20-го июня 1862 г.
Долго медлил я настоящим моим письмом; долго не доверял я приятным впечатлениям и вестям, встретившим меня в нынешний мой приезд в деревню. Если смешно быть трусом и плакальщиком по поводу крестьянского дела, то не совсем удобно быть и рьяным хвалителем по этой части: все мы знаем, из каких не совсем чистых источников исходят подобные хваления, и карикатурные, и оскорбительные, в виду всей тяготы неизбежного хозяйственного кризиса. Помню я, как в прошлом году один из посредников наших, человек прекрасный, но до мозга косей пропитанный угодливостью к начальству (вся его прежняя жизнь прошла в канцелярской службе), на запрос из столицы о том, как идут работы и на много ли уменьшились помещичьи запашки? Предложил отвечать, что барщина выполняется превосходно и что никто в уезде не помышляет о сокращении полевого хозяйства. Боже избави наше правительство и нашу публику от так усердствователей и утешительных вестников! Много раз, за последние три недели наблюдал я признаки отрезвления, начавшиеся в нашем крае, я не доверял собственным впечатлениям, и я еще более боялся писать о них кому-либо. Мне так и приходил в голову ревностный посредник весьма беспокойного участка, уверяющий и себя, и начальников, что все у нас идет, как по маслу. Но теперь я нагляделся довольно. Говорил с соседями, входил в соглашения с крестьянами насчет будущих наших сношений, и могу сказать довольно, по крайней мере, за здешний уезд: общее отрезвление началось; дела идут несравненно лучше сравнительно с тем, что было в июне прошлого года!
Основательно вникнувши в сущность дела, должно признать, что относительно исхода крестьянского дела, Петербургская губерния, стоящая целого королевства по своему объему и населению, должна была состоять при условиях более благоприятных, нежели многие другие губернии. С одной стороны, крестьяне, ее населяющие, и развитее, и промышленнее; с другой – помещики не поставлены в необходимость жить одним сельским хозяйством. Крестьяне предпочитают оброк издельной повинности, не пренебрегая однако хлебопашеством, как, например, оброчные крестьяне Костромской или Ярославской губернии. Здешняя земля награждает труд не с особенной щедростью, но зато цены на хлеб и сено с избытком вознаграждают за посредственное плодородие почвы. Равным образом в нашей губернии превратные слухи и несбыточные ожидания не так вредно действуют, как в краях отдаленных: благодаря приливу и отливу населения к столице и из столицы – народной болтовни много, но она изменчива, и едва какой-нибудь вздорный рассказ распространяется, как его опровергают рассказы новые, и укорениться в умах ему некогда. У нас просто невозможно влияние полуюродивых вестовщиков, которые, как Гоголевы пророки в «Мертвых душах», прибывают неизвестно откуда в тулупе, пахнущем тухлой рыбою, и волнуют умы известием о том, что новый Антихрист народился, или что работать на помещика, хотя бы по найму, грех тяжкий. Напротив того, наш крестьянин, довольно сметливый по природе, и часто оставляющий свой угол для заработков, яснее всякого другого видит выгоды, какие несомненно прийдутся на его долю, если он заблаговременно войдет в разные соглашения с помещиком, нуждающимся в рабочем люде и оттого сговорчивым. Но пора перейти от общих соображений к частным моим наблюдениям, у себя в имении и по усадьбам у соседей.
