Несмотря на сговорчивость и развитость крестьян нашего края, уставных грамот у нас изготовлено менее, нежели во многих центральных губерниях. Причин тому очень много: в имениях на издельной повинности помещики не торопились, потому что вольный труд у нас и плох, и страшно дорог, крестьяне же все идут на оброк с большой радостью, стало быть, промедлив с грамотой и сохранив прежний порядок, можно на несколько месяцев отложить расходы, а, главное, – невыносимые хлопоты по найму рабочих. Конечно, он идет неблистательно: да блистателен ли окажется и вольный труд, если над ним не будет ежечасного наблюдателя? А о том, годимся ли мы, землевладельцы старого покроя, на ежечасное наблюдение, кажется много говорить не стоит. В имениях оброчных помещики большею частью не живут, да и вообще абсентеизм очень развит в Петербургской губернии, он даже принимает в ней оригинальные виды: так многие из наших помещиков, даже проживая летом у себя усадьбах, ведут себя совершенными дачниками, не входя в хозяйство. Кажется, отчего же бы тут не составляться грамотам? Нетрудно съездить в свое имение, на неделю или на неделю же перестать быть дачником. Но на практике выходит противное. Где сами помещики не живут или живут как на даче, там, во-первых, имеется мало данных для успешного составления грамот (как-то подробных планов и пр.), а, во-вторых, крестьяне раскинулись по всем угодьям так, что, при всей уступчивости помещиков, весьма трудно с ними разделиться владениями. Где земля хороша и где помещик – хозяин, там всякая десятина приведена в известность, планы в порядке, обе стороны знают имение, как свой огород, стало быть, вся нужная подготовка на лице, а дело не может остановиться от причин материальных. У нас не так. Приведу в пример хотя мое имение, где, конечно, не происходило несогласия при наделе, но где нельзя было приступить к наделу без большой предварительной подготовки. План я имею очень подробный и отлично раскрашенный, но плану тому без двух или трех годов пятьдесят лет, и со времени его начертания он остался таким же, и новых планов никто не снимал. С той поры произошло вот что: неудобные места оказались отличными покосами, пашни выпахались и превратились в дрянь; где красовался лес, там благоденствует пашня, а новые деревни выдвигаются в местах, куда прежде боялись ходить по причине медведей. Если б за переменами этими кто-нибудь следил и обозначил их, хотя на клочке дрянной бумажкам – половина хлопот устранилась бы: но ничего подобного не делал никто, и выходит, что без землемера, да еще и опытного, никак не обойдешься, а в прошлом году в нашем уезде почти не было землемеров, а те из них, которые наезжали изредка, ломили такую цену, что почти никто с ними и не торговался.
По составлению и подаче уставных грамот в нашем крае произошло следующее обстоятельство, которого, впрочем, должно было ожидать, зная российские нравы. Самые прыткие помещики остались позади людей непрытких и неторопливых. Половина имений, которых еще прошлого года, с началом лет, ревностные владельцы хлопотали, отрезывали надел, не забывая подшучивать над байбаком-соседом, до сей поры остается без уставных грамот. Дело, поднятое сгоряча, там засело из-за того, что помещик поспешил на службу, не согласившись с крестьянами окончательно; в другом месте зацепились из-за неподатливости крестьян, одуренных переменою; в третьем увязал по той причине, что наскоро нанятый бестолковый землемер все перепутал. Неспособность наших рьяных и передовых людей ко всему, что требует так называемой выдержки, тут вполне сказалась. Смешно припоминать, с каким величественно-заботливым видом наезжали сюда эти особы, часто весьма сановные и ретивые; как отечески упрекали они всякого соседа, виновного в лености, и как выходили они сами на поля только затем, чтоб еще боле запутать межевание. Теперь жар их до того остыл, что многие из них и носа не показали в свои владения, и собираются приехать лишь к глухой осени, что весьма естественно стесняет посредников, которые и без них могли бы заготовить уставные грамоты скорее проще. Взамен того лица, прошлый год не выказывавшие ни малейшей ретивости, теперь делают дело, опять-таки не дозволяя себе торопливых распоряжений. Уставная грамота есть по преимуществу условие, при заключении которого необходимо полное спокойствие в землевладельце. Где помещик, принявшийся за нее, юлит, выбивается из сил и спорит с азартом, там самые добрые крестьяне теряют сговорчивость. Видя в своем бывшем властелине торопливость и тревогу, они рассуждают так: «Должно быть, что-нибудь хитрое задумал» и решают по-своему: «Коли его так приспичило, значит можно с него и стянуть кое-что лишнее».
Теперь следует сказать несколько слов о введении вольного труда и о наемных рабочих наших. Этих последних надо разделить на три класса:1) иностранцы (более всего мекленбургцы) 2) рабочие из остзейских провинций, т.е. латыши и эстонцы и 3) русские крестьяне, свои или из соседних имений.
