Часто наши знания об органной музыке ограничиваются вступительными титрами программы Эдварда Радзинского «Загадки истории», где звучит знаменитая «Токката и фуга ре минор». С одной стороны, это понятно, орган не стоит в каждой квартире и его не взять с собой в поход, с другой стороны, прискорбно, что этот инструмент мы слышим крайне редко. Орган не только приводит человека в умиротворенное состояние, но и улучшает здоровье! Агата Коровина решила разобраться в этом вопросе и поговорила с Анастасией Черток, всемирно известной российской органисткой, об особенностях игры на этом величественном инструменте классических произведений, «Валенок» и «Мурки» и… о гении Баха!
– Анастасия, Вы прививаете людям любовь к музыке эпохи барокко, но при этом часто добавляете транскрипции современных музыкальных произведений, например «Валенок» или даже «Мурки».
– «Валенки» – не современное произведение. Далеко не современное.
– Относительно. Зачем Вы это делаете и как на это реагируют слушатели?
– Все должно быть в контексте концерта. «Валенки» возникли только потому, что мы делали концерт под названием «Старый Новый год». Нам нужно было рассказать об этом празднике, о снеге, о русских традициях через музыку. В том концерте было очень много вариаций на тему наших русских народных песен и колядок.
Но «Мурку» я никогда не играю на концерте. Я ее показывала только в качестве примера на манер Мартина Лютера, когда он реформировал церковь. Лютер взял народные песни, в том числе фривольные, текст поменял на божественный на немецком языке, а мелодию оставил. Теперь прихожане могли петь хоралы не только на родном языке, но и на знакомые мелодии. «Не отдадим ни одной красивой мелодии дьяволу!» – говорил он. Для того чтобы наглядно показать реформу Лютера, я не могла использовать немецкие песни, их в России просто не знают, поэтому я взяла «Мурку».
– И люди потянулись на концерты, как за Лютером в церковь?
– У нас на «Мурку» не потянутся, даже если ее сильно облагородить.
А если говорить про концерт, то я исхожу всегда из того, что мне нужно сделать не просто музыкальную программу из каких-то произведений, а выстроить внутреннюю драматургию. Мы же не можем целый час слушать медленную, медитативную музыку. Я должна продумать программу так, чтобы люди могли и посмеяться, и поплакать, и попереживать, и порадоваться.
– Когда Вы играете на старинном органе или слушаете игру на нем, у Вас нет ощущения, что надо отказаться от всех «Валенок», «Мурок» и всецело погрузиться в эту атмосферу великой музыки?
– Не могу сказать, что, играя «Валенки», я отказываюсь от великих традиций. У скоморохов обязательным инструментом был орган, конечно, не такой, каким мы его представляем, а орган-портатив, который можно было переносить, и использовался он постоянно. Если вы зайдете в Софийский собор в Киеве, то увидите фреску, где изображены скоморохи и среди них органист. И для меня народное искусство тоже вечное. Ведь «Валенки» будут жить очень долго. Их будут слушать. Конечно, эта музыка создана для других целей, но мы же пока еще люди… Почему бы нам иногда не повеселиться?
Бах считал, что музыка должна очищать и освежать душу. Но для этого нужно знать, как на человека воздействуют те или иные интервалы, аккорды, регистры и их сочетания. За органом закрепилась репутация очень серьезного инструмента, и воспринимать его могут не все. Для того чтобы убрать эту атмосферу настороженности, я, конечно, добавляю какие-то вещи, которые могут человека немножко расслабить. Тем более что сам Бах мог похулиганить, еще как мог, и не только он! Если мы возьмем его светские кантаты, то там видна «человечинка».
– А как Вы хулиганите?
– Как Бах и хулиганим, только, конечно же, нам до него далеко. Но пытаемся. Включаем в концертную программу постановочные номера, если используем оперу и народные песни. Невозможно с первой ноты до последней внушать людям: «Вы грешники!» Поэтому я часто играю, и с удовольствием это делаю, музыку, которая может действительно как-то раскрепостить слушателей. Сказать, что я что-то нарушаю, – пусть так! Если публика ушла радостная, забыв все проблемы, неурядицы, и ей стало легче и веселее, почему нет?
