В 1959 Пол Кей, в то время студент антропологии Гарвардского Университета, прибыл на Таити, чтобы изучать островную жизнь. Он боялся, что ему будет трудно выучить местные слова цветов. К тому времени уже долго господствовала теория языковой относительности, согласно которой язык определяет наше восприятие. Его профессора и книги твердили, что люди могут отличать один цвет от остальных только если у них есть для него название. Будь у вас только три слова, радуга была бы трёхполосной.
К тому же эта теория утверждала, что цветовые категории выделяются случайно, за цветовым спектром нет какой-то внутренней структуры. У ученых не было причин считать, что культуры разделяют его похожим образом. У Кея и других англоговорящих в категорию "красного" могут входить оттенки от темного винного до светло-рубинового. А у таитян "красный" возможно включает оттенки, которые Кей назвал бы "оранжевыми" или "фиолетовыми". Или может таитяне разбивают цвета не по тону, яркости и насыщенности, а по плотности или блеску.
К своему удивлению, Кей легко разобрался с цветами в таитянском. В этом языке меньше слов для цветов, чем в английском. Например, только одно слово, ninamu, для обозначения синего и зеленого. Однако в остальном цвета сходились со знакомыми Кею удивительно хорошо. Это показалось ему крайне странным.
Почти во всех языках, которые они исследовали, можно было выделить слова для цветов из 11 базовых категорий
Через несколько лет, уже в Бостоне, Кей болтал с коллегой антропологом, Брентом Берлином, который студентом работал с майяским языком цельталь ( Чьяпас, Месика). Берлин рассказал Кею, что там он обнаружил точно такую же категоризацию цветов, что и в таитянском, включая одно слово для зеленого и синего. "Эти два языка настолько исторически не связаны между собой, насколько это вообще возможно", — подчеркивает Кей. И тем не менее у них общее представление о цветах. Либо это уникальное совпадение, либо теория языковой относительности неверна.
Чтобы решить эту загадку, молодым ученым нужно было собрать больше данных. В середине 60-х они оба устроились профессорами в Калифорнийский университет в Беркли. Вместе со своими студентами они собрали данные по 20 языкам, включая арабский, венгерский и суахили. Каждому участнику эксперимента они показывали 329 цветовых карточек и просили отнести каждую к какой-то базовой цветовой категории. Исследовав предыдущие работы, они добавили цветовые лексиконы еще 78 языков.
Результаты показали две удивительные закономерности, которые Кей и Берлин описали в своей монографии в 1969. Во-первых, во всех исследованных языках слова цветов происходят из 11 базовых категорий: белый, чёрный, красный, зелёный, жёлтый, синий, коричневый, фиолетовый, розовый, оранжевый и серый. Во-вторых, словари цветов в разных культурах составляются предсказуемым образом. В языках лишь с двумя категориями спектр делится на чёрные и белые. В языках с тремя категориями добавляется красный. Потом появляются зелёный и жёлтый. Затем синий, коричневый и так далее.
Кей и Берлин приняли это как свидетльство того, что наше представление о цветах уходит корнями не в язык, а в общечеловеческую биологию. Другие эксперты отнеслись к таким заявлениям скептично, критикуя методы исследования или обвиняя учёных в англоцентризме при выборе языков. Однако из упрёков выросла куча новых исследований. Следующие полвека учёные старались раз и навсегда доказать или опровергнуть теории Берлина и Кея. Они отправлялись в далёкие племена, спорили о ещё не заговоривших детях и заглядывали в мозг человека и животных, чтобы ответить на один из самых базовых, но трудных вопросов о сознании человека: откуда происходит представление о цвете — из головы, из языка или откуда-то ещё?
Одним из первых биологическое основание словаря цветов в девятнадцатом веке предположил Уильям Гладстоун, британский классик и четырежды премьер-министр. Он заметил, что греческий поэт Гомер использовал очень странные цвета (например, "винноцветное море"), а также, что во всей Иллиаде и Одиссее нет отдельных слов для таких цветов как синий и зелёный. Гладстоун заключил, что греки, вероятно, имели слабое цветовое зрение.
