом доделали отбойником, и туда его, туда, а он визжит, не хочет, очки потерял, всё фиолетовое, визжит как порось, все хохочут, я читаю, снова белиберда пошла, фиолетового всё больше, дым, дым, я тогда громче читаю, чтобы перекричать дым, у писателя как раз всё большими буквами пошло, будто стихи, его запихивают в яму, визжит, я выкрикиваю его слова большими буквами, режиссёр орёт закапывай, могильщик, сука, я одной рукой держу томик, другой пихаю лёд с землёй, я закапываю, он выкапывается, я закапываю, он выкапывается я зыкапываю, он выкапывается, я ему гаркнул: БАБАХ-БУМ-БАХАХ!
Этим стихотворение большими буквами заканчивалось, которое я читал. Ему этот его собственный бабах по голове с бельмом во лбу пришёлся, так что он затих и я закопал. Режиссёр говорит: книжку туда же. Я и книжку закопал.
Режиссёр говорит — всё, типа. Шапочку снял, надел обратно фуражку. Народный сход закончен, а я гляжу — уже и нету никого, все разошлись, и бабушки, и артисты, и мужики. Я хочу домой пойти, а такой фиолетовый туман густой, что ни черта не видно. Режиссёр говорит: ничего, это день такой. Развеется. Я наощупь домой пришёл. Гляжу, у соседа дверь выломана, внутри туман клубится фиолетовый.
Саша, я что тебя хотел попросить. Ты мне ответь, пожалуйста, на какое-нибудь моё письмо. Я тебе уже вон сколько писем написал, а ты мне ни одного.
Илья