– Орган и женщина. Как они сочетаются?
– Это замечательное сочетание, исторически обоснованное. Первый орган был создан Ктезибием, изобретателем из Александрии, для своей жены. Так что первый органист – женщина.
– А как Вы проложили свой путь к органу?
– Через тернии. В детстве меня заставляли играть на «пианине», как раньше говорили, – это правда, не скрою. Мама заставляла. Когда поступила в консерваторию, я узнала, что можно попробовать научиться игре на органе. Но в то время самостоятельного факультета не было, можно было взять его в довесок. У тебя должна быть основная профессия: скрипач, вокалист, пианист, теоретик... И вот если успеваешь по всем предметам, если ты прилежный ученик, то можешь взять дополнительный инструмент, в моем случае орган.
– Вы играете с такой легкостью, возникает впечатление, что не прикладываете никакого труда. Я понимаю, что за этим стоит невероятный труд, в общем, это легкость в духе гимнаста. Как много Вы упражняетесь?
– Иногда не столько, сколько хочется. В музее, к сожалению, я не могу заниматься много, здесь проходят лекции, и звуки органа могут помешать. Но у меня дома есть электронный орган. Прогресс идет.
– А как, через наушники? Как соседи?
– Соседи у меня тренированные. Они не подали ни одной жалобы. Мне кажется, привыкли уже...
Если я не играю, то все равно занимаюсь теми делами, которые непосредственно связаны с моей профессией. На концертах я рассказываю об органных композиторах, которые не очень известны у нас в стране. Если я вам назову Букстехуде, Пахельбеля, Фробергера, Фрескобальди, скорее всего, вам эти имена будут незнакомы. И когда что-нибудь о них расскажешь перед произведением, публика себя чувствует более комфортно. Я считаю, для музея это идеальный формат. Люди сюда приходят повысить уровень образования и получить новые знания.
Мне интересно рассказывать о человеческом. Вот Бах, у него было 20 детей. Он всегда искал возможность их прокормить и дать образование. Человек с таким талантом, как он жил? Он вообще не думал, что он гений. Ему это в голову не приходило. Музыка была его ремеслом, которым он зарабатывал на жизнь и которым занимались его предки. Не было времени думать о гениальности. Он жил нормальной человеческой жизнью. Ему так же, как и нам, часто не хватало денег, были проблемы с начальством… Однажды он поехал в отпуск и задержался на три месяца, потому что в городе Любеке была яркая музыкальная жизнь, там творил великий Букстехуде, чьим искусством Бах восхищался. Он очень удивился, когда церковное начальство не смогло понять его задержку, ведь он не отдыхал, а старательно впитывал все, что видел и слышал, чтобы перенять бесценный опыт и повысить свой профессиональный уровень!
– А ваша дочь, как она относится к органной музыке?
– С глубочайшим уважением. Когда ее спросили в школе, кто ее любимый композитор, она сказала: «Вы знаете, мне очень близко творчество Дитриха Букстехуде». Ей ответили: «Спасибо, вы свободны».
– Я читала в одном Вашем интервью, что, когда Вы устраиваете концерт для детей, они порой танцуют.
– Было и такое. Я иногда вспоминаю свое «тяжелое» детство, когда меня отправляли в консерваторию на три часа, пока длился концерт. Я не понимала, что происходит. Даже неподготовленному взрослому бывает тяжело на классических концертах, что говорить про ребенка. У нас на концертах дети могут водить хороводы под музыку Баха. Я считаю, что таким образом желание слушать музыку у ребенка не будет отбито. Детям нужно принимать участие в концерте, пусть даже таким образом. Я думаю, Иоганн Себастьян не обидится на нас, огромное количество произведений написано им для обучения своих детей.
Я вообще считаю, что самое великое – самое простое. И не получится создать что-то, когда думаешь создать шедевр.
– Насколько физически тяжело играть на органе?