Первый помещик нашего уезда, у которого я провел день, еще не добравшись до моих владений, находился в положении трудном и в прошлом году доходившем до кризиса, почти что нетерпимого. Он поддерживал в прежнем размере (за исключением десяти или двадцати десятин брошенной запашки, весьма обширное, многосложное и до той поры цветущее хозяйство. После тяжелого года я ожидал найти его обескураженным и усталым; против всякого ожидания, он оказался бодрым, нисколько не готовящимся сокращать свою деятельность. По медицинскому выражению, болезнь хозяйства была значительна, но орудия, необходимые для жизни, не были тронуты, и по всем признакам, тяжелая пора кризиса миновала. Барщина работала вяло, но без всяких признаков прошлогоднего, вызывающего на ссору упорства лености, – упорства, о котором не может иметь понятия человек, его не изведавший. Крестьяне просто кончили свой сок издельной повинности, как мы кончаем дело нелюбимое и невыгодное без всякого злого умысла, потягиваясь и зевая. Все условия по найму заключались без нелепых запросов, и исполнялись, как следует. Большой упадок цен на черную работу в Петербурге и других промышленных центрах, чрезвычайно вразумил крестьян, и заставил их дорожить заработками у себя дома. Рабочий, в прошлом году ломавшийся при найме, требовавший по десяти рублей в месяц, с говядиной и водкой в изобилии, теперь нанимались на пять месяцев за 35 р. и 40 р.с., с таким довольством, какое имелось на мызе. Крестьяне из остзейских губерний брали от 40 р. до 50 руб. за целый год, и работали лучше русских; выписка их совершалась скоро и без больших расходов. Таким образом, хотя и без больших пожертвований, сосед мой мог сказать, что необходимая доля труда за ним обеспечена, и что при всяком добавочно найме, он огражден и от трудности добывать рабочих, и от непомерных требований со стороны нанимающихся.
Меня очень занимало то, как справляются с делом помещики менее усердные или достаточные, непривычные к работе без устали, и небогатые средствами на устройство вольных артелей при своих мызах. В прошлом году их положение казалось безвыходным, почти что отчаянным. На всякую попытку соглашений и найма крестьяне отвечали невозможными запросами или, взявшись, работали, как на барщине, то есть не работали вовсе. Во время уборки хлеба, бабы запрашивали по 7 руб., чтоб выжать десятину, и сбавляли цену к той поре, как половина хлеба осыпалась. Никто не мог сказать с уверенностию, оставит ли он одну десятину посева и одну корову на скотном дворе к сроку окончания переходных двух лет. Смешно рассказывать, а у нас двое помещиков даже выселились за границу, чтоб не видать разрушения своих местностей; один из них соскучился и вернулся, но другой остался, и заочно продал свое имение. (Не мешает прибавить, что за имение дали хорошую цену: люди более зоркие не пугались и ждали улучшения в ходе дела). Вопрос состоял не только в том, как поддержать хозяйство, но как поддержать его без больших денежных затрат, необходимых для найма работников, покупки лошадей, постройки лишних помещений, и так далее.
Теперь этот вопрос, если не развязывается, то, по крайней мере, вступает на ту дорогу, где предстоит ему разрешение. Прошлый год, по причине народного опьянения, никто не имел сколько-нибудь прочных сделок с крестьянами относительно постоянной обработки полей; только два или три помещика собирались отдавать свои поля в наем из полу, то есть за половину того, что на них родится (с семенами и навозом от владельца поля), но даже на эту аферу, вынужденную бедой, крестьянин шел неохотно, и поддавался, будто из милости. В нынешнем году, не взирая на близкий конец обязанному труду, и стало быть, на необходимость сделки для помещика, владельцы полей не торопясь, а крестьяне не ломаются. Сдать свои поля и покосы из полу теперь чрезвычайно легко, но за эту меру берутся лишь хозяева, ищущие прежде всего спокойствия, во что бы то ни стало; большая же часть находит выгоднейшим или платить по десятине за обработку, уборку, своз хлеба и обмолочение, или нанимать своих крестьян для каждой из этих операций, т.е. сперва для своза удобрения, потом для пашни и посева и наконец для уборки хлеба. Цены, и в первом, и во втором случаях, довольно высоки, и подвержены большим колебаниям; колебания эти так велики, что даже обозначить среднюю цифру наймов я оставляю до другого раза и более подробного запаса сведений. Но важно то, что обе стороны охотно сходятся, иногда даже крестьяне первые делают предложение, как это случилось на днях со мною. Ко мне пришло несколько домохозяев, из разряда так называемых сильных, то есть богатых лошадьми и по семьям своим многолюдных; они предложили мне обрабатывать известное число моих десятин в поле, засевать их моими семенами, и убирать с них хлеб, с тем, чтоб за каждую десятину запашки давал я им десятину покоса, правду сказать, превосходного. Так как сделка должна принять начало с будущей весны, то во всех подробностях мы не условились, и вероятно, споров будет довольно: но как крестьяне дорожат сном, а я весьма желаю, чтоб мои поля возделывались с наименьшими для меня хлопотами, то, по всей вероятности, мы сойдемся.