Более чем через полвека, теория языковой относительности предложила другое объяснение: Гомер называл море "винноцветным", потому что у него не было слов, позволяющих увидеть его по-другому. "Внешний мир дан нам в калейдоскопе впечатлений и образов, которые должны быть как-то организованы в сознании. И по большей части за это отвечают наши лингвистические системы", — писал Бенджамин Ли Уорф, американский лингвист, первым предложивший такое объяснение в середине двадцатого века.
В середине пятидесятых первое поколение когнитивных психолингвистов взялось проверить гипотезу Уорфа и обнаружило некоторые убедительные доказательства. В заданиях на память, например, представители индейского народа Зуни, которые используют только одно слово для желтого и оранжевого, путали цветовые карточки из этих двух чужеземных категорий чаще, чем англоговорящие, что предполагает влияние языка на мышление.
Через десятилетие, однако, открытия Кея и Берлина заствили ученых задуматься о врожденности цветовых категорий. Ключ к разгадке следовало искать глубоко в человеческом мозге. Но где именно?
Многие цветовые категории сопоставимы в разных культурах, что наводит на мысль о биологическом объяснении.
Наша зрительная система, как оказалось, потрясающе сложна. Когда свет попадает на сетчатку, активируются три класса фоторецепторов, называемые колбочками. Хотя все колбочки восприимчивы ко всему видимому спектру, каждый тип наиболее чувствителен к определённой его части: синему, жёлтому и жёлто-зелёному. Это позволяют мозгу осуществлять довольно сложные вычисления, которые определяют наше цветовое восприятие.
Алгоритм все еще остаётся загадкой, но нейробиологи приближаются к его взлому. Есть свидетельства, что в зрительной коре, центре обработки информации в задней части мозга, сигналы, пришедшие от колбочек, преобразуются, чтобы нивелировать влияние внешнего освещения, делая банан жёлтым, а яблоко красным как в ярком дневном свете солнца, так и в тусклом свете лампы.
Способность различать "банановый жёлтый" и "яблочный красный", однако, может происходить из нижней височной коры, зоны, ответственной за высокоуровневую зрительную активность, такую как разпознование лиц — утверждает Бевил Конуэй, ученый Колледжа Уэлси и Массачусетского Технологического Института. Он обнаружил у макак (их сетчатка схожа с нашей) крошечные островки клеток в этой области и, как кажется, они настраиваются на определённые оттенки, создавая своего рода карту цветового спектра. Тем не менее объединение цветов в группы, по-видимому, осуществляется в другой зоне мозга и только у людей.
То, что за различение цветов и их организацию отвечают разные зоны показательно, утверждает Джуль Давидофф, психолог в Голдсмитском колледже. Это может объяснить, например, почему в некоторых случаях двое англоговорящих, смотря на один и тот же оттенок каштанового, отличат его от других оттенков, но отнесут к разным базовым категориям. Один скажет, что это красный, а другой - коричневый или фиолетовый. И вообще, как оказалось, цветовые категории варьируются гораздо сильнее, чем предполагали Берлин и Кей.
После публикации Базовых цветовых терминов (англ. Basic Color Terms) Берлина и Кея критиковали за далеко идущие выводы, сделанные на материале лишь 20 языков, таких как английский или арабский, подвергшихся влиянию глобального производства. Поэтому когда Уильям Меррифилд, лингвист христианин, переводящий библию, предложил миссионерам из разных уголков планеты провести цветовые исследования, Кей и Берлин с радостью ухватились за этот шанс. Получившаяся база данных, собранная в начале восьмидесятых и названная Мировым исследованием цветов (англ. World color Survey), насчитывала 110 языков незатронутых индустриализацией народов.
В общем, это исследование укрепило изначальные предположения: многие цветовые категории сопоставимы в разных культурах, что наводит на мысль о биологическом объяснении. Однако обнаружилось и большое количество расхождений. Например, в бразильском языке каража, в котором четыре базовых цвета, желтый, зеленый и синий попадают в одну категорию. Лингвисты также отмечали расхождения в других языках. В русском и современном греческом, например, есть отдельные слова для светлого и темного синего, и, соответственно, можно выделить двенадцать базовых категорий. А в корейском есть yeondu (желто-зеленый) и chorok (зеленый), которые относятся к одной категории во всех остальных языках.