– Достаточно сложно, ведь все органы разные. Я предпочитаю более тяжелые инструменты, русская женщина любит трудности!
Представьте, на каждую клавишу приходится по одной трубе с одного регистра (регистр – характерный тембр, например «флейта», «фагот», «труба»…) Чем больше открыто регистров, тем тяжелее становится клавиша. Сейчас, безусловно, есть устройства, которые облегчают этот процесс, но они установлены не во всех органах.
Потом, орган – очень «веселый» инструмент. Есть такая шутка: «Играем в пятницу – слушаем в воскресенье». То есть вы играете, но не слышите, что звучит. Подобное часто встречается в больших соборах. Если большой собор, то и большой орган, который занимает очень много места (иногда орган может быть величиной с пятиэтажный дом!). Трубы могут быть расположены очень высоко и далеко. Пока до вас долетит звук, вы уже будете в конце произведения! Я, конечно, несколько преувеличиваю… Эти ощущения ни с чем не сравнимы, причем публика не подозревает, с какими трудностями сталкивается исполнитель.
– Как Вы считаете, как развивать органную музыку в России? Может быть, надо увеличить количество органов, чтобы в каждом городе был?
– Было бы неплохо. Советская власть в 70-х годах хорошо постаралась. Выделили средства на строительство органов по всему советскому пространству, конечно, не во всех филармониях. Но это достойно уважения, потому что орган, как Вы понимаете, недешевый инструмент. И большие органы стоят несколько миллионов в западной конвертируемой валюте.
– Вы продолжаете традиции: подарили Пушкинскому музею орган.
– Дарила моя семья. Моя матушка всегда живо интересовалась всем, чем я занимаюсь, и однажды у нас возникла идея подарить орган музею (этот инструмент небольшой, так как орган строится всегда под помещение, чуть больше или меньше, и инструмент не будет хорошо звучать). Руководство живо откликнулось на эту инициативу, и мы за это очень благодарны. Посмотрите, здесь идеальная атмосфера: слепки статуй, некоторые по сей день стоят в церквях, сводчатые потолки… И орган здесь звучит, как в церкви.
Благодаря церковной акустике вы погружаетесь в определенное состояние. В этот момент на организм воздействуют звуковые вибрации. Орган, если знать, как с ним обращаться, может производить лечебный оздоровительный эффект. Органисты, особенно церковные, – самые долгоиграющие музыканты. Они доживают практически до ста лет.
– У Вуди Аллена есть знаменитый фильм «Полночь в Париже». Если бы Вы, гуляя по городу, могли перенестись в какую-то эпоху, то в какую?
– Вы знаете, все эпохи хороши. Есть чем заняться в любой. Но коль уж Господь мне предоставил эти временные рамки, мне в них комфортно.
– Хотя бы на одну ночь.
– Если уж я туда попаду, то подольше задержусь. На одну ночь не согласна. Хочу оказаться именно в эпохе барокко, тогда, на мой взгляд, была самая здоровая музыка. Очень хотелось бы послушать Баха, Рамо, Пёрселла, Вивальди… живых… Люблю, когда художник делает свое дело без заявки на гениальность. Редко эпоха может оценить по достоинству своего художника. Творить, не задумываясь о собственном величии, – это мне очень нравится.
– Что бы Вы пожелали женщинам?
– Быть меньше зависимыми от условностей, быта и мужчин. Жизнь настолько прекрасна, не стоит убиваться над какими-то бытовыми неурядицами. Ты ведь все равно всю посуду никогда не перемоешь, все белье не перестираешь. Надо научиться мыслить примерно так: «Постираю один раз в неделю и дальше не буду обращать на это внимания. Лучше выйду с детьми и мужем посмотрю на красоту вокруг». Часто ловлю себя на мысли, когда иду по улице, по которой уже ходила 30 лет, что раньше никогда не замечала, какие красоты вокруг меня. С ума можно сойти! Какой фасад, какие скульптуры…
Агата Коровина, информагентство «Евразийское женское сообщество»