Относительно найма подесятинно для посева и уборки хлеба, один из соседей мне сказывал, что, по его расчету, при трехпольном хозяйстве, на порядочной зел можно тратить для этого, по 30 руб. сер. За одну десятину в каждом поле (то есть одну озимую, одну яровую и одну паровую) и не быть в убытке. Выгода же окажется от неизбежного в будущем возвышения цены на хлеб, которое уж теперь началось. Таким образом за 600 р. сер. в год можно иметь, по двадцати десятин в каждом поле, то есть не только обеспечить хлебом и соломой весьма хорошую мызу, но заготовить запас хлеба для продаж.
Через два ли три дня после моего приезда, мне удалось иметь большую беседу с нашим мировым посредником, конечно, не с тем, который в прошлом году проявил розовые взгляды, слава Богу, на исчезающую теперь неурядицу. Наш посредник далеко не оптимист – оттого ему верить можно. Не взирая на бездну дела, он заметно доволен общим положением, и о прошлой весне вспоминает, как о тяжелом кошмаре. Жалобы помещиков на крестьян весьма редки, а жалоб крестьян на помещиков почти нет. Конечно, тут играет важную роль утомление обеих сторон чисто русская, благодетельная метода – не вздорить перед расставаньем; но так или иначе, добрые результаты не подлежат сомнению. Одно известие, сообщенное мне посредником, совершенно поразило меня, до такой степени не был я к нему приготовлен, зная то, что делается у нас во внутренних губерниях. В нашем деле, сказал он мне, крестьяне не только весьма сговорчивы при составлении грамоты, но даже подписывают их, без недоверия и проволочек. «Не ошибаетесь ли вы, не вводят ли вас в заблуждение иные частные случаи?» спросил я не совсем вежливо. В ответ посредник назвал мне несколько имений, где только в последнее время грамоты были подписаны мужиками, и пошли в ход законным порядком. Конечно, тут много значит развитость населения, а еще более обилие земли. Не считай мы своих десятин тысячами, а будь у нас чернозем, без сомнения, и помещики были бы прижимистее, и крестьяне несговорчивее в сделках по грамотам.
Волостные суды, сказывал посредник же, принялись в нашем крае так хорошо, что иные пессимисты опасаются, что чрез них разовьется в народе охота к сутяжничеству. Но сутяжничество едва ли возможно там, где дела решаются скоро, и где приговоры весьма часто с экзекуцией, происходят séance tenante. На экзекуции волостные власти, к сожалению, весьма щедры, так что приходится часто напоминать им о размере данной им карательной силы. Случается, что и обвиняемый, и обвинитель возвращаются домой, оба высеченными и примиренными – метода, слишком напоминающая распоряжения комендантские в «Капитанской дочке» Пушкина. Но зато у нас не бывало ни одного случая из разряда тех приговоров, о которых с недоумение читаем в корреспонденциях из внутренних губерний. Вора не присуждают к позорной прогулке по деревне с барабанным боем, причем печная вьюшка исправляет должность барабана; женщинам не режут кос; обидчиков не заставляют на коленях ползать перед обиженным, при собрании мира. Если иногда выказывается нечто причудливое в положенном взыскании, то оно бывает лишь при случаях, крайне возмущающих чувство простого человека, например, при обиде, нанесенной отцу или матери. Одного молодого парня, согрешившего в этом роде, положено было наказать, сперва на пороге родительского дома, а потом на месте, где произошла обида. Далее не пошла фантазия наших сельских радамантов.
Однако не бойтесь измучиться под бременем известий о ходе крестьянского вопроса в нашем крае. Кладу перо, а на следующий раз расскажу историю одного уголовного дела, весьма недавно у нас случившегося.
–.М.– [1].
[1] Дружинин А.В. Из дальнего угла Петербургской губернии. Северная пчела. 1862. № 181. С. 721.