Где-то между младенчеством и зрелостью, по непонятным причинам, цветовые категории берут и меняют полушария.
Откуда берутся эти различия? В начале двухтысячных, Давидофф с коллегами сравнили восприятие цветов у говорящих на английском, беринмо (Новая Гвинея) и химба (Намибия). В языках беринмо и хибма пять базовых цветовых категорий, одна из которых объединяет синий и зеленый. В одном из экспериментов подопытным сначала показывали одну цветную карточку определенного оттенка, а затем клали её в паре с карточкой немного другого оттенка. Если первая карточка была зелёной, а вторая ближе к синей, то англоговорящие с легкостью угадывали изначальную карточку. А вот у говорящих на беринмо и химба были с этим проблемы. Хотя они отличали оттенки также хорошо, эти цвета казались им более похожими из-за того, что они называются одним словом. В похожих исследованиях было показано, что русскоговорящие легче отличают оттенки синего, а корейцы оттенки жёлтого и зелёного.
Эти находки, казалось, подтверждают релятивистскую точку зрения — слова влияют на восприятие, делая цвета более или менее похожими, чем на самом деле. В то же время, ученые находили свидетельства того, что наша способность группировать цвета проявляется еще в младенчестве, до освоения языка. Анна Франклин, когнитивный психолингвист в Сассекском университете, вместе с коллегами показала, что ещё не говорящие дети выделяют некоторые цветовые категории также как и взрослые. Когда исследователи показывали младенцам разные цветные карточки, они смотрели дольше на те, что раньше не видели. Если ребёнку сначала показать лаймовый зелёный, а потом лазурный, то он будет смотреть на него дольше, чем, например, на лесной зелёный. Задержанный взгляд подразумевает, что ребёнок распознал цвет как новый, а значит и более интересный для рассматривания. Несмотря на то, что младенцы могут отличить оттенки зелёного, по словам Франклин, "в памяти они классифицируют их как один и тот же перцептивный опыт", не воспринимая изменение цвета как что-то новое.
И все же не до конца понятно, почему детский мозг вообще группирует цвета. В 2011 году команда ученых из Икан школы медицины на горе Синай в Нью-Йорке вывела математическую формулу, описывающую как сигналы от сетчатки могут разделяться на теплые (белые) и холодные (черные) тона, предполагая что физический свойства нашей зрительной системы могут создавать естественные разделы в цветовом спектре. Другие исследователи предполагают, что в окружающей среде цвета тоже группируются вокруг определенных оттенков, например, ярко красных цветов крови и ягод или зеленого цвета полей и листьев. Будучи детьми мы приспосабливаемся к этим статистическим закономерностям.
Многие эксперты уверены, что универсалистская и релятивистсткая теории рано или поздно соединятся. "Наверное, как и в остальных спорах о значимости наследственности и среды, в итоге окажется, что правда где-то посередине", - говорит Франклин. В 2008 году она с коллегами обнаружила, что младенцы быстрее распознавали цвет из новой категории, если его показывали в левой половине поля зрения. А взрослые, наоборот — в правой. Правая часть поля зрения связана с левым полушарием мозга, в котором также располагаются языковые центры. Такие результаты наводят на вывод о том, что "по мере выучивания слов и по мере того, как цветовые категории становятся более лингвистическими, они начинают больше зависеть от левого полушария", - утверждает Франклин. Где-то между младенчеством и зрелостью, по непонятным причинам, цветовые категории берут и меняют полушария.
Эта гипотеза может разрешить споры, начатые Кеем и Берлином. Однако встаёт другой вопрос: закладываются ли цветовые категории в младенчестве, определяя сходство в группировании цветов у взрослых, которое слегка нарушает язык? Или в детстве язык перехватывает контроль и задает свой порядок восприятия?
Кить не только сложности с цветом, но и то, почему мы вообще классифицируем мир вокруг себя — почему мы выделяем расы и касты, гендеры, ориентации; почему в химба базовых цветов только пять, а слов для описания окраса скотины много. Цвет - "поле для испытаний" нашего восприятия в целом, говорит Франклин. Всё намного важнее полосок на радуге.
Автор оригинала: Chelsey Wald
Ссылка на оригинал: Nautil.us