Выписка иностранцев обходится дорого, первоначальное обзаведение их тоже требует порядочных издержек, хотя сами рабочие не избалованы и не предъявляют лишних требований. Поэтому в целом уезде, имений пять и шесть имеют этих рабочих, и то в небольшом числе. Вот отзыв о них хозяев. Мекленбургский хлебопашец смирен, трудолюбив и неутомим в деле; про него говорят: заставь его молиться, он себе лоб разобьет. Но, не свыкшись с порядками нашего хозяйства, и вообще более походя на машину, чем на мыслящее существо, он требует за собой непрестанного наблюдения. Ему надо указывать, где и что работать, поэтому у помещика ленивого или у незнающих немецкого языка от иностранца помощи мало. Есть еще одна, по-видимому, незначительная, но на деле крайне неприятная черта у мекленбургцев. Их жены, сестры и иные особы прекрасного пола, выписанные издалека, столь сварливы и несогласны между собой, что помещику, помимо хозяйственных хлопот, приходится беспрестанно разбирать жалобы, мирить рассорившиеся семьи, и иногда сбывать с рук людей, объявивших, что им невозможно ужиться вместе. Вообще говоря, едва ли у нас примутся заграничные полевые рабочие. Другое дело, лица несколько высшего разбора: винокуры, кузнецы, садовники. Ими все довольны, а как их семьи реже соприкасаются с другими, то и вздорят они меньше.
Если б порядочные работники из остзейского края сами приходили наниматься к нам – и им было бы хорошо, и помещики наши получили бы довольно рабочей силы. К сожалению, добывать их тоже не совсем легко, хотя и небольшое пространство отделяет нас и от Эстляндии, и от Лифляндии. Надо иметь знакомых в том крае, или ехать самому, знать по-немецки и уметь выбрать людей; иначе, поручив дело кому-нибудь, получишь артель бродяг, от которых свои земляки рады избавиться. Людям хорошим отлучиться нелегко. Они стеснены этим, и сверх того сами крепко привязаны к земле, на которой их отцы работают. Зато все помещики, добывшие себе так называемых чухон, и не прогнавши их на первой неделе, ими вполне довольны. Это люди не только привычные к полевой работе, но истинно ее любящие. Привыкнув к почве и климату, сходному с нашими, чухны не требуют ежечасного наблюдения и указаний по час работы. Нравом они угрюмы и в обращении нелюбезны, но ценят хорошее обращение, не ссорятся ни с кем, и при достаточном довольстве (к которому не привыкли) не балуются, а удваивают усердие. Со временем из них выйдут отличные поселенцы, даже арендаторы и управляющие, теперь еще об этом думать некогда. Лучшею рекомендацией наемным рабочим из Остзейского края служит то, что крестьяне наши, по соседству тех имений, куда выписаны чухны, становятся сговорчивее в рабочих ценах, и пеняют помещикам за то, что те обходят их при найме. В мекленбургце наш мужик видит не опасного конкурента, а скорее бестолковую, разорительную прихоть; приглядевшись к тому. Скоро сживается чухна с нашим краем, и сообразив его рабочие способности, наш мужик не может не понять, что надо держать ухо востро и не ломаться при таком дельном сопернике.
Русские вольнонаемные рабочие, из крестьян местных, столь плохи, что я, будь посредник, наверное не сказал бы о них одного слова. К счастию, я вполне убежден, что это дурное качество исчезнет с годами, с увеличением количества рабочих рук, с конкуренцией и всего более с окончательным отрезвлением народа. Самые кроткие, самые нетребовательные владельцы не находят достаточно энергических слов для выражения своих жалоб на рабочих, с которыми связались. Это та же барщина, говорят они, только с грубостью и платежом денег. Люди работают лениво, бьют и мучают лошадей, вздорят между собою, и требовательность по части довольства простирают до самых нелепых пределов. О помещении и опрятности они не думают: но пища которою доволен мекленбургец, им кажется недостаточною, каждый хочет непременно водки и говядины в большом количестве. Откуда являются эти прихоти у людей, которые, нанимаясь у самых зажиточных мужиков, по месяцам сидят на одном хлебе с мякиной, а в Петербурге глотают пустые щи и гнилую рыбу, тратя на эту скверную пишу значительную долю своих заработков? Дело объясняется просто. До сей поры наш крестьянин еще не отделавшийся от издельной повинности, не может отделить хорошего члена семьи внаймы: у него довольно работы дома. Оброчники все еще хранят любовь к столице и промыслам, хотя и столица и промыслы награждают их не в пример хуже, чем в прежнюю пору. Стало быть, помещику, ищущему рабочих, приходится выбирать людей между шаткою и дрянною частью сельского населения, имея против себя свое собственное затруднительное положение. Время дорого, дни уходят, рабочей силы нет. Надо довольствоваться тем, что под рукою, а при таких условиях всякий согласится со мною. Трудно установиться разумным отношениям между наемщиком и вольным рабочим.
М[1].
[1] Дружинин А.В. Из дальнего угла Петербургской губернии. Северная пчела. 1862. № 231. С. 921.